о легче кренить корабль,  и  вдруг,  когда мачта еще не
дошла до воды, корабль сразу упал на бок. А вот он уже вверх килем!
     Если бы  великан мог точно сказать,  с  силой скольких тонн он давил на
мачту в  начале,  в  середине,  в  конце крена,  мог бы  точно сказать,  как
возрастало и  как  падало потом  сопротивление корабля,  тогда бы  мы  могли
записать,  до  какого  крена  возрастает  это  сопротивление корабля  -  его
остойчивость, и как потом она падает.
     Сто  лет  тому назад жил  в  Англии знаменитый корабельный инженер Джон
Рид.  Он  для  каждого корабля делал чертеж,  где  видно было,  как растет и
падает остойчивость при крене.
     На его чертежах показано,  с  какой силой корабль сопротивляется крену.
Вот когда его положат на пятьдесят градусов,  это значит -  он с  наибольшей
силой старается выпрямиться и встать ровно. Но в шестьдесят градусов уже нет
никакой силы у  корабля сопротивляться крену.  Это значит,  что если довести
его до этого наклона,  то он без сопротивления опрокинется, ляжет мачтами на
воду или  вовсе перевернется.  Эта  линия начерчена для каждого корабля,  ее
знает всякий капитан, она называется диаграмма Рида.
     И  на том броненосце,  где я был с дядькой,  конечно,  была у командира
диаграмма Рида.  И  он  знал,  при каком наклоне его броненосец уже не будет
сопротивляться крену,  не будет больше стараться выровняться,  а опрокинется
как сраженный насмерть.
     Конечно,  командир знал,  что  ни  при какой волне его не  покренит так
здесь,  в  Черном море.  И командир был спокоен,  хоть огромные тяжести были
нагружены вверху корабля.
     Но  какой же  корабль устойчивее:  узкий и  острый с  тяжестью на самой
глубине или широкий как лоханка?  Узкий и  острый с тяжестью внизу,  ведь он
как доска,  которой на ребро надели свинцовую шину да так и пустили плавать.
Доска,  конечно,  наполовину загрузнет и будет торчать из воды как забор. Вы
ее  никогда не  перевернете,  она будет вставать как ванька-встанька.  Но  и
болтаться же  она  будет тоже как  ванька-встанька от  малейшего толчка.  От
ничтожной причины ее  будет  раскачивать сбоку  набок,  и  хоть  такое судно
никогда не перевернется, но и остойчивости в нем мало.
     То ли дело - ящик: широкий, с высокими бортами. Да, его не так-то легко
накренить.  Если  начнешь пихать  один  борт  в  воду,  будешь стараться его
притопить,  какое он окажет сопротивление! Как будет стараться он вылезть из
воды и стать ровно,  как стоял прежде.  Вот в том,  что широко расставленные
высокобортные края  ящика не  хотят идти под  воду,  -  в  этом и  вся  сила
остойчивости широкого высокобортного судна.  Это  не  доска,  которую  одним
щелчком можно раскачать,  и она будет качаться, как маятник. Нет, как только
вы пустите ящик,  он сейчас же выпрямится. И разве разок-другой покачнется и
сейчас же станет на воде прочно, будто он стоит на земле.
     Ящику вовсе не  требуется свинцовый груз под водой.  Он  и  без всякого
груза крепко стоит на воде.  На таком ящике можно посредине нагородить целую
башню со всякими тяжестями,  и от этого широкому ящику горя мало, лишь бы не
пошли борта под воду. А там, сделай милость, раскачивайся - не перевернусь!
     Я  вспомнил,  что броненосец,  куда мы  с  дядькой ходили,  был здорово
широкий. Я потом смотрел его чертеж. Он прямо как лоханка.
     Но  как же  люди плавали по  морям,  когда еще никакого Рида не  было и
никто не знал, как наперед подсчитать, чтобы корабль не перевернулся? А ведь
ходили!  Вон Колумб переплыл океан на  своей "Санта-Мария".  Если бы  теперь
такое судно вздумало взять отход за океан,  его не выпустили бы ни из одного
порта в  мире.  Нет,  я  вру!  Именно как раз такому судну,  в  точности как
"Санта-Мария",  дали отход, чтобы переплыть океан из Европы в Америку. Это в
1898  году,  когда  праздновали 400-летие  открытия Америки.  Сделали точную
копию Колумбова корабля.  Люди  сели и  повторили первое Колумбово плавание.
