орологической станции.
     - Я не интересуюсь этим, мосье, и сейчас занят, - отрезал Жамен и круто
повернулся к столу.
     - Прошу вашего внимания,  - немного возвысив голос, но все еще спокойно
сказал Лантье.
     Жамен нетерпеливо обернулся, не глядя на инженера.
     - Вот,  -  продолжал Лантье, указывая рукой в окно на запад, - вот это,
эти облака - они вас тоже не интересуют?
     - Предоставьте каждому интересоваться своим делом и  примите за правило
не мешать занятому человеку, - отчеканил Жамен.
     - Оставьте этот  тон,  капитан,  -  сказал  Лантье,  -  облака  идут  с
неимоверной быстротой,  их несет ураган.  Вы сами это знаете! Какое вы имели
право не  сообщить нам  о  предупреждениях метеорологической станции раньше,
чем мы сели на ваш корабль?
     - Что вам надо? - крикнул Жамен.
     Он терял терпение.
     - Мы предлагаем немедленно спуститься в Геную. Еще не поздно!
     - А!  Так? - вскричал Жамен и нажал одну из многочисленных кнопок сбоку
стола.
     Вошел телеграфист.
     - Мосье Феликс! Никаких частных телеграмм! Поняли?
     - Есть,  капитан,  -  ответил молодой человек,  печально и сочувственно
взглянув в сторону Лантье.
     Инженер  прошел  в  пассажирское отделение,  где  профессор  и  географ
напряженно ждали его возвращения.  Рене сидел тут же, откинувшись на диване,
и что есть силы сжимал правой рукой свою левую руку.  Сознание опасности его
мутило до тошноты.
     - Капитан отказался спуститься,  -  объявил Лантье входя.  - Я указывал
ему на облака.
     - Телеграмму в Тулон,  в Париж,  сейчас же!  -  весь красный, горячился
географ.
     - И приказал телеграфисту,  -  продолжал Лантье,  - не передавать наших
телеграмм.
     - Вздор, я заставлю! - закричал Леруа и бросился бегом по коридору.
     Лантье,  не отворачиваясь, смотрел в окно. Облака подходили все ближе и
ближе,  и уже полгоризонта было затянуто ими.  Впереди, как передовой отряд,
неслись черные взлохмаченные тучи.  Они  клубились и  непрерывно меняли свои
очертания. Вдруг гуденье моторов стало тоньше и резче.
     - Ага! Прибавил ходу, - сказал как бы про себя Лантье.
     Рене вздрогнул и посмотрел на профессора.
     - Может быть,  мы убежим от облаков, - сказал толстяк, ласково глядя на
Рене. - Они нас не догонят.
     - Нет,  - твердо сказал Лантье, - если это ураган, то он каждую секунду
нагоняет нас метров на двадцать.
     Рене не мог больше сдерживать себя и уже не стыдился своей слабости.
     - Профессор, мосье Арно, дорогой, надо что-нибудь, что-нибудь!
     И он в тоске кусал губы и закрывал глаза.
     - Пошлем голубя!  -  вдруг пришло в голову профессору.  Он не знал, как
успокоить несчастного товарища.
     - Да, да, голубя, скорее, профессор, - молил Рене.
     - Поздно, - сказал Лантье.
     - Идем,  идем,  дорогой,  -  тащил профессор беднягу Рене к каюте,  где
стояла корзинка с голубями.
     - Садитесь, пишите.
     - Не могу, не могу, ничего не могу, - стонал Рене.
     Профессор быстро написал на листке из блокнота и прочел:

     "Тулон, начальнику штаба авиации.
     Прикажите Жамену  немедленно спуститься в  Геную.  Ураган  надвигается,
угрожая кораблю.
     Начальник научной экспедиции профессор Арно.
                                                       1 ч. 25 м. пополудни.
     Дирижабль 126Л".

