Трум-бум-бум!
     - Ну, давайте обедать, - сказала мама.
     Уж сколько тут реву было!..
     - Отвяжи собаку, - сказал папа.
     Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:
     - Пиль!
     Но  Ребик  отскочил,  будто  в  него  камнем  кинули,  поджал хвост  и,
согнувшись, побежал в кухню.
     - Умой поди свою физию, - сказала мама Таньке, и все сели обедать.
     Важный Пудю подарил нам,  и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из
спичек.  А  Яшке,  когда мы играли в  снежки,  мы с  Танькой набили за ворот
снегу.
     Пусть знает!
        "Борис Степанович Житков. Николай Исаич Пушкин"

     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Стоят на пристани пассажиры, ждут парохода.
     - Вон, вон, кажется, "Пушкин" идет.
     Отвечают портовые люди:
     - Правильно, это Стратонов.
     Пассажиры:
     - "Пушкин" ведь?
     - Ну да: Николай Исаич.
     Пассажиры переглядываются -  вот  неучи  какие моряки:  не  знают,  что
Пушкин - Александр Сергеич. Николай Исаич Пушкин! Вот дураки-то.
     А Николай Исаич стоит на мостике "Пушкина",  глядит в бинокль и рявкает
из бороды:
     - Права... еще права. Так, так держать!
     И знает Николай Исаич, что весь "Пушкин", от верхушки мачты до днища, -
все это он -  Николай Исаич. И что когда посадит он "Пушкина" на мель, никто
не скажет: "Пушкин" напоролся, а прямо будут говорить:
     - Николай Исаич на мель сел.  Стратонову скулу помял... пять футов воды
в трюме.
     Сам все эти пять футов воды ртом бы выпил, и пусть бы обе скулы, всю бы
морду ему разворотили,  с  радостью дал бы  Николай Исаич,  лишь бы  не было
такого греха.
     И так вот всякий капитан.
     Потому и говорят: "Ерохин снялся; Федор с моря идет".
     А в "Федоре" этом - десять тысяч тонн, и на носу накрашено: "Меркурий".
     Я сам это понял только тогда,  когда первый раз посадил парусник.  Дело
было просто.  Шел я  в  свежую погоду у  Тендры,  ночью.  Помощник мой вахту
стоял.  Вот по времени должна уж быть Тендра.  А это, надо сказать, песчаная
коса,  ее и днем-то за двести саженей можно не увидеть.  Я вышел и слышу: не
та зыбь, метет прибой, россыпи слышно.
     Я говорю помощнику:
     - Сейчас в Тендру вопремся, уваливайтесь под ветер.
     А он говорит:
     - Приведите к ветру, лот брошу.
     То  есть  чтоб я  поставил судно против ветра,  а  он  смерит,  сколько
глубины!
     А привести к ветру - это выходит с ходу еще сажень двадцать пролететь к
берегу.
     - Приведите! - кричит помощник.
     - На вашу голову?
     - Ладно. - И побежал он с лотом на бак.
     Я  привел,  и  еще ходу не потеряли,  как ткнуло в грунт и дрогнуло все
судно. Подняло зыбью и ударило дном. У меня душа оборвалась.
     Потом на берегу спрашивали:
     - Ты под Тендрой сидел?
     - Да, понимаешь, помощник...
     Все усмехаются,  отворачиваются. Никто настоящего слова не сказал. Отец
только мне сказал это слово, да его не напечатают. И верно. А помощнику что?
Сидел-то ведь не он, а я.
     И с тех пор я уже накрепко понял:  не судно ходит,  а капитан. Не судно
гибнет, а...
     Вот тут-то я  вам и  расскажу недавний случай с  моим другом-приятелем.
Дело было так.
     Ледокол промышлял во льдах в Белом море.  Промышлял,  то есть у него на
борту  было  душ  полтораста промышленников,  и  ледокол лазил меж  льдов по
