акаменеют люди от страха и всех греков, всех русских
вырежут за ночь турки.  Бежать надо,  всем сказать,  надо в соборе в колокол
ударить!
     Христо хотел  двинуться,  да  вспомнил,  -  стоит под  берегом турецкий
баркас.  А  глянул в море:  полнеба закрыл Элчан-Кайя каменными парусами.  И
никто не видит.  Светит ровно красный маяк.  Крепко спят там люди под дождь,
под штормовой ветер.
     "Нет меня,  нет меня на свете, - думает Христо. - Ничего я не видел", -
и  со всей силой зажмурил глаза.  Только слышит сквозь бой зыби,  как тяжело
толчет в пристань каменная шлюпка.
     Прижался Христо к собаке,  - все же вместе, все же она живая, теплая. И
тут вдруг вспомнил, что осталась в городе жена Фира. Придут турки...
     - Не  может  грек  терпеть это!  -  сказал  Христо  и  стал  ползти под
брезентом, вдоль мешков, подальше от берега, дальше от шлюпки. Вылез Христо,
- хлещет дождь,  как  стрелы.  Собака хвост  между  ног  зажала,  смотрит на
Христо: куда?
     "Да не чудится ли мне?"  -  подумал грек.  Оглянулся и обмер:  еще выше
стали каменные паруса, еще ближе надвинулся на город Элчан-Кайя.


        "IV"

     И ударился Христо бежать. Напролом - через рельсы, через барьеры, бежал
Христо.  Гнал  его  ветер,  гнал  дождь  холодными прутьями.  Христо бежал в
темноте.  Перебежал площадь и тут стал.  Дробно по мостовой шаркали каменные
ноги.
     Христо прижался к  стене:  по  трое,  тринадцать рядов прошли старинные
турки,  а  впереди высокий.  Газовый фонарь мигал,  пламя билось,  но Христо
увидал,  что у высокого одна рука.  Другую он нес под мышкой,  и она сжимала
кинжал. Только не каменная рука была под мышкой у высокого турка, а живая, и
кинжал вспыхивал сталью на свету.
     Христо пошел за турками,  шел поодаль, затаив дух. Боялся будить людей,
боялся стукнуть в  ворота,  чтоб не оглянулись турки.  А  они прошли город и
вышли на  большую дорогу.  Вот  прошли татарское кладбище и  встали в  круг.
Зажгли каменные факелы. Мутным светом стал огонь и недвижно замер.
     Тогда  вышли двенадцать турок в  круг  и  стали ятаганами копать землю.
Выкопали большую яму, круглую могилу. И высокий турок спустился и положил на
дно живую руку с зажатым кинжалом. И вот все загудели: запели молитву. Будто
обвалились с гор камни и грохочут с раската.
     Тут завыл пес.  Христо накрыл его полой,  но  турки пели -  не слыхали.
Потом все стали разматывать пояса,  и  посыпалось из поясов золото.  В сорок
ручьев лилось золото в  яму и  чуть не  дополна насыпали ее турки.  Закидали
землей, затоптали тяжелыми ногами.
     Стали  опять  по  три  в  ряд  и  пошли.  Христо хорошо заметил место и
покрался вслед за  турками.  Глянул -  а  над  городом сквозь темь и  дождь,
высоко в  небе  маячат серые паруса.  Христо бежал за  турками,  держался за
мокрый картуз и думал:
     "Уйдут турки -  все золото мое.  Никто не видал: кто в такую погоду нос
высунет. Скорее бы ушли турки!"
     И вдруг подумал:
     "А что,  если останется один человек,  один каменный человек, - стеречь
золото?"
     - Нет, - сказал Христо. - Нет, я прибегу раньше них на пристань, я всех
пересчитаю: ровно сорок их было, если сорок уедет, значит, мои деньги.
     И  Христо  пустился  переулками бегом,  скорей,  в  обход  к  пристани.
Тихонько прокрался к  мешкам и  заполз под брезент.  Дождь перестал уже и не
стучал по брезенту, как по железной крыше. Только ветер еще злее рвал с моря
и нес брызги на берег.
     Христо стал прислушиваться:  идут, идут турки. Вот остановились и стали
один за другим спускаться вниз.  У Христо глаза слезились от ветра, но он не
мигал и считал:
     - Раз,  два...  Вот  тридцать девять турок  спустились в  шлюпку.  Один
остался на  пристани -  высокий турок.  Он  обернулся к  городу и  сказал на
крепком старом турецком языке:
     - Прощай,  город, - сказал турок. - Похоронили мы грехи наши, похоронил
я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
     Поклонился городу - чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
     Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
     Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный
корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.