     Профессор вытащил из  корзинки голубя.  На  шее у  птицы была привешена
металлическая трубочка, в которую надо было засунуть скрученное письмо.
     - Да  держите же  голубя,  дорогой,  -  басил успокоительно толстяк.  -
Смотрите, какой он умный.
     - Да, умный, умный, - лепетал Рене, с надеждой глядя на голубя.
     Арно  отворил верх окна,  и  Рене дрожащими руками выпустил птицу.  Они
видели,  как голубь секунду подержался на высоте дирижабля,  а  потом камнем
пошел вниз, сложив вверх крылья.
     Рене  смотрел вслед голубю,  и  ему  хотелось тоже  броситься сейчас же
вниз,  в море, лишь бы не оставаться в этой ловушке в ожидании страшных туч.
Но  внизу он  видел освещенные солнцем берега,  и,  как  белое пятно,  город
Геную.  Там дальше виднелась уходящая к горизонту линия итальянского берега,
внизу,  как накрашенное,  Средиземное море.  Но в это время тучи набежали на
солнце,   все  потемнело,   и,  как  будто  предчувствуя  непогоду,  сильнее
затопотали голуби в корзинке и сразу притихли.
     Рене повалился на диван и закрыл лицо руками.
     - Профессор,  профессор! - кричал из коридора географ. - Безобразие! Он
не хочет телеграфировать!  Рабы!  Ослы! Проклятые! Команды - двадцать четыре
человека. Я сейчас пойду в машины. Я всем объясню, что происходит.
     Арно не успел ничего сказать,  как географ скрылся уже в дверях носовой
каюты.
     - Сакрэ тоннэр! - раздался голос Жамена. - Держите его!
     И вслед за тем профессор услышал быстрые шаги над потолком каюты.
     - Это  Леруа пробрался в  коридор,  что  идет вдоль корпуса корабля,  -
объяснил Лантье.
     - Он не упадет? - беспокоился профессор.
     - Нет, не думаю. Но оттуда в каждую машинную каютку открытая лестница.
     Профессор с обеспокоенным лицом побежал вслед за Леруа.
     Но едва он открыл дверь в управление, как весь корабль покачнуло, и пол
каюты наклонился.
     - Выравнивай! Рули! - орал Жамен.
     Помощник, стоявший у левого штурвала, начал поворачивать колесо, но вся
каюта стала почти боком и  потом качнулась обратно.  Люди едва удержались на
ногах. Жамен хотел что-то скомандовать, но только крикнул:
     - Рули!.. - и растерянно поглядел по сторонам.
     Стало темно,  будто в осенние сумерки,  и слышно было, как хрустел весь
корпус дирижабля.
     Леруа слышал в коридоре,  внутри корабля, этот хруст. Ему казалось, что
корабль сейчас поломается,  и они все камнем упадут в море.  Но вот какой-то
выход  вбок.  Географ  бросился  туда  и  очутился на  внешнем  балкончике с
перилами.  Он  уцепился за них,  чтоб не упасть.  Ветер несся мимо корабля и
трепал   какие-то   странные   брезентовые  чехлы,   висевшие   на   гладком
никелированном пруте над площадкою балкона.  От них шли веревки к корзинам в
пол человеческого роста, стоявшим тут же на балконе.
     - Нет, это не то, - решил Леруа и пустился по коридору дальше.
     Вот опять проход направо и налево. Оттуда резко доносился треск мотора.
Леруа пошел по узкому мостику и  оказался над входом в  каюту.  Из нее виден
был электрический свет.  Кругом был мутный мрак,  и Леруа казалось,  что эта
каютка одна несется в пространстве,  в необъятном пространстве,  наполненном
этим густым мутным туманом.  А  внутри свет и  уверенная работа мотора,  как
будто это  было  на  фабрике в  спокойном городе на  земле!  Леруа спустился
внутрь.
     Один  механик  заботливо  щупал  цилиндры  мотора,  другой  смотрел  на
циферблат, на котором Леруа успел прочесть:

                         "Оборотов в минуту 1800".

     Электрические лампочки ярко освещали внутренность каюты. В углу географ
заметил еще одного механика,  который что-то  кричал по  телефону.  Эти люди
улыбнулись и закивали головами, приветствуя Леруа.
     "Никакого волнения и беспокойства!  -  думал Леруа.  -  Они не понимают
положения". Говорить было невозможно - так ревел мотор. Леруа вынул записную
книжку и написал:
     "Ураган, он отказывается спуститься".
     Один из механиков прочел, взял карандаш из рук Леруа и написал:
     "Значит, так надо".
     Леруа  выбрался снова  в  коридор и  побежал назад к  своим.  Дирижабль
теперь почти совсем не качало, и не слышно было свиста ветра.
     Вот  она,  лесенка  вниз,  в  каюту  управления.  И  здесь  уже  горело
электричество.
     Лантье стоял над  креслом,  в  котором сидел Жамен.  Отчеканивая каждое
слово, инженер говорил:
     - Больше не спускайтесь! Держитесь теперь середины потока, по бокам его
воздуховороты, как по берегам быстрой реки.
     Жамен весь как-то  съежился.  Он виноватыми глазами смотрел на Лантье и
повторял:
     - Да, да, я понимаю вас.
     - Остановите машины,  не  тратьте  бензина,  он  пригодится,  -  сказал
Лантье.
     Жамен покорно взял трубку телефона, нажал кнопку и сказал:
     - Все машины стоп!
     Почти мгновенно замолк шум винтов.
     - Идемте! - сказал Лантье, заметив появившегося Леруа.
     - Что это? - спросил географ, когда они вышли.
     - Он, кажется, струсил и поджал хвост. Смотрите, какой он стал смирный!
     Лантье открыл дверь направо и вошел в телеграфную.
     - Эйфелева  башня*  все  время  нам  передает  телеграммы,   -   сказал
телеграфист и пододвинул бумажки.
     ______________
     *  Эйфелева башня  находится в  Париже.  На  ней  был  установлен очень
сильный беспроволочный телеграф.