свободной воде, шел туда, где залег зверь. Капитан был молодой, лет тридцати
пяти мужчина.  Промышленники его любили за то,  что с  ним пойдешь -  всегда
удача. Зверя было "балго", и набили на льдине тюленей - беда сколько. Били и
отстать не могли,  в  раж вошли люди от крови и от удачи.  Такая жара пошла,
что капитан сам не выдержал, сбежал на лед и садил багром тюленьи головы.
     - Эх,  здорово капитан завел,  -  красные,  в  поту и в крови,  хвалили
капитана промышленники.
     А с запада потянул ветерок. Капитан уж на месте и торопит ребят:
     - Ну, кончай! Кончай!
     Да как бросишь?  В  десять лет раз,  старики говорят,  такая удача!  Не
бросать же,  коли само счастье в  руки лезет.  Отвернись от него,  так и оно
отворотится.  А вест свежает.  Свежает вест,  давит на лед,  и вот двинулась
льдина,  и  дрейфует (дрейфовать -  идти без машины,  силой ветра) ледокол у
кромки со льдом вместе. Помалу дрейфует к востоку.
     Темнеть стало.  Ай,  и капитан,  ну и капитан -  прямо счастью в карман
вперся! Еще полчасика!
     - Все на борт, снимаюсь!
     Двинул капитан вдоль кромки:  узкой полосой шла,  как  река  в  ледяных
берегах, свободная вода.
     - Умаялись, ребята, вари чего там на ужин.
     А  капитан дал полный ход:  надо уйти из этой щели,  а еще не известно,
как там лед впереди. Часом бы раньше...
     - А ну, смотайся в машину, скажи там, чтоб шевелили, сколько духу.
     И стал капитан серьезным.  Ходил по мостику и слышал, как внизу гомонят
ребята, какого-то Митьку дразнят: вгорячах себе в валенок багром засадил. До
Митьки тут!  Ходу,  ходу еще!  Вон лед прямо по носу.  Нет, это не поворот в
канале,  а затор. А может, слабый лед? И капитан заметил, как помощник косым
взглядом глянул на  него.  Капитан подошел к  телеграфу и  два раза повернул
ручку на  весь размах и  поставил на  "полный" -  значит,  дай самый полный.
Слышно было на  мостике,  как  прозвонил крутым раскатом телеграф в  машине.
Пароход летел прямо в  затор,  сейчас,  сейчас вонзится.  Пароход ударил лед
пологим форштевнем (выступающее ребро на носу),  выскочил,  задрался нос,  и
сразу смолкли голоса под мостиком. Ледокол влез носом на лед и стал, тужился
машиной.  И  капитан и помощник,  сами того не замечая,  напирали на планшир
мостика, тужились вместе с ледоколом. Нет! Стоп!
     - Назад!
     Машина стала, и снова заурчало в брюхе парохода. Ледокол слез, скатился
форштевнем;  соскочил со льда и присел на минуту нос.  Лед не поддался.  Два
раза еще ударил в лед капитан и запыхался,  помогая пароходу.  Он знал,  что
назад выхода нет и развернуться в узком канале нельзя.  А внизу опять гудят,
орут, как на ярмарке.
     - Митька-то, в валенок!.. Ах, чтоб тебе!
     И кто-то кричит:
     - Значит, дрейфуем, вались спать, ребята!..
     Капитан сам знал, что придется дрейфовать к осту вместе со льдом в этом
узком канале, в ледяной коробке. И знал капитан, знал по счислению, что там,
справа к осту, - "кошки Литке". Пошел в штурманскую, глянул на карту, глянул
во всю силу.  Да,  вот ровно на ост -  "кошки Литке".  И сейчас отлив, малая
вода.
     А вест свежал и свежал.  Стало темно, промышленники уж глухо гудели под
палубой,  и только две папироски остро горели у правого борта. Двое курили и
сплевывали за борт.

