ей  женой.  Марков требовал,  чтобы  фельдшер дал  хоть
касторки.  Касторки Тит  дал  целую бутылку,  но  Марков только стоял с  ней
около, да и не очень около, шагах в трех, с этой бутылкой.
     - Да ты сам хоть пей! - крикнул Храмцов. - Чего так стоишь?
     Асейкин сидел в радиокаюте, и к орангу до утра никто не подходил.
     Наутро все три компаньона ругали Маркова:  обезьянина сдохнет,  а Тихон
от тоски в воду кинется или сбесится, ну его в болото.
     Асейкин один  сидел рядом и  глядел,  как  Тихон заботливо искал блох у
жены в голове.  Он даже хотел помочь,  когда Тихон взял жену на руки и понес
ее в тень. Какая-то мошкара увязалась еще с берега: Тихон отмахивал ее рукой
от больной жены.  Леди часто дышала с полуоткрытым ртом,  веки были опущены.
Асейкин веером махал на нее издали.  Но Асейкин просил,  чтобы заперли воду,
чтобы сняли рукоятки с кранов:  оранг их умел открывать.  Он наконец оставил
жену и пошел за водой,  это было ясно: он пробовал открывать краны. Он пошел
к кухне,  возбужденный, встревоженный. Он шел как всегда, опираясь о палубу,
но в дверях кухни он встал в рост,  держась за притолку, искал глазами воды.
Повар обомлел:  он не знал,  что собирается делать Тихон,  другая дверь была
завалена снаружи каким-то товаром, ее нельзя было открыть. Повар боялся, что
Тихон обожжется обо что-нибудь или ошпарится -  обидится, изъярится, и тогда
аминь. И повар потерянно шептал:
     - Тиша,  Тишенька!  Христос с тобой, чего, голубчик Тихон Матвеич? Чего
вам захотелось?
     Но Тихон обвел тоскливыми глазами плиту и  стол и  быстро пошел к жене.
Он носил ее с места на место,  искал где лучше. Но она вся обвисла у него на
руках и не открывала глаз.

     Уже второй день леди ничего не ела, не ел и Тихон.
     Храмцов  издевался,  Асейкин кричал,  чтобы  не  давали  пить.  Пайщики
махнули рукой.  Марков один только не мог примириться с  неудачей.  Он стоял
над больной и приговаривал с тоской:
     - Такие деньжищи! Да это лучше бы чаю купить этого, цейлонского...
     Но вот леди открыла глаза. Она искала чего-то вокруг себя.
     Асейкин вскочил.  Он понесся к фельдшеру.  Назад он шел со стаканом,  с
граненым чайным стаканом,  в  нем была вода,  а поверху плавал порошок.  Тит
Адамович шел сзади:
     - Не станет она того пить,  а стаканом вам в рожу кинет,  увидите. Я не
отвечаю, честное даю вам слово!
     Но Асейкин сказал свое:  "А знаешь что?"  -  и Тихон оглянулся.  Он сам
потянулся рукой к  стакану,  взял его осторожно и  потянул к губам,  но леди
подняла голову. Она хотела слабой рукой перехватить стакан. Тихон бережно за
затылок придерживал ей голову, и она жадно пила из стакана.
     Марков причитал:
     - Все одно пропадет, только на чучело теперь...
     Тихон передал стакан Асейкину,  как делал всегда. Асейкин налил воды из
графина.  Тихон снова споил его жене.  Третий стакан - за ним не потянулась,
отстранила - Тихон сам выпил. Он пил с жадностью: это был третий день, что у
него не было маковой росинки во рту.  Мы так и  не узнали,  чего намешал Тит
Адамович,  но  на  другой день леди уже сидела.  К  вечеру она пошла пешком.
Тихон поддерживал ее с одной стороны, Асейкин - с другой.
     Храмцов уверял,  что  Тихону надоест,  что Асейкин суется,  и  шваркнет
этого приятеля за  борт.  Но Тихон,  видимо,  верил Асейкину,  и  они втроем
прогуливались по  палубе.  Асейкин пробовал тоже опираться рукой в  палубу -
все смеялись,  конечно,  кроме орангов.  Асейкин уверял, что он уже кое-чему
выучился по-обезьяньи.  Он,  правда,  каркал иногда, но выходило по-вороньи.
Обезьяны повеселели. Боцман поговаривал, чтобы Асейкин выучил их хоть палубу
скрести, а то сила такая зря пропадает.
     - Какая сила такая?  -  перебил Храмцов.  - Это лазать разве? Так он же
легкий сам.  А если взяться на силу -  ну бороться -  да врет этот сингалез,
заливает,  вроде как про тигра. Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя
бы по-русски, без приемов, в обхватку, да вот увидите.
     Храмцов  представил,   как  это  он   обхватит  Тихона,   и   так  это,
действительно,  приемисто,  и  так  это вздулась,  заходила его мускулатура,
забегали живые бугры по плечам,  по рукам, меж лопаток, что стало страшно за
мохнатого Тихона Матвеича с рыжей бородушкой.
     - А ну, как Марков будет на вахте, спробуйте, - шепотом сказал боцман.
     - А кто ответит?  - спросил фельдшер. - Обезьяна-то это фунтов тридцать
стоит, на русское золото - триста рублей.
     Но  Храмцов сказал,  что  он-то  ведь не  обезьяна,  так  что душить ее
насмерть не будет. А что положит, то положит.
     И теперь уже шепотком, по секрету от Маркова, все переговаривались, что
Храмцов будет бороться с Тихоном, бороться будут по-русски, в обхват, и даже
назначили когда.  Все ждали развлеченья.  Небо да вода, да день в день те же
вахты - невеселая штука. А тут вдруг такой цирк!