        "V"

     Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
     "Да что за черт,  -  подумал грек,  -  было ли все это?"  И  вздрогнул.
Услыхал - бьются друг о друга, говорят камни.
     Фу  ты!  Да это ветер треплет брезент,  а  брезент ворочает камни,  что
навалил по краям Христо.
     "Заснул я,  привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу
старинные турки".
     А собака сидит против Христо,  смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой
шерстью на холоду.
     И  не знал Христо:  ходил он за город на татарское кладбище или проспал
за полночь, и все привиделось.
     Собака знает. А как спросить?
     - Филе, Филе, - сказал Христо, - ходили мы с тобой?
     Собака  подвизгнула и  стала  тереться мордой о  Христину руку.  Глянул
Христо на море -  пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит
в стороне белый парусник.
     Вот и  ветер стал спадать.  Дунул,  дунул и  оборвался.  Мутным заревом
дымит за  облаками луна.  Капнули по небу звездочки.  Прошел шторм,  выдулся
ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
     - А трелля, трелля, глупости это, - сказал Христо и обошел мешки.
     Все  спокойно.  Постучал  ногой  в  камень.  Наутро  заведующий скажет:
хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец -
иди спать.


        "VI"

     Чуть стало солнце подыматься,  пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся
сзади.
     Вошел в дом, жена ахнула.
     - Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
     Глянул Христо:  весь бок в грязи,  в липкой глине. Посмотрел на собаку:
по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
     Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
     - Элчан-Кайя, - шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
     Жена тараторит:
     - Снимай,  - кричит, - ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся
в грязи.
     Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
     - Привезли,  - говорит, - хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об
колеса.
     Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
     Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
     "Хорошо,  -  думает Христо, - что собака говорить не может. А то узнала
бы баба про золото,  испугалась,  ни за что не пустила бы и  одного червонца
взять.  Все соседки узнали бы,  весь город. Пришло б начальство, и весь клад
свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках".
     Разве грек может так сделать? Грек и пьяный ума не теряет.


        "VII"

     - Ложись спать,  - говорит жена, - наморился за ночь. - И пошла во двор
чистить Христину одежду.
     А  Христо лег и ни минуты не спал.  Все думал про золото,  про каменный
корабль Элчан-Кайя.  Никто не знает,  никто не видел.  Может,  и не было.  И
взглянет на собаку. А собака на него глядит черными глазами.
     - Мы с тобой знаем, - сказал Христо и ткнул себя в грудь.
     В обед вышел Христо в город. Солнце светит, как будто не осень, а весна
настала. Топчется веселый народ на улице, в кофейнях посудой звякают, спорят
греки за столиками.  В кости играют, кофе пьют. Зашел Христо в кофейню: дай,
думает,  послушаю:  если  люди  видели -  разговор будет.  Узнаю,  что  люди
говорят.
     Натворила за  ночь погода всяких бед:  две  мельницы положила,  рыбакам
сетки оторвала и  с  часовни крышу сдернула.  Головами люди качают,  языками
цокают, а про корабль - ни слова.
     Три чашки выпил Христо и  до  самого вечера сидел в  кофейне.  Уж  свет
стали зажигать, вдруг слышит Христо, кто-то сзади сказал:
     - Элчан-Кайя!
     Обернулся -  видит,  за  столиком два  моряка-парусника и  один говорит
другому:
     - Иду я судном,  думал,  уж с дороги сбился, а ведь берегом иду. Вот уж
должен быть Элчан-Кайя. Прошел уж два тополя - нет и нет Элчан-Кайя. Так и в
порт пришел. Повалило, видать, штормом каменный корабль.
     - Э, брось масал рассказывать, - сказал другой. - Сколько лет стоял, не
может этого быть.  Проспал ты или пьян был.  Не ушел же в море Элчан-Кайя на
каменных парусах?
     - Спроси моих людей,  -  говорит тот, - коли не веришь. Никто не видал.
Пойди, найдешь каменный корабль - я тебе на него мое судно меняю.
     Тут они встали и вышли.
     "Ну, - думает Христо, - значит, верно. Дождусь ночи и пойду за кладбище
в степь".