Да,  только эти  "Колумбы" плыли  с  нянькой:  большой океанский пароход шел
рядом на случай,  чтобы чего не случилось.  По счастью, все прошло гладко, и
наши "Колумбы" открыли Америку второй раз.
     Но  когда в  1498  году Колумб плыл открытым морем все  на  запад и  на
запад,  ни  он сам,  ни команда не боялись,  что их судно перевернется.  Они
боялись другого:  им  было страшно,  что  там земля кончится и  что там вода
прямо с краю,  водопадом срывается в бездну,  что туда идет сильный ток,  он
тем сильнее,  чем ближе к краю.  Туда затянет корабль с неудержимой силой, и
от той погибели не уйти на парусах. И не спасет никакой якорь.
     Того хуже:  можно было увидать в  книгах,  в работах почтенных страшные
рисунки.   На  одном  рисунке  было  точно  показано,  как  из-за  горизонта
поднимается страшная рука гиганта. Уже издали до полнеба поднимаются длинные
пальцы с длинными на концах когтями.  Такая рука может,  как муху, накрыть и
раздавить корабль. А сирены? В них твердо верили тогдашние люди. Вой ночного
ветра  в  снастях,  светящаяся пена  южных  волн,  как  все  это  обманывало
испуганный глаз и  ухо!  Вой ветра в снастях казался пением.  Откуда оно?  И
белые  барашки зыбей  на  ночном море  казались белыми телами русалок-сирен.
Ага! Они-то и воют. И уж пошли рассказы, что кто-то погибал в море, один или
вдвоем, на обломках корабля. Их спасли. И они рассказали, божась и крестясь,
что видели днем,  как поднялся из моря целый хоровод сирен,  днем,  в  тихую
погоду.  И  они  пели чудными голосами.  Манили к  себе в  воду.  Погибавшие
рассказывали,  что если бы они не закрыли друг другу глаза и уши, то они оба
бросились бы в море.
     А вы думаете,  они не видали этих сирен,  не слыхали их пения?  Я много
слышал рассказов людей, погибавших в море, людей, на шлюпке, без воды и пищи
скитавшихся по  десять,  по  пятнадцать  дней,  когда  погибали  товарищ  за
товарищем и последние, оставшиеся в живых, уже бывали не в силах выбрасывать
покойников за  борт.  Оставшиеся в  живых передавали страшные рассказы,  они
передавали видения и бред своих товарищей.  Люди погибали,  выбились из сил,
они устали погибать.  Но неугасимая надежда на спасение,  она-то и  вызывала
видения и  бред.  Одному казалось,  что  вот  "чухает" мотор,  вот  прямо им
навстречу несется полным ходом спасательный бот.  Погибающий в  бреду кричит
рулевому охрипшим голосом,  но что есть мочи: "Право! Право! Держи право!" -
а сам ловит руками невидимый канат, который как будто ему бросают спасатели.
Если бы этот человек остался жить,  он,  наверное, рассказывал бы, что к ним
подходил спасательный бот, сказал бы даже, какой нации, что бросали канат, а
дурак-рулевой не взял вправо, сколько он ему ни кричал.
     Рассказывал один полярный моряк:  их спаслось на шлюпке двое из восьми.
Он  наслушался  этого  предсмертного  бреда  товарищей,   и   когда  за  ним
действительно  стал  "чухать"  мотор  норвежского  рыбачьего  бота,   он  не
оглянулся.  Он подумал:  "Эге, вот уж и мне начинает казаться!" Он плохо еще
верил,  когда и  он и товарищ увидели рядом догнавших их норвежских рыбаков.
Он боялся, что ему чудится то, что он знает, во что верит, что может быть.
     И чего удивляться,  что старинным людям чудилось то,  во что они твердо
верили?
     Еще не так давно пропала вера в морскую змею.  То тот,  то другой моряк
или пассажир океанского парохода сообщал,  что видел ясно в бинокль,  другие
говорили,  что простым глазом,  совсем близко, видели громадную змею, раза в
полтора длиннее парохода.  Змея плыла по морю, подняв высоко из воды голову,
страшную, зубатую. На пароходе хотели стрелять, да не было пушки.
     А  во  времена Колумба вы  никогда не  разуверили бы,  что есть морской
человек,  что он  живет и  растет в  море и  что там,  на дне,  есть морская
собака,  она  как  рыба,  только на  четырех лапах  и  со  страшными зубами.
Четырьмя лапами она бегает по дну, а рыбьим хвостом поддает себе ходу.