     Марков только что ушел в  машину,  когда Тихона привели на  бак.  Возле
носового трюма должна была состояться встреча.
     - А он ногой захватит, - говорил Храмцов.
     - А сапоги ему надеть, - советовал боцман.
     Тихону на  ноги надели сапоги с  голенищами -  это  его  забавляло.  Он
любопытно глядел на ноги,  и казалось ему самому тоже смешно. Но Храмцов уже
стал его  обхватывать,  командовал,  как завести руки Тихона себе за  спину.
Тихону все это нравилось,  он послушно делал все,  что с  ним ни устраивали.
Пузатый,  с  рыжей бороденкой,  в  русских сапогах,  на  согнутых ногах,  он
казался  веселым,   деревенским  шутником,  что  не  дурак  выпить  и  народ
посмешить.
     Храмцов жал, но оранг не понимал, что надо делать.
     - Сейчас я ему поддам пару!
     Храмцов углом согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет.
     Вдруг  лицо  Тихона  изменилось  -   это  произошло  мгновенно  -  губы
поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло,
и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился.
     Храмцов мгновенно побелел,  пустил руки. Они повисли как мокрые тряпки,
глаза вытаращились и  закатились.  Оранг валил его  на  люк  и  вот вцепился
клыками... Все оцепенели, закаменели на местах.
     - А знаешь что?  -  это Асейкин хлопнул Тихона по плечу. И вмиг прежняя
благодушная морда повернулась к Асейкину.  Асейкин рылся в кармане и говорил
спешно:
     - Сейчас, Тихон Матвеич, сию минуту... Стой, забыл, кажись...
     Храмцова уже отливали водой, но он не приходил в сознание.
     В лазарете он сказал Титу Адамовичу:
     - Это вроде в машину под мотыль попасть. Еще бы миг - и не было бы меня
на свете. А как вы думаете: он на меня теперь обижаться не будет?
     - Кто? Марков?
     - Нет... Тихон Матвеич.

     В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент
зоопарка пришел на пароход.
     Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
     - Я не мерзавец, - сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег.
     Только к вечеру он вернулся на пароход.
     Никто ему не рассказывал,  как Тихон с женой вошли в эту клетку - будто
все сговорились, - и про обезьян больше никто не говорил во весь этот рейс.
        "Борис Степанович Житков. Ураган"