        "VIII"

     Зашел Христо домой, крикнул собаку и пошел мешки стеречь.
     Луна взошла и тихую ночь привела.  Светит лунная дорога на море,  и как
капля крови рдеет маяк на молу.
     А  Христо ждет,  чтоб смолк город,  угомонился б  народ,  заперся бы  в
домах.  Высоко уже взошла луна.  Вот и город замер, только чуть хлюпает зыбь
под  пристанью.  Нашарил Христо старый чугунный колосник,  взял под  мышку и
тихонько свистнул собаку.
     Спит  город в  белых улицах,  а  Христо в  тень  прячется,  пробирается
закоулками на большую дорогу.
     Вот и  кладбище татарское.  Стоят татарские могилы,  каменные столбы на
могилах, и чалмы высечены. Блестят на луне.
     Покосился Христо на каменные чалмы и позвал собаку поближе. Потрепал по
спине.
     Вот оно место.
     Огляделся Христо быстро кругом и  вонзил колосник в  землю.  Раз,  раз!
Летит  земля  комьями.   Торопится  Христо  узнать,   есть  ли  золото,   не
померещилось ли.  Рвет землю,  рук не слышит. Тычет колосником. Чует только,
как стоят за спиной чалмы на кладбище.
     Уж с четверть проковырял Христо. Нет золота.
     - Трелля,  трелля!  -  говорит Христо,  - привиделось! - А сам все бьет
землю злее и  злее.  И  вдруг лязгнул колосник,  и  блеснуло на луне золото.
Христо сразу в пот бросило.  Кинул он колосник, выхватил из земли червонец и
зажал в кулак. Оглянулся на кладбище.
     Спокойно стоят каменные чалмы за оградой, блестят на лунном свете.
     В ушах это звенит, или двинулось там что?
     - Филе, Филе, - шепчет Христо, - чужой, чужой!
     Насторожилась собака, напружилась. Уркнула глухо.
     Нет, все спокойно. Никого.
     Запустил Христо горсть в  ямку,  ухватил червонцы и  сунул  не  глядя в
карман. Скорее заровнял ямку, притоптал ногой и бежать прочь.


        "IX"

     Как вор прокрался в порт,  за мешки,  за брезент и тут вынул из кармана
червонец.  Старая мусульманская монета,  а чистая как вчерашняя.  Горит,  на
луне нежится. Погладил ее Христо и опять в карман.
     Тяжелый карман. Звенит, раскачивается, говорит в нем золото. Не утерпел
Христо,  снова вынул золотой:  поглядеть, на руке взвесить. Поцеловал Христо
золотой -  спрятал.  Двенадцать раз  за  ночь  вынимал Христо  золото,  чтоб
поверить, чтоб порадоваться.
     Чуть светать стало -  пошел домой. В карманах руки держит, чтоб молчало
золото. Услышат люди: откуда у Христо деньги?
     "Приду домой, - думает Христо, - найду ему место".
     Разве грек не знает, как надо сделать?
     - Фира,  -  сказал Христо жене,  - я больной совсем. Никакой нету силы:
тянет в животе, и тошно мне.
     Жена зажгла свет.
     - Что ты, Христо, что тебе дать? Ты красный какой!
     - Дай, - говорит Христо, - огурца соленого, мне лучше будет.
     Жена побежала в погреб, принесла пару огурцов, а Христо швырнул огурцы.
     - Жаль тебе хороших огурцов мне дать. Это не огурцы - жабы болотные.
     Три раза Фира бегала, а Христо все больше ругается. Заплакала - бросила
ключи.
     - Иди,  -  говорит, - сам, ты как с ума сошел. Видать, болезнь в голову
бросилась.
     А Христо поднял ключи и пошел. Нарочно ключами бренчит, чтоб не слыхала
жена, как золото в карманах переливается.
     Пошел в погреб.  Вырыл в углу яму,  схоронил золото и засыпал землей, а
сверху картошкой закидал. Один только червонец оставил Христо.