     Вот всех эти страстей и боялись Колумбовы люди, а вовсе не того, что их
может опрокинуть ветром, положить парусами на воду.
     Паруса на Колумбовой каравелле были совсем не высокие,  и  центр напора
ветра приходился совсем низко.  Кроме того,  при тогдашней оснастке кораблей
мореходы не  ходили боковыми ветрами,  а  всегда так,  чтобы ветер дул  хоть
немножечко сзади.  А  если  он  дул  уж  совсем сбоку,  когда  опаснее всего
опрокинуться, то рулевой поворачивал судно так, чтобы все-таки идти немножко
по ветру. Конечно за погодой зорко следили, парусов было мало, и спустить их
можно было в один миг, если бы налетела буря.
     А  уж в этом деле -  подследить погоду,  направить судно,  чтобы меньше
заливало волной да чтобы не валил ветер -  ох!  - в этом деле давно уже люди
понаторели.  И  к  Колумбову времени  уж  столько было  опытных специалистов
парусного хождения,  что их на Средиземном море,  наверное,  не меньше было,
чем в Москве шоферов.
     Вот  смотрите:  несколько лет  тому  назад в  Средиземном море работали
подводники.  И  вдруг  водолазы наткнулись на  остатки древнего корабля.  Он
затонул на  неглубоком месте,  куда еще могли спускаться водолазы.  Водолазы
сообщили наверх,  наверху решили непременно достать.  Достать эту древность,
которую море так добросовестно сберегало нам до наших дней.
     Теперь не сломать бы, как будем доставать!
     Достали со  всей осторожностью,  и  что же?  Ученые сказали,  что этому
судну  две  с  половиной тысячи лет.  Все  тщательно очистили,  обмыли.  Они
сказали,   что  это  судно  финикийское,  что  плавало  оно  между  Тиром  и
Карфагеном,  принадлежало оно торговой компании "Бр. Кукис" и что сейчас оно
везло тридцать мехов карфагенского вина.
     Ученых спросили:
     - Позвольте, вы говорите сейчас?
     - Фу,  -  сказали ученые в  один голос,  -  ведь вот мы нашли росписи и
записи,  по  которым был сдан на  судно груз.  Это уж  совсем как теперешняя
бухгалтерия.  Все это так похоже на наш сегодняшний день.  Вот мы и  сказали
"сейчас".

     Две  с  половиной тысячи лет назад уже существовала контора по  морской
перевозке грузов!  Значит,  отвечали за целость.  А  от Карфагена до Тира не
ближний путь.  Это и в наше время не парусник, а грузовой пароход прошлепает
недели полторы.
     Этому кораблю не удалось доплыть. Но ведь и нынче бывают несчастья, а в
прежнее время  кроме бурь,  туманов и  подводных скал  была  опасность и  от
людей...  Ведет кормчий хозяйское судно. Хитро ведет. Он знает, когда бывают
под берегом и где, когда скорей найдешь ветер в море.
     В надежных гаванях,  на тяжелых якорях он отстаивается,  выжидает, пока
продуют противные ветры.  Он жалеет силы гребцов:  они понадобятся, чтобы из
штилевой полосы добраться к  ветру или чтобы подгрестись к  берегу,  когда с
гор  начинает задувать штормовой ветер.  Но  вот  он  идет тихим ветром мимо
скалистых отвесных берегов.  Он  глядит на  берег,  но  видит на  фоне  скал
небольшие лодки с  большими веслами.  Он  заметил,  когда они уже сорвались,
гребут во  всю мочь и  идут напересечку.  Он их увидел тогда,  когда высокая
гора  совсем  закрыла ему  ветер  и  паруса безжизненно повисли как  большие
тряпки.  Капитан уже видит, как блестят на лодках щиты, как блещут огоньками
острия копий.
     - Весла! Весла! - командует кормчий.
     - Горе нам! - шепчет брат хозяина.
     Ему  доверили сопровождать груз.  Он  даже  подумал,  не  уговорился ли
капитан с этими разбойниками. Зачем он так близко подошел к берегу? Зачем он
залез в такое место,  где нет ветра? Хозяйский брат спускается к гребцам, он
кричит на них,  бьет, чтобы гребли сильней. Он кричит капитану, чтобы правил
прямо в  море.  Капитан сам  давно уже  направил судно носом от  берега,  он
приказал спустить паруса, чтобы не мешали движению судна.
     Но  разбойники на легких лодках летят по гладкой воде,  кажется едва ее
задевая.