     Лантье прочел:

                   "1 ч. 20 м. Париж.
                   Спускайтесь, ждем урагана с запада".

                   "1 ч. 25 м. Марсель.
                   Свирепый шторм с северо-запада. Целы ли вы?"

                   "1 ч. 28 м. Тулон.
                   Куда выслать крейсер?
                   Начальник военного порта".

                   "1 ч. 40 м. Париж.
                   Телеграфируй, жив ли?
                   Луиза Жамен".

                   "2 ч. 10 м. Марсель.
                   Старайтесь достичь северных берегов Африки.
                   Заведующий метеорологической станцией".

     Лантье сказал:
     - Телеграфируйте  в  Париж:  все  целы,  несемся  с  ураганом.  Корабль
невредим.
     Телеграфист передвигал какой-то рычаг в  аппарате и  напряженно слушал.
На  голову его  была надета широкая пружина,  кончавшаяся на  ушах слуховыми
телефонными трубками.
     - Подают с моря... - сказал он, и Леруа читал из-под его руки.
     Телеграмма была по-французски:

     "Нас  тоже  несет ураганом.  Итальянский пароход "Варезе".  Штормуем на
высоте Сицилии. Знаем, что никто не может нам помочь. Держитесь, товарищи, в
воздухе. Где вы?"