        "X"

     А  когда ушла жена на  базар,  Христо вышел,  запер двери и  побежал на
слободку к старому еврею.
     Еврей жил на самом краю в последнем доме.  Древний старик. Весь в белой
бороде как в снегу.
     Христо  вошел  в  темную комнату:  одно  маленькое окошко и  то  рядном
завешено.
     Еврей посмотрел на Христо красноватыми глазками,  и  показалось Христо,
что он все знает: и про клад, и про Элчан-Кайя.
     И подумал Христо: "Задушить еврея".
     А  старик сидел,  барабанил сухими пальцами по столу,  брякал ногтями и
смотрел, моргая, на Христо.
     Минуту Христо стоял и дышал, как корова, и сказал наконец:
     - День добрый!
     Разве грек не понимает, как дело делать?
     - Здравствуй, - сказал старик и сложил руки под тощим животом, а пальцы
один вокруг другого бегают.
     - Вот, - говорит Христо, - дядя мне из Турции с верным человеком деньги
послал. Старые деньги.
     И показал Христо турецкий червонец.
     Еврей подошел к окну,  отдернул рядно и поглядел на червонец. Стукнул о
подоконник.
     - Старые деньги, - сказал старик. - Крепкие деньги.
     Попробовал на зуб:
     - Каменные это деньги.
     Христо кровь в голову бросилась, а старик задернул рядно.
     - Хочешь двадцать рублей?
     Отсыпал он Христо двадцать серебряных рублей.  Христо завязал их туго в
платок, забил в карман и пошел прочь, и дверь забыл закрыть.
     Раньше  жены  вернулся Христо.  Достал лопату и  наточил ее  на  камне,
наточил как бритву. Обернул ее мешком и сунул под крыльцо.
     На ночь взял с собой лопату, свистнул Филоса-собаку и ушел в порт.
     Ночь стояла тихая,  звонкая.  Тугой свежий воздух стоял над степью. Как
Христо  не  таился,  ярко  щелкают сапоги по  камням.  Снял  Христо сапоги и
босиком засеменил по холодной дороге.  Собака сидит сторожит, а Христо роет.
Хрустит лопата,  а  грек оглядывается,  не  идет ли кто.  Но вот уже отрылся
клад,  блестит,  как золотая лужа на  луне.  Глянуло золото Христо в  глаза.
Шире,  шире  раскопать!  Уж  не  оглядывается Христо ни  на  дорогу,  ни  на
кладбище:  тычет лопатой,  кидает наотмашь землю.  Шире  бы,  шире открылось
золото!  Вот уже круглым озером стоит и  золотой рябью играет на  луне,  как
шевелится все. Глядит Христо и думает:
     "Мое,  мое это озеро!" И стал руки окунать в золото.  Вот оно, вот, как
вода,  как  море  переливается.  Ниже,  ниже наклоняется Христо.  По  локоть
закопал руки. Вот оно, глубокое льется, всплескивает звонкими плесками.
     И  бросился Христо в  озеро,  лег  и  греб  под  себя золото.  Золотыми
брызгами летели  на  луне  червонцы и  падали  со  сладким  звоном.  Нырнуть
захотелось греку, зарыться с головой. Закопаться в тяжелое золото.
     Зарыл лицо  в  червонцы,  огреб руками золото и  замер.  Прильнул -  не
шевелится.
     И  вдруг  слышит:  шелохнулось что-то  внизу  и  хрустнули  под  спудом
червонцы.  И  тут вспомнил Христо про руку с кинжалом.  Вскочил и прыгнул на
землю.  Собака с испугу вбок метнулась.  Встала,  раскорячась,  и смотрит на
хозяина.  А Христо отбежал шагов сорок,  оглянулся.  Ласково нежится золотое
озеро в черных берегах, не шелохнется. На небе луна стоит, лбастая, мирная и
будто в сторону смотрит.
     - Нет,  -  сказал Христо,  -  трелля,  трелля:  показалось.  - И позвал
собаку.
     Подошел к золоту,  стал на берегу:  показывает собаке,  тычет пальцем в
золото и шепчет прерывисто:
     - Филе, Филе, чужой!
     Собака  сторожко стала  над  золотым  озером,  потянула носом  и  вдруг
ощетинилась черной шерстью.  Глаза налились. Ворчит собака, дышит зло и глаз
не сводит с озера.
     - Ну, - говорит Христо, - стереги, стереги, Филе.
     Схватил мешок,  наплескал туда  червонцев,  а  потом стал очертя голову
забрасывать золото землей.
     Как же! Оставит грек золото у проезжей дороги!
     Отошел Христо шагов  сто,  стал,  оглянулся и  смотрит.  Брови сдвинул.
Смотрит,  спокойно ли лежит золото под землей.  И Филос рядом стоит,  вперед
подался.
     И  показалось Христо,  что чуть шевелится земля над золотом,  и  собака
оскалилась, заворчала.
     Да нет!  вздор!  Туча по луне прошла. Качается сонная луна на облаках и
вот мутится все на земле, шатается.
     Плюнул Христо, свистнул весело собаке и пошел с тяжелым мешком.
     - В чем дело?  -  сказал Христо вслух. - Я тебя не трогаю, лежи себе на
здоровье. Какое твое дело? Держи свой кинжал заклятый!
     А дома закопал Христо золото под картошкой.
     И  стал думать,  как  перенести домой весь клад.  Так  таскать -  беда:
заметят люди  и  тогда  пропал.  Все  пропало и  все  скажут:  дурак Христо,
болгарин и тот так не сделает.
     А! Разве грек не выдумает, как сделать?


