дные гребцы сидели в нижнем этаже.  Они стройно гребли,  подымали и
опускали весла, как один человек.
     - Буцентавр!  Буцентавр!  -  загалдели кругом люди. Все остановились на
берегу, придвинулись к воде и смотрели на плавучий дворец.
     Дворец поравнялся с  церковью на  берегу,  и  вдруг все  гребцы резко и
сильно ударили три раза веслами по воде и три раза крикнули:
     - Ал! ал! ал!
     Это Буцентавр по-старинному отдавал салют старинной церкви.
     Это  главный венецианский вельможа выезжал давать  клятву морю.  Клятву
верности и дружбы. Обручаться, как жених с невестой.
     Все смотрели вслед уплывающему дворцу,  стояли -  не двигались. Стоял и
Грицко со стражей. Смотрел на рейд, и каких только судов тут не было!
     Испанские галеасы с  высоким рангоутом,  с крутыми бортами,  стройные и
пронзительные.  Стояли они, как притаившиеся хищники, ласковые и вежливые до
поры до времени. Они стояли все вместе кучкой, своей компанией, как будто не
торговать, а высматривать пришли они на венецианский рейд.
     Плотно,  развалисто сидели на  воде ганзейские купеческие корабли.  Они
вразвалку пришли издалека,  с  севера.  Деловито раскрыли ганзейские корабли
свои трюмы и выворачивали по порядку плотно набитые товары.
     Стая лодок вертелась около них; лодки толкались, пробирались к борту, а
ганзейский купец в очередь набивал их товаром и отправлял на берег.
     Португальские каравеллы,  как утки,  покачивались на ленивой волне.  На
высоком юте,  на  задранном вверх баке не видно было людей.  Каравеллы ждали
груза,  они отдыхали,  и  люди на палубе лениво ковыряли иголками с дратвой.
Они  сидели на  палубе вокруг потрепанного погодой грота  и  ставили толстые
заплаты из серой парусины.
     А дальше,  вдоль набережной,  кормой к берегу, стояли длинные блестящие
красавицы - венецианские галеры. К ним-то и двинулась стража с Грицком.


                              15. Галера

     Галера стояла кормой к берегу.  Сходня, устланная ковром, вела с берега
на  галеру.  Выступ у  борта был  открыт.  Этот борт поднимался над  палубой
хвастливым изгибом.
     Вдоль него бежали тонкой ниткой буртики,  канты,  а у самой палубы, как
четки, шли полукруглые прорези для весел - по двадцать пять с каждого борта.
     Комит с  серебряным свистком на  груди стоял на корме у  сходни.  Кучка
офицеров собралась на берегу.
     Ждали капитана.
     Восемь музыкантов в расшитых куртках, с трубами и барабанами, стояли на
палубе и ждали приказа грянуть встречу.
     Комит поглядывал назад на шиурму - на команду гребцов. Он всматривался:
при  ярком солнце под  тентом казалось полутемно,  и,  только приглядевшись,
комит различал отдельных людей: черных негров, мавров, турок, - они все были
голы и прикованы за ногу к палубе.
     Но  все  в  порядке:  люди  сидят  на  своих  банках по  шести  человек
правильными рядами справа и слева.
     Был штиль, и от нагретой воды канала подымалось зловонное дыхание.
     Голые люди держали огромные весла,  вытесанные из бревна: одно на шесть
человек.
     Люди смотрели, чтоб весла стояли ровно.
     Дюжина рук напряженно держала валек тяжелого галерного весла.
     Аргузин ходил по мосткам, что тянулись вдоль палубы между рядами банок,
и зорко поглядывал, чтоб никто не дохнул, не шевельнулся.
     Два подкомита - один на баке, другой среди мостков - не спускали глаз с
разноцветной шиурмы;  у каждого в руке была плеть, и они только смотрели, по
какой голой спине пора щелкнуть.
     Все томились и  задыхались в парном вонючем воздухе канала.  А капитана
все не было.