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


                               Глава I

     Это было на юге Франции. Был тихий весенний день. Огромный учебный плац
за крепостью был запружен праздничной публикой. Разноцветные дамские зонтики
качались над толпою,  как цветы на стеблях.  И надо всей площадью, как крыша
гигантского здания,  серебрилась на веселом солнце спина воздушного корабля.
Какой-то  мальчишка влез на плечо товарищу и  что-то кричал,  указывая через
головы людей на середину площади.
     - Что, хороша сигара? - спрашивал его мастеровой из толпы.
     - Да,  метров сотни с  две длиной,  сразу не  выкуришь.  А  снизу яички
какие-то висят, для воды, что ли? - кричал мальчишка.
     - Там машины. Эх ты, молокосос! - поправил его мастеровой.
     - Ну, да! - не унимался мальчишка. - Ведра на три бочонки.
     - Туда,  брат,  таких,  как ты,  с полсотни упрятать можно,  -  смеялся
мастеровой.
     - Идут,  идут,  -  заорал мальчишка,  -  сейчас садятся...  Сам  Жамен.
У-рр-а-а!
     И он замахал шапкой в воздухе. Толпа громче загудела, двинулась вперед,
так что конная полиция едва могла сдержать напор людей.
     Посреди площади вытянулся своим громадным блестящим корпусом только что
отстроенный дирижабль.  Нарядно блестела стеклами каюта  под  носовой частью
корпуса. Из ее открытой двери спускалась на землю лесенка, и тут около входа
собрались пассажиры и провожавшие.
     Все  завидовали четырем  пассажирам,  всем  хотелось подняться вверх  и
поплыть в этом весеннем воздухе.  Но завидовать можно было не всем;  один из
пассажиров,  ученый Рене,  был бледен,  ни с кем не разговаривал и,  глядя в
землю,  все  время ходил взад  и  вперед.  Он  волновался и  боялся,  что  в
последнюю минуту откажется войти по  этой лесенке в  каюту.  Он  подбадривал
себя и  старался думать о  тех научных исследованиях,  которые им всем нужно
будет делать в  воздухе.  Ему  досадно было,  что он  не  может радоваться и
весело болтать, как трое его спутников.
     Наконец  появился сам  капитан  Жамен.  Это  был  приземистый,  плотный
мужчина лет сорока, с лихими усами и бойкими манерами.
     - Да,  да,  -  говорил Жамен веселым и  уверенным голосом,  -  чтоб  не
опоздать, не надо спешить. Не беспокойтесь: ровно в одиннадцать мы летим.
     - Дюпон!  -  обратился он к  своему молодому помощнику.  -  Бензин весь
принят? Масло? Так, так. Да, а голуби?
     Из  группы провожавших протиснулся человек в  почтовой форме с  большой
плоской корзинкой в руках.
     - Вот здесь пятнадцать штук, - сказал он Жамену.
     На корзинке белыми буквами было написано:  "Тулон.  Крепость. Голубиная
почта".
     Слышно было, как внутри топали лапками и урчали птицы.
     - И  вот  вам  просили передать,  -  сказал  почтальон и  подал  Жамену
конверт.
     - Ах,  вот как!  Ну,  вообразите,  -  весело сказал Жамен,  обращаясь к
публике,   -  эти  господа  с  метеорологической  станции  непременно  хотят
доказать,  что  они  нам  необходимы!  Опять конверт,  и  там,  должно быть,
сообщают нам,  что их тут завтра будет поливать дождем!  Да,  да. Как раз из
тех самых облаков,  над которыми мы будем парить. Я с удовольствием вылью им
на голову еще полдюжины пива!
     - Благодарите заведующего,  -  обратился Жамен к  почтальону и не глядя
сунул конверт в карман.
     - Все  готово?  Прошу всех садиться,  без пяти одиннадцать,  -  объявил
капитан пассажирам.
     Отъезжавшие стали  наскоро прощаться и  один  за  другим  подниматься в
каюту.
     Капитан Жамен  лихо  вбежал  последним по  лесенке,  сделал бравый жест
рукой провожавшей толпе и резко захлопнул дверцы.
     Стоявшие у канатов солдаты сразу отпустили тяги, оркестр грянул веселый
марш, толпа загудела, замахала шапками.
     Во  всех  пяти  подвесных машинных каютах затрещали моторы,  в  воздухе
завертелись пропеллеры,  и  корабль плавно двинулся вперед по  направлению к
морю. Он шел вперед и в то же время забирал все выше и выше.
     Пассажиры прильнули к зеркальным стеклам каюты.
     Географ  Леруа,  высокий  молодой человек с  оживленным лицом,  болтал,
жестикулировал и все еще обращался к оставшимся на земле,  хотя его никто уж
не  мог слышать.  Его радовало,  что светит солнце,  что он в  воздухе,  что
подымутся еще выше, и он считал этот день самым счастливым в своей жизни.
     - Смотрите,  смотрите,  -  кричал Леруа своим спутникам,  - мы уже выше
собора!  Вот трамвай -  какой смешной: как жучок! Вон все остановились - это
на нас глазеют! О, да мы выше колокольни!