        "XI"

     В  обед  сидел Христо дома.  Фира ему  поставила на  стол баклажаны.  А
Христо говорит:
     - И что баклажаны -  баклажаны! Вчера были баклажаны. Что у тебя каждый
день понедельник? Поди купи полкварты вина. Я тебе расскажу. Радость у нас.
     И звякнул по столу рублем.
     - Что, что? - кричит Фира, - говори, дорогой мой, хорошенький!
     А Христо крикнул:
     - Бре! Неси вина вперед.
     Выпил Христо стакан.  Фира  против него  сидит на  табуретке.  В  глаза
смотрит, трет коленки руками, ждет.
     - Вот,  -  сказал Христо и поставил пустой стакан. - Вот прислал мне из
Трапезунда дядя деньги.
     - Ой,  поставим плиту,  Христо! - говорит Фира и к мужу придвинулась, -
довольно мангал этот.
     - Бре,  -  говорит Христо,  -  плита, плита! Плита - глупости. Я лошадь
куплю. Дроги куплю. Бочку поставлю и буду воду возить людям. Хорошую воду. С
горы воду: Темиз-су.
     У Фиры слезы в глазах заблестели. Помолодела гречанка.
     - А не лучше - рыбой торговать будем?
     Христо замахал руками:
     - А,  скажет баба,  что по горшку поленом!  Рыбу постом кушают,  а воду
каждый день пьют.
     Купил себе Христо клячу у цыгана,  справил бочку на колесах.  Два ведра
сбоку повесил и лейку жестяную.
     - Ну, - сказал Христо жене, - я с ночи буду выезжать и уж до свету буду
с водой в городе.  Еще никто мангал не разводил, а Христо уж будет по улицам
в ведро колотить: вода темиз-су!
     - Вот какой ты у меня! - говорит жена.
     - Э! Бре! Грек не знает, как воду возить?
     Ездил Христо в  горы к  источнику,  набирал полбочки воды.  А как назад
ехать, становился около клада и насыпал в воду золота.
     Уже все золото перевез Христо. На один раз только осталось.


        "XII"

     Везет Христо в город бочку, тарахтят по мостовой колеса. Ведра звякают,
танцует на боку лейка,  бьется о бочку, а Христо изо всей силы колотит ведро
и не слышно, как звенит в воде золото.
     Запоздал нынче Христо:  дорогой шлея лопнула,  завозился.  Уж  солнышко
высоко,  люди с  базара идут,  а  он только в город въезжает.  Мелкий дождик
закапал,  что слезы.  Небо низкое,  и скучно в улицах,  как в сырой комнате.
Люди сгорбились и ходят как больные, укутанные.
     Один Христо орет на всю улицу веселым голосом:
     - Вода темиз-су! Кому воды?
     И бьет в ведро, как цыган в бубен.
     "Еще раз, и все золото дома", - думает Христо и заорал во всю глотку:
     - Ой, кончаю, кончаю! Подходи, кончаю!
     И вдруг видит:  идет по панели старый еврей,  по уши замотанный вязаным
шарфом, и белым веником торчит из ворота борода. Оглянулся еврей на Христо и
подошел не спеша.
     - Ну, дай напиться, коли хороша вода.
     "Принесло его,  черта",  -  подумал Христо,  остановил лошадь.  А кляча
тяжело дышит. По самые оглобли раздувает бока.
     - Во что я тебе налью? - говорит Христо.
     - Лей!  -  говорит старик и  подставил горсть.  Сам смотрит на  Христо.
Хотел грек  оттолкнуть еврея,  оглянулся,  уж  люди смотрят:  чего старик из
бочки пить просит среди улицы в осенний дождь?
     Дернул Христо чоб,  и  побежала вода на мостовую светлой дугой.  Набрал
еврей в горсть, отхлебнул.
     - Спасибо, - говорит, - хороша вода, - и губами почмокал, -