     - Ответьте,  что  нас  несет к  Абиссинии,  -  сказал Лантье и  вышел с
географом.
     Профессор гладил Рене по голове, когда вошли географ и Лантье.
     - Как дела? - спросил профессор Арно.
     - Пока несет километров по двести в час,  должно быть,  к Абиссинии,  -
сказал Лантье.
     Но в  это время новым ударом ветра снизу подняло корабль,  и опять этот
страшный хруст корпуса заставил содрогнуться Рене.
     - Лантье, Лантье! - молил бедняга. - Из чего он, корабль, из чего?
     - Внутри  корпуса целая  сетка  из  тонких  алюминиевых пластинок,  они
склепаны в целый скелет, и все это обтянуто оболочкой из особой материи... -
объяснил инженер.
     - Это может...
     Рене не договорил.  В уме его рисовалось, как весь корабль обращается в
груду  мелких пластинок,  хрупких,  как  алюминиевые ложки,  нелепой тряпкой
обвисает вся оболочка,  и все они вместе,  с этим электричеством и машинами,
камнем летят в пропасть...
     Он не мог выносить дольше этой мысли.  Земля, земля! Какая угодно, хоть
сейчас броситься в окно, хоть мертвым прилететь на твердую почву.
     - Вот, вы знаете, - сказал географ, - в море лучше: гибнет корабль, так
хоть можно на шлюпки,  на спасательный круг, а тут вот прыгай! - и он указал
головой на окно.
     - Нет, - сказал инженер, прислушиваясь к хрусту корпуса. - Нет, и здесь
есть спасательные средства -  парашюты,  по  числу людей.  Они  на  балконе,
сбоку.  Садитесь в  корзину и  бросайтесь с балкона.  Парашют сам срывается,
летит с вами вниз,  по пути открывается,  как зонтик, и вы достигаете земли,
сидя в корзинке.
     - А если море? - спросил профессор.
     - Нет,  -  ответил Лантье,  - сейчас и на землю сесть не сладко. Мы над
Сахарой, а там сейчас бушует такой самум, что если не перевернет с парашютом
по дороге вниз, то все равно засыплет песком на земле в пустыне.
     "Лучше пусть песком, - думал Рене, - только бы на земле, на земле!"
     - А,  так это и были парашюты,  -  сказал географ,  - я их дюжины с три
видел, когда ходил наверх. Налево - балкон...
     Рене  вышел.  Страх поднимал в  нем  решимость.  Он  прошел в  рулевую,
поднялся по лестнице.  Коридор был освещен редкими лампочками.  Вот какой-то
выход.  Он торопился.  Он чувствовал, что если не найдет парашюта, то просто
бросится на землю: пустое пространство внизу жгло, пугало и тянуло его. Ага,
вот корзина!  Он потянул крайний парашют,  и брезентовый зонтик пополз своим
кольцом по  гладкой штанге до  пролета у  перил.  Тут Рене притянул к  этому
зонтику корзину.  Поставил ее  у  края,  в  свободном пролете,  где не  было
перил...
     Он спешил,  так как чувствовал, что это последние минуты. Еще немного -
и настанет момент,  когда он, не рассуждая, прыгнет очертя голову вниз, лишь
бы избавиться от этого ужаса.  Он влез в корзину, зажмурил глаза. Все равно.
Одной  рукой  он  судорожно держался за  край  корзины,  другой  отпихнулся.
Корзина скользнула с балкона.  Парашют сорвался. Рене без памяти упал на дно
корзины.
     Рене  открыл глаза.  Он  ничего не  мог  понять:  полная тишина,  он  в
корзине,  а  над  ним  какой-то  балдахин с  круглой дырой посредине,  через
которую видно  синее небо.  Ему  казалось,  что  это  все  во  сне.  Рене  с
изумлением смотрел и  ничего не мог сообразить.  И вдруг,  как толчком,  все
воскресло в памяти:  и отъезд,  и оркестр,  и порыв урагана, и эта последняя
ужасная минута, когда он оттолкнул корзину. Он поднялся на ноги и огляделся.
Ему показалось,  что он неподвижно висит в воздухе, как будто чудом держится
на  тугих веревках под  этим  огромным зонтиком.  Это  было совершенно новое
чувство -  чувство полного одиночества в светлом пространстве. Прежний страх
пропал.  Он поглядел вниз. Серо-желтая равнина расстилалась внизу и только у
горизонта с  востока кончалась синей полосой моря.  Ему казалось,  что снизу
дул легкий ветерок, но не морозный ветер высоты, а теплый, как живое дыхание
земли.
     Рене нашел в  кармане бумажку и  бросил ее  за борт -  бумажка полетела
вверх.
     "Я опускаюсь так,  что обгоняю бумагу", - решил Рене и стал внимательно
разглядывать землю.
     Парашют быстро приближался к  земле и  в  то же время несся к  востоку.
Рене охватило вдруг такое радостное чувство,  что захотелось петь,  кричать.
Он крикнул -  и ему показалось,  что это не его голос,  так вышло слабо.  Он
крикнул что есть мочи,  и  опять звук получился глухой,  как издалека.  Рене
знал из  книг,  что в  пустом воздухе теряется звук,  но не ожидал,  что так
сильно.  Он теперь был уверен,  что будет на земле, и совершенно успокоился.
Старательно разглядывал серо-желтую площадь,  что  была  под  ним,  и  вдруг
заметил черные точки.  "Да это пальмы",  -  вдруг сообразил он и  понял,  на
какой он высоте.  Тошный холодок страха прошел по телу,  но на секунду. Рене
снова оправился, сел на дно корзины.
     "Все  равно,  -  думал он,  -  могу сидеть,  ничего не  надо делать,  и
наверняка буду на земле". Но он не мог долго усидеть. Он вскакивал, смотрел,