     Эге!  Да они с двух сторон охватывают судно! Теперь и они летят прямо в
море. Один их ряд справа, другой - слева от корабля, но они смыкаются ближе,
ближе.  Кто раньше устанет:  гребцы на тяжелом корабле или на легких лодках?
Вот уже слева полетела первая стрела, пущенная пиратом с передней лодки. Она
ударилась,  вонзилась в  борт  и  остановилась дрожа.  На  корабле тоже есть
лучники,  на корабле есть охрана.  Они ответили десятками стрел с борта.  Но
вот и справа полетели стрелы. Это справа, совсем близко подступили пираты.
     - Всем направо! - закричал капитан.
     Хозяйский брат тоже что-то кричит, мечется, но никто его не слушает. Он
схватил копье,  метательный дротик, и бросил его в пиратов. Но дротик упал в
двух шагах от корабля. Показалось, что он бросил его за борт.
     Гребцы внизу не знали,  что сделают с ними пираты, если захватят судно.
Может быть,  они  потопят их  вместе с  кораблем за  то,  что они так сильно
гребли и долго не давались. Они все были рабы, никто не будет выкупать их, и
пираты их,  может быть,  возьмут,  чтобы перепродать хоть за низкую плату. И
гребцы не знали,  что делать.  Они то гребли со всей силой,  то их одолевали
усталость и сомнение, и они опять гребли тише.
     Вдруг к ним спустился капитан и сказал два слова.  Гребцы навалились на
весла так,  что пена взбурлила перед носом корабля.  Казалось,  вон из  воды
хочет  вырваться корабль и  взлететь на  воздух.  Весла  трещали и  гнулись.
Казалось,  сейчас лопнут.  Капитан впереди видит черную полосу на  воде.  Он
знал, что туда лег ветер, это от мелкой ряби почернело глянцевитое море. Там
не  затеняет гора,  там он подымет паруса,  и  тогда пусть-ка гонятся за ним
пираты на веслах!  Ветер небось не устанет!  Но надо дойти туда раньше,  чем
схватят пираты.
     Капитан вытащил мешок круглых,  отборных камней к  себе  на  корму.  Он
закладывал их в ременный пояс и,  раскрутив в руке, швырял их с этой пращи в
ближние лодки.
     Капитан с  детства был  мастером этого дела.  Он  кидал камни из  пращи
лучше чем солдат-пращник.  Поэтому он надеялся не только попасть в пиратскую
лодку, но целил там самому высокому воину в башку.
     С третьего камня он угодил ему в локоть.  Воин бросил лук, схватился за
локоть,  повернулся два  раза на  месте и  сел  на  дно лодки.  Капитану это
поддало духу, и он сбил еще двух пиратов. Капитан кричал, чтобы только в эту
первую лодку и  метили с его корабля,  кто из лука стрелой,  кто метательным
копьем. Лодка как будто приостановилась, задумалась.
     Вторая стала  обгонять ее.  С  левой стороны летели стрелы с  пиратских
лодок.  Теперь они полетели вдруг густо.  Капитан хотел поглядеть налево, но
он  увидел,  что  его  рулевой убит:  ему в  шею попала стрела.  Капитан сам
схватил веревки от рулей:  от двух больших весел, которые спускались с кормы
справа и  слева.  Теперь ни к чему было глядеть ему налево:  снизу,  с воды,
крики доносились так громко, и ясно - пираты близко, они сейчас настигнут. С
корабля перестали стрелять, видно, все потеряли надежду.
     Брат хозяина держал в  руке короткий меч,  он им размахивал,  направляя
себе в  сердце,  и  каждый раз останавливался и  только слегка касался мечом
своей груди.  Но  каждый раз он пронзительно вскрикивал:  "А!  А!".  На него
никто уже не оглядывался.
     Капитан давно уже делал какие-то  знаки матросам.  Он  махал им руками.
Они  его понимали без слов.  И  вот теперь капитан на  минуту освободил свою
руку от  веревок рулей,  он  вскинул ее  вверх,  матросы поняли.  Они  мигом
растянули парус.  Он  раздулся пузырем:  корабль был  уже  в  полосе  ветра.
Гребцы,  не  щадя сил,  вынесли корабль из безветрия.  Двое гребцов упали со
своих лавок,  бросив свои весла.  Может быть,  они умерли от натуги.  Сейчас
было не до них.