                           16. Кормовой флаг

     Вдруг все вздрогнули:  издали послышалась труба -  тонко,  певуче играл
рожок.  Офицеры двинулись по набережной. Вдали показался капитан, окруженный
пышной свитой. Впереди шли трубачи и играли сигнал.
     Комит метнул глазом под тент, подкомиты зашевелились и наспех на всякий
случай  хлестнули по  спинам  ненадежных;  те  только  ежились,  но  боялись
шевельнуться.
     Капитан приближался.  Он не спеша важно выступал в  середине процессии.
Офицер из  свиты дал  знак на  галеру,  комит махнул музыкантам,  и  грянула
музыка: капитан по ковру вступал на галеру.
     Едва он ступил на палубу,  как над кормой тяжело всплыл огромный, шитый
золотом флаг.  На  нем  был  вышит  мишурой и  шелками герб,  фамильный герб
капитана, венецианского вельможи, патриция Пиетро Гальяно.
     Капитан посмотрел за борт -  в сонную лоснящуюся воду:  золотом глянуло
из воды отражение шитого флага.  Полюбовался. Патриций Гальяно мечтал, чтобы
его слава и деньги звенели звоном по всем морям.
     Он  сделал  строгое,  надменное лицо  и  прошел  на  корму  с  дорогой,
вызолоченной резьбой, с колонками и фигурами.
     Там  под  трельяжем*,  накрытым дорогим ковром,  стояло его кресло.  Не
кресло, а трон.
     ______________
     *  Трельяж -  решетчатый навес.  Он  сводом перекрывает ют венецианской
галеры.

     Все  почтительно молчали.  Шиурма замерла,  и  голые люди,  как статуи,
неподвижно держали на весу тяжелые весла.
     Капитан шевельнул рукой  -  и  музыка  смолкла.  Кивком  головы Гальяно
подозвал  старшего  офицера.   Офицер  докладывал,   что  галера  вооружена,
снаряжена,  что куплены новые гребцы,  что провиант,  вода и  вино запасены,
оружие в исправности. Скривано (писец) стоял сзади со списком наготове - для
справок.