     Стоявший рядом Рене сразу отдернулся от окна,  сел на диван и уставился
в потолок.
     - Порт!  Порт!  -  не унимался географ. - Море! Вон пароход, - когда он
еще придет в гавань! Рене, Рене! - звал он товарища.
     Но Рене поднялся с  дивана и вышел в коридор каюты,  ничего не ответив.
Он с усиленным вниманием осматривал каюты.  Своим устройством они напоминали
первоклассный вагон  железной дороги.  Он  старался не  думать  о  высоте  и
удивлялся,  как товарищи могут радоваться и ликовать, когда под этим полом -
пропасть.  Рене осторожно стукнул каблуком в  пол.  А  оставшиеся у  окон не
могли оторвать глаз от  необъятной синей равнины Средиземного моря.  Географ
рассматривал в  сильный  призматический бинокль  прибрежную полосу,  называл
поселки, суетился и совал бинокль товарищам.
     - Превосходно!   Великолепно!  -  радовался  географ,  щелкая  затвором
фотографического аппарата.  -  Вот  отлично мы  проверим наши географические
карты! Снимки с птичьего полета!
     - Слушайте, Лантье, - обратился он к своему соседу, инженеру, - мы ведь
скоро увидим Геную,  а потом Корсику и Сардинию!  Сколько мы идем в час?  Да
ну, говорите же?
     - Сейчас наша скорость... - спокойно начал Лантье.
     - Да ну, скорей! - торопил его географ, - сколько, сколько?
     - Сто восемь километров в час, - продолжал Лантье, - но противный ветер
может нас задержать.
     - Ну, а скорей нельзя? Сколько же самое большее? - теребил его географ.
     - Полный ход на всех пяти машинах - сто двадцать два километра.
     - А еще больше нельзя?
     - Да ведь и то скорее всякого курьерского поезда, - улыбнулся Лантье, -
разве вот в корму хороший ветер подует, тогда держись только.
     Стоявший  тут  толстый  старик,  профессор Арно,  довольно  улыбался  и
жмурился на солнце. Он попробовал пухлой рукой сиденье дивана.
     - Вот это хорошо! - сказал толстяк и грузно опустился на диван.
     В это время в каюту вошел молодой человек в авиационной фуражке.
     - На ваше имя телеграмма, - сказал он, передавая бумажку профессору.
     - Как?  -  встревожился географ. - Почему до отъезда не передали? Ах! -
вдруг спохватился он. - Я и забыл.
     Он покраснел, обрадовался и захлопал в ладоши.
     - Радио,  радио! Ах, черт возьми, ведь и мы можем посылать на весь свет
телеграммы! Вы телеграфист? - обратился он к молодому человеку.
     - Да  слушайте  же,  -  перебил  его  профессор,  развернув бумажку,  -
слушайте!
     "Париж, одиннадцать часов шестнадцать минут.
     Президент географического общества от  лица  всех  членов  приветствует
экспедицию и желает успеха и счастливого плавания".
     Добродушное лицо профессора расплылось в приятную улыбку.
     - А  это что у вас?  -  спросил Леруа,  увидев в руках телеграфиста еще
бумажку.
     Телеграфист сразу стал серьезным и, нахмурясь, проворчал:
     - Это капитану Жамену от Марсельской метеорологической станции.
     - Ваш  капитан,  кажется,  не  особенно верит в  эту науку?  -  спросил
профессор.
     Телеграфист пожал плечами и вышел.
     - С такой высоты можно на все плюнуть,  -  весело сказал Леруа. - А где
же Рене?
     Рене нашли в кухне,  где он беседовал с поваром.  Сковородки шипели,  и
бедняге Рене казалось,  что он на земле.  Он даже предлагал повару почистить
картофель.
     - Сюда,   сюда,  -  кричал  Леруа  из  коридора,  -  право,  тут  целая
лаборатория!
     Неугомонный географ тащил  всех  в  умывальную комнату,  где  был  душ,
ванна, зеркала. Все было чисто и весело блестели никелированные краны.
     Но в  это время раздался звонок.  Все переглянулись и  вышли в коридор.
Сам капитан Жамен стоял в дверях.
     - Пожалуйте завтракать,  -  приглашал он,  указывая жестом  в  открытую
дверь направо.
     Там виден был богато накрытый стол с дымящимися горячими блюдами.
     - Слушайте,  дорогой,  -  обратился профессор во время завтрака к Рене,
который уселся подальше от  окна  и  ничего не  ел.  -  Самое главное -  это
одеться потеплей, покушать поплотней и быть повеселей!
     Рене натянуто улыбнулся шутке профессора.
     - Да что вы,  - продолжал толстяк, ласково глядя на Рене, - ведь мы тут
не одни,  -  хотите сейчас спросим,  с  чем нынче макароны у  римского папы?
Кстати, капитан, - обратился он к Жамену, - что вам пишут из Марселя?
     - Да,  право, не знаю. Где эта телеграмма? Да, вероятно, все то же! Вас
интересует?
     И    Жамен    передал    профессору   Арно    нераспечатанный   конверт
метеорологической станции.
     - Разрешите? - сказал профессор и вскрыл конверт.