скоро ли,  и снова садился на дно. Он отыскал папиросы и закурил. Земля была
уже так близко, что Рене различал и группы пальм и ясно видел, что в пустыне
спокойно,   и   песок  не  подымает  ветром.   Он  окончательно  уверился  в
благополучном спуске.  Им овладело радостное чувство ожидания,  как будто он
после долгих странствий подъезжал в спокойном вагоне к родному городу.
     А  внизу под пальмами сидели черные жители этой пустыни,  с их ужасными
копьями с  крючками под  острием,  чтоб  нельзя было вытащить из  раны.  Они
своими зоркими глазами давно уже заметили парашют и в один голос решили, что
это какой-то бог летит с неба.  Он, наверно, живет под этой круглой палаткой
и  летает по  воздуху.  Но  тут  как раз Рене снова выглянул из  корзины,  и
сомалийцы ясно  увидели белого  человека.  Палатка пролетела над  пальмами и
спустилась невдалеке. Дикари спрятались за пальмы и наблюдали. Белый человек
выскочил из корзинки и  прямо направился к пальмам.  Дикари -  их было около
дюжины - схватились за оружие. Но вождь остановил их знаком. Он видел, что у
белого нет оружия:  он шел и что-то напевал.  Когда он был в десяти шагах от
засады,  вождь выступил из-за  деревьев.  Рене  так  радостно улыбался,  так
приветливо болтал и протягивал руки,  что поколебал недоверие дикаря. Дикарь
понял только, что этот белый говорит так же, как господа в Джибути: если его
убить,  то хлопот не оберешься.  А Рене все болтал и болтал. Дикари вышли из
засады и обступили его.  Из их слов Рене уловил только одно:  "Джибути". Они
знают Джибути, здесь недалеко Джибути.
     - Джибути, Джибути! - повторял Рене.
     Сомалийцы показывали на  восток.  Скоро они поняли,  что белый не знает
дороги и просит проводить. Вождь с двумя провожатыми повел Рене туда, где он
видел  с  высоты  полоску  моря.  Рене  оглянулся:  дикари  столпились около
парашюта,  галдели и ворошили брезент. Рене едва поспевал за высокими голыми
людьми,  которые легко шагали по песку. Рене обливался потом, спотыкался, но
все-таки,  не умолкая,  болтал.  Они шли к морю,  к Индийскому океану, - это
Рене теперь знал.  А вот и белые дома вдали. Двое провожатых передали оружие
третьему и  теперь  только вдвоем сопровождали Рене.  Они  знаками объяснили
Рене,  что с оружием нельзя входить в город.  Теперь Рене дошел бы один,  но
дикари надеялись получить награду и  не  оставляли его.  Они уже были совсем
близко,  когда сомалийцы вдруг остановились и  что-то стали кричать на своем
противном гортанном скрипучем языке.  Они показывали,  что они голы, дергали
Рене за платье и показывали в сторону города. При этом делали страшные рожи.
Рене наконец понял,  -  ему объясняли,  что нельзя голыми являться в  город.
Рене был рад скинуть лишнюю одежду,  он и так давно хотел бросить тужурку по
дороге.  Он снял с себя белье и отдал спутникам.  Пришлось самому напяливать
одежду на дикарей.  Рубаха не доходила вождю до пояса и трещала при малейшем
движении.
     Главарь очень выразительно намекал на золотые часы Рене.  Но счастливый
человек всегда щедр,  и Рене с радостью отдал их дикарю.  Отдал и перочинный
ножик, и гребенку, подарил портмоне с двумя франками.
     Рене видел раскинувшийся по  берегу городок,  над которым господствовал
белый дом с башенкой и французским флагом на ней. Они вступили в предместье.
Мазаные глинобитные лачуги, без окон, с отверстием для входа, какие-то норы,
возле которых копошились женщины в лохмотьях. Они все оборачивались и что-то
кричали  спутникам Рене.  Голые  ребята  ползали по  пыльной улице.  Сонные,
понурые старики сидели тут же  в  тени этих берлог.  Но скоро они вступили в
город,  где ходили белые люди в пробковых шлемах и в белых костюмах.  Отряды
черных солдат маршировали с  ружьями по  улице,  они  казались еще черней от
белых купальных штанишек и белых курток, что были на них надеты.
     Глаз Рене никак не  мог связать их воедино:  то ему казалось,  что одни
белые штанишки маршируют в  воздухе,  то он видел одни черные ноги и  черные
головы,  которые двигались отдельно. Его радовали дома, построенные на манер
европейских дач,  и  он  слышал французскую речь.  Рене шел по  мостовой,  и
прохожие останавливались и  оглядывались на  эту группу.  Какой-то  господин
подбежал к нему и спросил:
     - Мосье Рене? Не так ли?
     Рене был поражен и старался припомнить, где видел он этого человека.
     - Вы с дирижабля,  правда? - продолжал тот спрашивать. Их уже обступила
толпа. Куда делись чернокожие, - Рене так и не узнал. Но его все называли по
имени,  говорили, что даже послан отряд для его розысков. Рене вели к дворцу
наместника, к тому белому зданию, которое он издалека еще заметил. Он узнал,
что с дирижабля дали радио в Джибути,  чтоб искали в пустыне его,  Рене.  Он
покраснел и смутился:
     "Они,  может быть,  сами в  отчаянном положении и все-таки подумали обо
мне, а я о них ни разу и не вспомнил от радости".
     Вся  радость сразу сошла с  Рене,  и  он,  уже встревоженный,