     Если б можно было ходить пешком по дну,  хотя бы в водолазной одеже, то
чего бы человек не увидел! Как леса, стоят на камнях водоросли, и в них, как
птицы, реют рыбы. Вот, как пустыня, лежит песчаная отмель, и камни, как ежи,
сидят,  поросли ракушей.  А дальше горы. Горы стоят, как пики, уходят ввысь,
и,  если взобраться на них,  уж рукой подать до неба - до водяной крыши, что
дышит приливом и отливом каждые шесть часов.
     И  такие горы стоят на  дне  Белого моря.  Их  нащупал Литке,  нанес на
карту, и с тех пор называются "кошки Литке". И в полную приливную воду может
над ними пройти пароход, но в отлив напорется и раскроит себе брюхо.
     Эти самые "кошки" и  были по правому борту ледокола,  и  был отлив,  то
есть была "кроткая вода"; когда кончится отлив, должен начаться прилив.
     Капитан знал это. Знал, что в узком канале он будет дрейфовать до самых
"кошек";  что если он  брюхом упрется в  "кошки",  то через минуту лед слева
подойдет к борту вплотную,  напрет, напрет неодолимо, как если бы берег, сам
материк надвинулся на него, напрет в борт и положит ледокол мачтами на воду,
и тогда -  аминь.  Звать по радио на помощь?  Кто же пробьется к нему, когда
он,  ледокол,  не  может выбиться?  Только раззвонить по свету...  чтоб люди
смеялись и враги радовались. И он знал, что вот скоро-скоро царапнет дном.
     Приказал держать полный пар  и  ушел в  каюту.  Посидел на  койке,  все
смотрел свои большие руки.
     "Положит набок пароход... положит..."
     Где "кошки"?  И спиной чувствовал, что там, сзади него, под водой, подо
льдом, стоят эти "кошки" и ждут. Сколько до них? Нельзя знать, тут дело не в
саженях. Поглядел в альманах (астрономический справочник). И без карандаша в
уме считалось само до  секунды -  сейчас идет прилив,  -  только начался.  И
капитан натуживался,  помогал подниматься воде,  каждый дюйм  воды будто сам
своей натугой подымал.  На  пароходе было  тихо,  и  только слышно было  под
низом,  как гудит динамо,  качает свет.  Свежий вест драил по мостику. А ухо
было все внизу,  там,  у дна,  где должны царапнуть камни.  Капитан перестал
глядеть на часы и считать дюймы, а слушал.
     Вот!  Чиркнуло.  На пароходе спокойно, никто не слышал. Капитан вытянул
ящик и вынул кольт.
     Камни теперь пойдут выше и выше...  Но бежит вода на помощь, оттуда, из
океана, через горло Белого моря. Поспеет ли?
     Ух,  заскребло как,  заскрежетал кто-то зубами.  И пошатнуло ледокол. И
вон голоса на палубе. Помощник прошагал мимо двери, но не стукнул в дверь...
Опять! Покренился чуть... Пронесло... Кричит кто-то на палубе:
     - На лед,  да и пойдем,  еще как пойдем-то,  куда с добром.  Телеграмму
даст... Всех снимут. Да к маяку зашагаем, что по земле. Погоди скакать, трап
спустим.
     Гудят,  топают.  Теперь даже весело кричат.  Все на  палубе...  Механик
около дверей говорит:
     - Так вы спросите, тушить, что ли, котлы? А то я на лед, и марш.
     И голос помощника:
     - Спрашивайте сами...  А я спрашивать не стану.  Вона сколько уж народу
на льду-то.
     И оба отошли через минуту.
     Опять!  Опять!  И в ответ загудело на палубе, но капитан слышал только,
как силится,  скребется он дном по каменьям. Капитан взял в руку кольт. Нет,
поддувает, поддувает вода... а в упор к борту стоит лед.
     Нету!  Нету!  Уже пять минут,  может быть,  нету... Капитан взглянул на
часы. Если еще пять минут не будет...
     И не было.  Капитан глянул на себя в зеркало. Он был красен весь, лицом
и шеей,  в один ровный багровый цвет. Не узнавал красного человека и от глаз
не мог оторваться: сам на себя смотрел.
     Потом,  не брякнув,  сунул кольт в ящик и аккуратно притворил. Вышел на
мостик. Всходила красная луна.
     - Определиться? - спросил помощник.
     - Всех я вас уж определил,  кто чего стоит, - сказал капитан и сам взял
секстант (астрономический прибор) из штурманской.
     А утром стал бриться и увидал, что виски седые.
        "Борис Степанович Житков. Механик Салерно"