     "На основании полученных с метеорологических станций сведений,  главная
Парижская физическая обсерватория ожидает  в  эти  сутки  сильного  циклона,
который должен захватить на  своем пути  берега Средиземного моря.  Действие
его распространится на  высокие слои атмосферы.  Считаем долгом предупредить
экипаж воздушного корабля".

     Арно  передал листок  инженеру Лантье,  который не  отрываясь глядел на
профессора, пока тот читал.
     - Что вы об этом думаете? - спросил профессор Жамена.
     - Эх, это каждый раз: какой-нибудь ученый каркает. Думает, когда-нибудь
и попадет в точку.  То-то,  дескать, прославлюсь! Простите, профессор, что я
так...
     Жамен допил свой стакан, подкрутил усы и встал из-за стола.
     Рене сидел бледный,  что-то рисовал вилкой на скатерти и  ни на кого не
глядел.
     - Что вы думаете, Лантье? - обратился профессор к инженеру.
     - Думаю,  что все это правда,  -  строго и спокойно сказал Лантье,  - я
следил все время за  барометром:  он  резко упал,  хотя мы держимся на одной
высоте. Мы сейчас на высоте приблизительно...
     Рене боялся слышать про высоту. Он сорвался с места и вышел вон.
     - Не может слышать про высоту,  -  сказал профессор,  - пошел, бедняга,
мыть тарелки, должно быть.
     - Да,  - продолжал инженер, - я думаю, надо убедить капитана спуститься
немедленно в Генуе или Ливорно. Каких-нибудь полчаса - мы там.
     Леруа озабоченно слушал разговор товарищей.
     - Я  видел  с  запада облака,  когда мы  поднялись выше  тысячи метров,
теперь они будто бы ближе! - с тревогой сказал он.
     - Я  тоже за  ними слежу,  -  сказал Лантье,  в  тоне его чувствовалась
спокойная уверенность,  -  эти облака быстро нас догоняют, значит, несутся с
неимоверной быстротой.
     - Ураган?! - крикнул вдруг показавшийся в дверях Рене.
     - Да,  - сказал Лантье, - вероятно, ураган. Во всяком случае надо ждать
резкого удара ветра.
     - Ну, и что? - с ужасом спросил Рене.
     Профессор умоляюще взглянул на инженера и толкнул его под столом ногой.
     - И надо смотреть опасности прямо в глаза, - твердо отчеканил Лантье, -
нам   может  прийтись  очень  плохо.   Надо  заставить  капитана  сейчас  же
спуститься.
     - Я советую,  -  загорячился географ, - прямо дать сейчас же телеграмму
его начальству, чтоб ему приказали спуститься! Немедленно!
     Леруа бросился к двери.
     - Нет,  -  спокойно остановил его Лантье, - надо сначала предложить ему
это. А если откажется...
     - Конечно,  конечно,  -  подхватил ласковым баском профессор,  -  зачем
ввиду опасности воевать между собою!  Скажите,  что профессор Арно...  и все
члены экспедиции... сердечно настаивают... ну, или как там?
     Инженер  Лантье  вышел  и  направился в  носовое  отделение каюты,  где
находилось  управление  дирижабля.   Впереди  каюты,  у  переднего  окна,  у
штурвала*, стоял помощник Жамена и не отрываясь смотрел на компас. Направо в
кресле  сидел  Жамен  и  что-то  измерял  циркулем на  карте.  Он  оглянулся
навстречу  вошедшему,   но,   взглянув  в   серьезное  лицо  Лантье,   сразу
насторожился.
     ______________
     * Штурвал - колесо с рукоятками, к которому идут тяги от руля.

     - Капитан,  -  начал Лантье, - вам было бы полезно, я думаю, знать, что
здесь написано.
     Инженер протянул ему телеграмму мете