                             17. Шиурма

     - Посмотрим, - вымолвил командир.
     Он встал с трона,  спустился в свою каюту в корме и оглядел убранство и
вооружение,  что висело по стенам.  Прошел в  кают-камеру и обозрел все -  и
запасы и оружие.  Он проверял арбалетчиков: заставлял их при себе натягивать
тугой арбалет.  Один арбалет он  приказал тут  же  выбросить за  борт;  едва
следом не полетел в воду и сам арбалетчик.
     Капитан был в гневе.  Все трепетали, и комит, подобострастно извиваясь,
показывал капитану шиурму.
     - Негр. Новый. Здоровый парень... очень даже здоровый.
     Капитан поморщился:
     - Негры -  дрянь.  Хороши первый месяц.  Потом киснут и дохнут. Военная
галера не для тухлого мяса.
     Комит опустил голову.  Он  купил негра по дешевке и  втридорога показал
цену командиру.
     Гальяно  внимательно рассматривал гребцов.  Они  сидели  в  обычной при
гребле позе:  прикованная нога опиралась на подножку,  а другой ногой гребец
упирался в переднюю банку.
     Капитан остановился:  у  одного  гребца дрожали руки  от  напряженного,
застывшего усилия.
     - Новый? - бросил он комиту.
     - Да, да, синьор, новый, славянин. С Днепра. Молодой, сильный чело...
     - Турки лучше! - оборвал капитан и отвернулся от новичка.
     Грицка б никто не узнал:  он был побрит -  голый череп,  без усов,  без
бороды, с клочками волос на маковке.
     На цепи, как и все эти цепные люди. Он посматривал на цепочку на ноге и
приговаривал про себя:
     - О це ж дило! И усе через бабу... Сидю, як пес на цепочке...
     Ему  уже  не  раз  попадало  плетью  от  подкомитов,  но  он  терпел  и
приговаривал:
     - А усе через нее. Только не может же быть того...
     Он никак не мог поверить,  чтоб так оно все и  осталось в этом царстве,
где коки прикованы к камбузу,  гребцы к палубе,  где триста человек здоровых
людей дрожат перед тремя плетками комитов.
     А  пока что Грицко держался за  валек весла.  Он сидел первым от борта.
Главным гребцом на весле считался шестой от борта; он держался за ручку.
     Это был старый каторжник.  Его приговорили к службе на галере,  пока не
раскается: он не признавал римского папы, и за это его судили. Он уже десять
лет греб и не раскаивался.
     Сосед у Грицко был черный - негр. Он блестел, как глазированная посуда.
Грицко о него не пачкался и удивлялся.  У негра всегда был осоловелый вид, и
он грустно хлопал глазами, как больная лошадь.
     Негр слегка шевельнул локтем и показал глазами на корму. Комит подносил
ко рту свисток.
     На свист комита ответили командой подкомиты,  грянула музыка,  и в такт
ей все двести человек согнулись вперед, даже привстали на банках.
     Все весла, как одно, рванулись вперед. Гребцы приподняли вальки, и едва
лопасти весел коснулись воды, как все люди дернулись, изо всей мочи потянули
весла к себе, вытянув руки. Люди падали назад на свои банки, все разом.
     Банки подгибались и  охали.  Хриплый вздох этот  повторялся при  каждом
ударе весел.  Его слышали гребцы, но не слышали те, что окружали капитанский
трон.  Музыка заглушала скрип  банок  и  те  слова,  которыми перекидывались
галерники.
     А  галера уже  оторвалась от  берега.  Ее  пышная корма теперь вся была
видна столпившимся любопытным.
     Всех   восхищали  фигуры   греческих  богов,   редкой  работы  колонки,
затейливый орнамент.  Патриций Гальяно не  жалел  денег,  и  десять  месяцев
лучшие художники Венеции работали над носовой фигурой и разделкой кормы.
     Галера  казалась живой.  Длинный  водяной дракон  бил  по  воде  сотней
плавников.
     От   быстрого  хода  ожил  тяжелый  флаг  и   зашевелился.   Он   важно
поворачивался и чванился золотом на солнце.
     Галера вышла в море.  Стало свежее. Легкий ветер тянул с запада. Но под
тентом вздыхали банки,  и  триста голых  людей сгибались,  как  черви,  и  с
размаху бросались на банки.
     Гребцы тяжело дышали,  и  едкий запах пота  носился над  всей  шиурмой.
Теперь музыки не было, бил только барабан, чтоб давать такт гребцам.
     Грицко изнемогал.  Он только держался за валек весла,  чтоб двигаться в
такт со всеми.  Но бросить, не сгибаться он не мог: задним веслом попадут по
спине.
     В  такт барабану двигалась эта живая машина.  Барабан ускорял свой бой,
ускоряла работу машина,  и  люди начинали чаще сгибаться и  падать на банки.
Казалось, что барабан двигал машину, барабан гнал галеру вперед.
     Подкомиты смотрели во все глаза: капитан пробовал шиурму, и нельзя было
ударить в  грязь лицом.  Плетки ходили по голым спинам:  подкомиты поддавали
пару машине.
     Вдруг свисток с кормы -  раз и два.  Подкомиты что-то крикнули, и часть
гребцов сняла руки с весел. Они опустились и сели на палубу.
     Грицко не понимал,  в  чем дело.  Его сосед-негр сел на палубу.  Грицко
получил плеткой по спине и крепче вцепился в валек. Негр схватил его за руки
и  потянул вниз.  А тут в спину налетел валек переднего весла и вовремя сбил
Грицка наземь - комит уж нацелился плеткой.
     Это  капитан  приказал грести  четырем из  каждой  шестерки.  Он  хотел
посмотреть, какой получится ход, когда треть команды отдыхает.
     Теперь  гребли  четверо  на  каждом  весле.   Двое  у  борта  отдыхали,
опустившись на палубу.  Грицко в  кровь успел уже разодрать себе руки.  Но у
привычных галерников ладонь была, как подошва, и валек не натирал руки.
     Теперь галера шла в открытом море.
     Западный  ветер  гнал  легкую  зыбь  и  полоскал  борта  судна.  Мокрые
золоченые боги  на  корме  блестели еще  ярче.  Тяжелый флаг  совсем ожил  и
полоскался в свежем ветре: вельможный флаг расправился, размялся.


                           18. Правым галсом

     Комит коротко свистнул.
     Барабан смолк. Это командир приказал остановить греблю.
     Гребцы стали втягивать весла на  палубу,  чтоб уложить их  вдоль борта.
Матросы убирали тент.  Он вырывался из рук и бился на ветру.  Другие полезли
по  рейкам:  они  отдавали сезни,  которыми были  плотно подвязаны к  рейкам
скрученные паруса.
     Это были треугольные паруса на длинных гибких рейках.  Они были на всех
трех мачтах.  Новые, ярко-белые. И на переднем было нашито цветное распятие,
под  ним  три  герба:  папы римского,  католического* короля и  Венецианской
республики.  Гербы соединены были цепью.  Обозначало это крепкий,  нерушимый
боевой союз трех государств против неверных, против сарацин, мавров, арабов,
турок.
     ______________
     * Испанского.