     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     Итальянский пароход шел в Америку. Семь дней он плыл среди океана, семь
дней еще оставалось ходу.  Он был в самой середине океана. В этом месте тихо
и жарко.
     И вот что случилось в полночь на восьмые сутки.
     Кочегар шел с  вахты спать.  Он шел по палубе и заметил,  какая горячая
палуба.  А шел он босиком.  И вот голую подошву жжет. Будто идешь по горячей
плите.  "Что такое?  -  подумал кочегар.  - Дай проверю рукой". Он нагнулся,
пощупал:  "Так и  есть,  очень нагрета.  Не  может быть,  чтобы с  вечера не
остыла.  Неладно что-то".  И кочегар пошел сказать механику.  Механик спал в
каюте.  Раскинулся от  жары.  Кочегар подумал:  "А вдруг это я  зря,  только
кажется? Заругает меня механик: чего будишь, только уснул".
     Кочегар забоялся и  пошел к  себе.  По дороге еще раз тронул палубу.  И
опять показалось - вроде горячая.


        "II"

     Кочегар лег  на  койку и  все не  мог уснуть.  Все думал:  сказать,  не
сказать?  А  вдруг засмеют?  Думал,  думал,  и стало казаться всякое,  жарко
показалось в  каюте,  как в  духовке.  И все жарче,  жарче казалось.  Глянул
кругом -  все товарищи спят, а двое в карты играют. Никто ничего не чует. Он
спросил игроков:
     - Ничего, ребята, не чуете?
     - А что? - говорят.
     - А вроде жарко.
     Они засмеялись.
     - Что ты, первый раз? В этих местах всегда так. А еще старый моряк!
     Кочегар крякнул и повернулся на бок.  И вдруг в голову ударило: "А что,
как  беда идет?  И  наутро уже поздно будет?  Все пропадем.  Океан кругом на
тысячи верст. Потонем, как мыши в ведре".
     Кочегар вскочил,  натянул штаны и  выскочил наверх.  Побежал по палубе.
Она ему еще горячей показалась.  С разбегу стукнул механику в двери. Механик
только  мычал  да  пыхтел.   Кочегар  вошел  и  потолкал  в  плечо.  Механик
нахмурился, глянул сердито, а как увидел лицо кочегара, крикнул:
     - Что случилось? - и вскочил на ноги. - Опять там подрались?
     А кочегар схватил его за руку и потянул вон. Кочегар шепчет:
     - Попробуйте палубу, синьор Салерно.
     Механик головой спросонья крутит -  все  спокойно кругом.  Пароход идет
ровным ходом. Машина мурлычет мирно внизу.
     - Рукой палубу троньте,  -  шепчет кочегар.  Схватил механика за руку и
прижал к палубе.
     Вдруг механик отдернул руку.
     - Ух, черт, верно! - сказал механик шепотом. - Стой здесь, я сейчас.
     Механик еще два раза пощупал палубу и быстро ушел наверх.


        "III"

     Верхняя палуба шла навесом над нижней. Там была каюта капитана.
     Капитан  не  спал.  Он  прогуливался по  верхней палубе.  Поглядывал за
дежурным помощником, за рулевым, за огнями.
     Механик запыхался от скорого бега.
     - Капитан, капитан! - говорит механик.
     - Что  случилось?  -  И  капитан придвинулся вплотную,  глянул  в  лицо
механику и сказал: - Ну, ну, пойдемте в каюту.
     Капитан плотно запер дверь. Закрыл окно и сказал механику:
     - Говорите тихо, Салерно. Что случилось?
     Механик перевел дух и стал шептать:
     - Палуба очень горячая. Горячей всего над трюмом, над средним. Там кипы
с пряжей и эти бочки.
     - Тсс!  - сказал капитан и поднял палец. - Что в бочках, знаем вы да я.
Там, вы говорили, хлористая соль? Не горючая? - Салерно кивнул головой. - Вы
сами, Салерно, заметили или вам сказали? - спросил капитан.
     - Мне сказал кочегар. Я сам пробовал рукой. - Механик тронул рукой пол.
- Вот так. Здорово...
     Капитан перебил:
     - Команда знает?
     Механик пожал плечами.
     - Нельзя,  чтобы  знали пассажиры.  Их  двести пять  человек.  Начнется
паника. Тогда мы все погибнем раньше, чем пароход. Надо сейчас проверить.
     Капитан  вышел.  Он  покосился на  пассажирский зал.  Там  ярко  горело
электричество.  Нарядные люди гуляли мимо окон по  палубе.  Они  мелькали на
свету,  как бабочки у фонаря. Слышен был веселый говор. Какая-то дама громко
хохотала.


        "IV"

     - Идти спокойно,  -  сказал капитан механику.  - На палубе - ни звука о
трюме. Где кочегар?
     Кочегар стоял, где приказал механик.
     - Давайте градусник и веревку, Салерно, - сказал капитан и закурил.
     Он спокойно осматривался кругом. Какой-то пассажир стоял у борта.
     Капитан зашагал к  трюму.  Он  уронил папироску.  Стал поднимать и  тут
пощупал палубу.  Палуба была нагрета.  Смола в  пазах липла к руке.  Капитан
весело обругал окурок, кинул за борт.
     Механик Салерно подошел с градусником на веревке.
     - Пусть кочегар смерит, - приказал капитан шепотом.
     Пассажир  перестал глядеть  за  борт.  Он  подошел  и  спросил  больным
голосом:
     - Ах, что это делают? Зачем, простите, эта веревка? Веревка, кажется? -
И он стал щупать веревку в руках кочегара.
     - Ну да, веревка, - сказал капитан и засмеялся. - Вы думали, змея? Это,
видите ли...  -  Капитан взял пассажира за пуговку.  - Иди, - сказал капитан
кочегару.  -  Это,  видите ли, - сказал капитан, - мы всегда в пути мерим. С
палубы идет труба до самого дна.
     - До дна океана? Как интересно! - сказал пассажир.
     "Он дурак, - подумал капитан. - Это самые опасные люди".
     А вслух рассмеялся:
     - Да нет!  Труба до дна парохода.  По ней мы узнаем, много воды в трюме
или нет.
     Капитан говорил сущую правду. Такие трубы были у каждого трюма.
     Но пассажир не унимался.
     - Значит, пароход течет, он дал течь? - вскрикнул пассажир.
     Капитан расхохотался как мог громче.
     - Какой вы чудак! Ведь это вода для машины. Ее нарочно запасают.
     - Ай, значит, мало осталось! - И пассажир заломил руки.
     - Целый океан!  -  И  капитан показал за  борт.  Он повернулся и  пошел
прочь. Впотьмах он заметил пассажира.
     Роговые очки, длинный нос. Белые в полоску брюки. Сам длинный, тощий.
     Салерно чиркал у трюма.