     Теперь корабль шел на парусах и на веслах. С пиратских лодок завизжали,
когда увидали поднятый парус.  Пираты налегали во всю мочь.  С  корабля было
видно,  как  воины били гребцов.  Но  через минуту корабль был уже в  полосе
сильного ветра. Всем стало ясно, что погоня не удалась. Пиратские стрелы уже
не долетали,  они их пускали с досады, в надежде, что донесет ветер. Капитан
велел прекратить греблю.  Он  велел матросу разносить гребцам вино  и  воду,
сколько хотят. Убирали раненых, их было семь человек. Убит был один рулевой.
Два гребца так и не пришли в себя: они умерли с натуги, от разрыва сердца.
     Корабль спокойно шел попутным ветром, удаляясь от страшного берега. Два
матроса  сменили  капитана  у  рулей.   Брат  хозяина  совсем  изнемогал  от
пережитого страха. Он лег щекой на плечо капитана:
     - Какое счастье! Спас бог Мардук.
     - Не Мардук,  а гребцы, - сказал капитан. - Я обещал им свободу за наше
спасение.
     - Как это? - сказал брат хозяина. Он перестал всхлипывать, отшатнулся и
испуганно глядел на капитана.  -  Ведь не ты их покупал!  Или ты обещаешь их
выкупить?
     - Они себя выкупили:  спасли корабль,  -  сказал капитан. - А на всякий
случай меньше разговаривай,  потому что  я  приказал освободить их  ноги  от
оков.
     Брат хозяина нахмурился и глядел капитану в глаза.
     - Торговаться не приходится, - сказал капитан. - Ты бы лучше радовался,
что остался цел.  А  то продали бы тебя пираты...  в  гребцы.  И пахал бы ты
тяжеленным веслом.  Ты знаешь: их двое умерло сейчас за свою свободу, спасая
тебя и твое добро.
     И капитан пошел к гребцам.
        "Борис Степанович Житков. Храбрость"



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Я  о  ней много думал.  Особенно в  детстве.  Хорошо быть храбрым:  все
уважают, а другие и боятся. А главное, думал я, никогда нет этого паскудного
трепета в  душе,  когда ноги сами тянут бежать,  а  то  от  трепету до  того
слабнут,  что коленки трясутся,  и,  кажется,  лучше б  лег и  живым в землю
закопался.  И  я  не столько боялся самой опасности,  сколько самого страха,
из-за  которого  столько  подлостей  на  свете  делается.   Сколько  друзей,
товарищей,  сколько  самой  бесценной правды  предано  из-за  трусости:  "не
хватило воздуху сказать"...
     И я знал,  что по-французски "трус" и "подлец" -  одно слово - "ляш". И
верно, думал я: трусость приводит к подлости.
     Я заметил,  что боюсь высоты.  До того боюсь,  что если лежу на перилах
балкона на  шестом этаже,  то  чувствую,  как за  спиной так и  дует холодом
пустота.  Просто слышу,  как звенит проклятая холодом своим.  И говорю тогда
невпопад: оглушает сзади пустота.
     Я  раз  видел,  как на  подвеске красил купол кровельщик.  Метров сорок
высоты,  а он на дощечке,  вроде детских качелей. Мажет, как будто на панели
стоит,  еще закурил, папироску скручивает. Вот я позавидовал! Да если б меня
туда...  я  вцепился б,  как клещ,  в веревки или уж прямо бросился бы вниз,
чтоб  разом покончить со  страхом:  это  самое больное,  самое непереносимое
чувство. Я выследил этого храбреца и вечером пошел за ним. Он пошел прямо на
реку.  Стал раздеваться. Я рядом. Я, при таком храбреце, пробежал по мосткам
до самого краю и с разбегу бух головой:  глубоко там,  не ударишься. Выплыл.
Смотрю, мой кровельщик стоит по пояс в воде и плещет на себя, приседает, как
баба. Я ему:
     - Дяденька, иди сюда, здесь водица свежей.
     А он:
     - Ишь, прыткий какой. Тама, гляди, утонуть можно.
     - Да тут тебе по шею.
     - Ладно!  Неровен час колдобина али омут какой.  Ну тебя к  лешему.  Не
мани.
     А когда он портки оттирал песком, я спросил:
     - А как же выси-то не боишься?
     - По привычке.
     А поначалу, сказал, что страховито было.
     Я решил,  что приучу себя к высоте. И стал нарочно лазить туда, где мне
казалось страшно.
     Но ведь не одна высота, думал я. А вот в огонь полезть. В