     Туго  расправились на  ветре  паруса.  На  свободном углу  паруса  была
веревка -  шкот.  За  нее тянули матросы,  и  капитан давал приказание,  как
натянуть:  от этого зависит ход судна. Матросы знали свои места, каждый знал
свою снасть,  и  они  бросились исполнять приказание капитана.  Наступали на
измученных гребцов, как на кладь.
     Матросы были наемные добровольцы;  в знак этого у них оставляли усы.  А
галерники были каторжники, рабы, и матросы их топтали.
     Галера накренилась на  левый борт  и  плавно скользила по  зыби.  После
барабана,  стона банок,  шума весел спокойно и  тихо стало на судне.  Гребцы
сидели на палубе,  опершись спиной о банки.  Они вытянули набухшие, затекшие
руки и тяжело дышали.
     Но за плеском зыби,  за говором флагов,  что трепались на ноках рейков,
не слыхали синьоры на корме под трельяжем говорка,  смутного бормотанья, как
шум,  и ровного,  как прибой.  Это шиурма от весла к веслу, от банки к банке
передавала вести.  Они облетали всю палубу,  от носа к корме,  шли по левому
борту и переходили на правый.


                              19. Комиты

     Подкомиты не видели ни одного раскрытого рта,  ни одного жеста: усталые
лица с полуоткрытыми глазами. Редко кто повернется да звякнет цепочкой.
     У  подкомитов зоркий глаз  и  тонкое ухо.  Им  слышалось среди  глухого
бормотанья,  звяканья цепей,  плеска моря -  им  слышался звук,  будто крысы
скребут.
     "Тихо на палубе,  осмелели проклятые!" - думал подкомит и прислушивался
- где?
     Грицко оперся о  борт и  свесил меж колен бритую голову с клочком волос
на макушке. Поматывая головой, думал о гребле и приговаривал про себя:
     - Ще раз так, то я вже сдохну.
     Негр  отвернулся от  своего соседа-турка и  чуть  не  упал  на  Грицка.
Придавил ему руку.  Казак хотел ее высвободить.  Но негр крепко ее зажал,  и
Грицко почувствовал,  что ему в руку суют что-то маленькое,  твердое.  Потом
разобрал - железка.
     Негр  глянул полуоткрытым глазом,  и  Грицко понял:  и  бровью моргнуть
нельзя.
     Взял железку. Тихонько пощупал - зубатая.
     Пилка!
     Маленький жесткий  зубатый  кусочек.  Грицка  в  пот  бросило.  Задышал
сильней.  А  негр  закрыл совсем глаза и  еще  больше навалился своим черным
скользким телом на Грицкову руку.
     Подкомиты   прошли,    остановились   и   внимательно   посмотрели   на
изнеможенного негра. Грицко замер. Он весь обвис от страха и хитрости: пусть
думают, что он едва жив, до того утомился.
     Комиты говорили, а Грицко ждал: вдруг бросятся, поймают на месте.
     Он не понимал, что они говорили про неудачно купленного негра.
     - Лошадь,  настоящая лошадь, а сдохнет. От тоски они дохнут, канальи, -
говорили подкомиты. Они прошли дальше, на бак: там их ждал обед.
     Загорелая голая нога просунулась острожно между Грицком и негром.
     Казак обиделся:
     "Тисно, а вин ще пхается".
     Нога зашевелила пальцами.
     "Ще дразнится!" - подумал Грицко.
     Хотел толкнуть ногу в  намозоленную подошву.  А нога снова нетерпеливо,
быстро зашевелила пальцами.
     Негр приоткрыл глаз и взглядом указал на ногу.  Грицко понял. Он устало
переменил позу,  навалился на  эту  голую ногу и  засунул между пальцев этот
обгрызок пилки.
     Негр не шелохнулся.  Не двинулся и Грицко, когда нога протянулась назад
к соседям.
     Порыв  веселого ветра  набежал на  галеру,  а  с  ним  зыбина  увесисто
шлепнула в правый борт. Брызгами обдало по голым телам.
     Люди дернулись и  звякнули цепями.  И  в этом шуме Грицко ясно услышал,
как шелестом долетел до него звук:
     - Якши?*
     ______________
     * Якши - хорошо.

     Первое слово, что понял Грицко на галере. Дрогнул, обрадовался. Родными
слова показались.  Откуда?  Поднял глаза,  а  это  турок,  что облокотился о
черного негра, скосил глаза и смотрит внимательно, серьезно.
     Чуть не крикнул казак во всю глотку от радости:
     - Якши! Якши!
     Да спохватился.  И ведь знал-то всего три слова: урус*, якши да алла**.
И  когда опять зашлепали на  палубе матросы,  чтобы подобрать шкоты,  Грицко
успел прохрипеть:
     ______________
     * Урус - русский.
     ** Алла - бог.

     - Якши, якши!
     Турок только глазами метнул.
     Это ветер "зашел" -  стал больше дуть с носу.  Галера подобрала шкоты и
пошла круче к ветру.
     Все  ждали,  что синьор Пиетро Гальяно повернет назад,  чтоб до  захода
солнца  вернуться в  порт.  Осмотр  окончен.  Никто  не  знал  тайной  мысли
капитана.


                              20. Поход

     Капитан отдал  приказание комиту.  Тот  передал его  ближайшим к  корме
гребцам, "загребным", они передали следующим, что держали весла за рукоятку,
и команда неслась вдоль галеры к баку по этому живому телефону.
     Но чем дальше уходили слова по линии гребцов,  тем все больше и  больше
прибавлялось слов к команде капитана, непонятных слов, которых не поняли б и
подкомиты, если б услышали. Они не знали этого каторжного языка галерников.
     Капитан требовал, чтоб к нему явился из своей каюты священник. А шиурма
прибавляла к этому свое распоряжение.
     - Передавай ее дальше, на правый борт.
     Слова относило ветром, и слышал их только сосед.
     Скоро по средним мосткам затопал, подбирая сутану*, капеллан. Он спешил
и  на качке нетвердо ступал по узким мосткам и,  балансируя свободной рукой,
размахивал четками.
     ______________
     * Сутана - одеяние католических священников.

     - Отец! - сказал капитан. - Благословите оружие против неверных.
     Свита переглянулась.
     Так  вот отчего галера шпарит правым галсом вкрутую уже три часа кряду,
не меняя курса!
     Поход!
     На свой риск и страх. Партизанский подвиг затеял Гальяно.
     - Неверные,  -  продолжал капитан, - овладели галерой патриция Рониеро.
Генуэзские моряки не  постыдились рассказать,  что  это было на  их  глазах.
Должен ли я ждать благословения Совета?
     На  баке  толпились  уже  вооруженные люди  в  доспехах,  с  мушкетами,
копьями, арбалетами. Пушкари стояли у носовых орудий.
     Капеллан читал  латинские молитвы и  кропил пушки,  мушкеты,  арбалеты,
спустился вниз и кропил камни,  которые служили вместо ядер, глиняные горшки
с огненным составом,  шарики с острыми шипами,  которые бросают при атаке на
палубу врагам.  Он только остерегся кропить известь,  хотя она и была плотно
укупорена в засмоленных горшках.
     Шиурма знала уже, что это не проба, а поход.
     Старый  каторжник,  что  не  признавал  папы  римского,  что-то  шепнул
переднему гребцу.  И пока на баке все тянули в голос "Те deum",  быстро, как
ветер  бежит  по  траве,  зашелестели слова  от  банки к  банке.  Непонятные
короткие слова.


                           21. Свежий ветер

     Ветер,  все  тот  же  юго-западный ветер,  дул  весело и  ровно.  Начал
играючи,  а  теперь вошел в силу,  гнал бойкую зыбь и плескал в правую скулу
галеры.
     А галера рылась в зыбь,  встряхивалась, отдувалась и рвалась вперед, на
другой гребень.
     Поддает зыбь,  блестят брызги на солнце и летят в паруса, обдают людей,
что столпились на баке.
     Там солдаты с подкомитом говорили про поход.  Никто не знал, что затеял
Пиетро Гальяно, куда он ведет галеру.
     Всем выдали вина после молебна; тревожно и весело было людям.
     А  на  юте,  под трельяжем,  патриций сидел на своем троне,  и  старший
офицер держал перед ним карту моря.  Комит стоял поодаль у  борта и старался
уловить,  что говорит командир с офицером.  Но комит стоял на ветру и ничего
не слышал.
     Старый каторжник знал,  что Гальяно здесь врага не встретит.  Знал, что
такой погодой они к  утру выйдут из  Адриатики,  а  там...  Там пусть только
нападут...
     Матросы разносили суп  гребцам.  Это были вареные фиги,  и  там плавало
сверху немного масла.  Суп давали в море через день -  боялись,  чтоб еда не
отяготила гребцов на  их тяжелой работе.  Негр не ел -  он тосковал на цепи,
как волк в клетке.
     К вечеру ветер спал,