        "V"

     - Ну, сколько? - спросил капитан.
     Салерно молчал. Он выпучил глаза на капитана.
     - Да говорите, черт вас дери! - крикнул капитан.
     - Шестьдесят три, - еле выговорил Салерно.
     И вдруг сзади голос:
     - Святая Мария, шестьдесят три!
     Капитан оглянулся. Это пассажир, тот самый. Тот самый, в роговых очках.
     - Мадонна путана!  - выругался капитан и сейчас же сделал веселое лицо.
- Как вы  меня напугали!  Почему вы  бродите один?  Там наверху веселее.  Вы
поссорились там?
     - Я нелюдим, я всегда здесь один, - сказал длинный пассажир.
     Капитан взял его под руку. Они пошли, а пассажир все спрашивал:
     - Неужели шестьдесят? Боже мой! Шестьдесят? Это ведь правда?
     - Чего шестьдесят? Вы еще не знаете чего, а расстраиваетесь. Шестьдесят
три сантиметра. Этого вполне хватит на всех.
     - Нет, нет! - мотал головой пассажир. - Вы не обманете! Я чувствую.
     - Выпейте коньяку и ложитесь спать, - сказал капитан и пошел наверх.
     - Такие всегда губят, - бормотал он на ходу. - Начнет болтать, поднимет
тревогу. Пойдет паника.
     Много случаев знал капитан.  Страх -  это огонь в  соломе.  Он  охватит
всех.  Все  в  один миг потеряют ум.  Тогда люди ревут по-звериному.  Толпой
мечутся по палубе.  Бросаются сотнями к шлюпкам. Топорами рубят руки. С воем
кидаются в  воду.  Мужчины  с  ножами  бросаются на  женщин.  Пробивают себе
дорогу.  Матросы не слушают капитана.  Давят, рвут пассажиров. Окровавленная
толпа бьется, ревет. Это бунт в сумасшедшем доме.
     "Этот длинный -  спичка в соломе",  -  подумал капитан и пошел к себе в
каюту. Салерно ждал его там.


        "VI"

     - Вы тоже! - сказал сквозь зубы капитан. - Выпучили глаза - утопленник!
А  этого болвана не  увидели?  Он суется,  носится за мной.  Нос свой тычет,
тычет, - капитан тыкал пальцем в воздух. - Он всюду, всюду! А нет его тут? -
И капитан открыл двери каюты.
     Белые брюки шагнули в темноте.  Стали у борта.  Капитан запер дверь. Он
показал пальцем на спину и сказал зло:
     - Тут, тут, вот он. Говорите шепотом, Салерно. Я буду напевать.
     - Шестьдесят три градуса, - шептал Салерно. - Вы понимаете? Значит...
     - Градусник какой? - шепнул капитан и снова замурлыкал песню.
     - С пеньковой кистью. Он не мог нагреться в трубе. Кисть была мокрая. Я
быстро подымал и тотчас глянул. Пустить, что ли, воду в трюм?
     Капитан вскинул руку.
     - Ни за что! Соберется пар, взорвет люки.
     Кто-то тронул ручку двери.
     - Кто там? - крикнул капитан.
     - Можно?   Минуту!  Один  вопрос!  -  Из-за  двери  всхлипывал  длинный
пассажир.
     Капитан узнал голос.
     - Завтра,  дружок,  завтра, я сплю! - крикнул капитан. Он плотно держал
дверь за ручку. Потушил свет.
     Прошла минута. Капитан шепотом приказал Салерно: