е неистово захохотали, а Фошри побледнел; у него дрожали губы, он
готов был возмутиться,  но  Миньон  с  самым  добродушным  видом  дружески
похлопал журналиста по плечу, причем у того затрещали кости, и сказал:
   - Ведь я так пекусь о вашем здравии... Черт возьми,  хорош  бы  я  был,
если бы с вами случилось несчастье!
   В этот момент пронесся шепот: "Принц, принц!", и все глаза обратились к
маленькой двери зала. Пока виднелась только круглая спина Борднава  и  его
бычья  шея;  он  сгибался  в  три  погибели  и,  пятясь  задом,  отвешивал
преувеличенно  почтительные  поклоны.  Затем  появился  принц  -  высокий,
полный, с  белокурой  бородкой  и  розовой  кожей  осанистого,  здорового,
любящего пожить в свое удовольствие человека; его сильные мышцы выделялись
под сюртуком безукоризненного покроя. За ним шли граф Мюффа  и  маркиз  де
Шуар. В этом углу сцены было темно, и маленькая группа  утопала  во  мраке
среди огромных движущихся теней. Обращаясь  к  сыну  английской  королевы,
будущему наследнику престола, Борднав  говорил  голосом  вожака  медведей,
дрожавшим от притворного волнения. Он все время повторял:
   - Ваше высочество, не удостоите ли пройти вот здесь... Ваше высочество,
благоволите идти за мной... Осторожней, ваше высочество...
   Принц  нисколько  не  торопился;  напротив,  он  останавливался   и   с
любопытством смотрел на работу механиков. Только что спустили колосник,  и
газовые рожки в железной  сетке  освещали  сцену  широкой  полосой  яркого
света. Мюффа, который никогда  не  бывал  за  кулисами,  удивлялся  всему,
испытывая неприятное чувство  смутного  отвращения  и  страха.  Он  глядел
вверх, где другие колосники с приспущенными рожками  казались  созвездиями
из маленьких голубоватых звездочек, мерцающих в хаосе других колосников  и
различной толщины проволок, висячих мостиков  и  распластанных  в  воздухе
задников, напоминавших развешанные для просушки огромные простыни.
   - Пошел! - крикнул вдруг старший механик.
   Самому принцу пришлось предупредить графа, что спускают холст.  Ставили
декорацию третьего акта - грот в Этне. Одни рабочие  устанавливали  шесты,
другие брали боковые кулисы, прислоненные к стенам сцены, и привязывали их
крепкими веревками и шестами. Для достижения светового эффекта -  пылающей
кузницы Вулкана - ламповщик устанавливал  в  глубине  подвижную  стойку  и
зажигал газовые рожки с красными колпачками. В  этом  беспорядке,  в  этой
кажущейся сутолоке было, однако, рассчитано каждое движение; тут же, среди
всей этой спешки,  прогуливался  мелкими  шажками  суфлер,  чтобы  размять
немного затекшие ноги.
   - Ваше высочество изволит  быть  очень  милостиво  ко  мне,  -  говорил
Борднав, продолжая кланяться. -  Театр  не  велик,  делаем,  что  можем...
Теперь, ваше высочество, удостойте следовать за мной...
   Граф Мюффа уже направился в коридор,  куда  выходили  уборные  актеров.
Довольно круглый подъем сцены  удивил  его,  и  ощущение  движущегося  под
ногами пола отчасти и было причиной  его  беспокойства.  В  открытые  люки
виднелся газ, горевший под сценой; в этом подземелье была своя  жизнь:  из
глубины мрака доносились человеческие голоса, оттуда веяло погребом. Далее
графа остановил маленький инцидент.  Две  статистки  в  костюмах  третьего
действия разговаривали перед дыркой в занавесе. Одна из  них,  нагнувшись,
расковыряла пальцем дырку, чтобы лучше разглядеть кого-то в зале, и  вдруг
крикнула:
   - Я его вижу. У, какая рожа!
   Возмущенный Борднав еле удержался, чтобы не пнуть ее ногой  в  зад.  Но
принц улыбался; он был доволен, возбужден и пожирал  глазами  актрису,  не
обращавшую никакого внимания на его высочество. Она  нагло  расхохоталась.
Борднав убедил принца идти  дальше.  Граф  Мюффа,  обливаясь  потом,  снял
шляпу; больше всего его беспокоила духота,  спертый  и  чересчур  нагретый
воздух, пропитанный острым запахом, тем особым запахом  кулис,  в  котором
чувствуется вонь  газа  и  клея  от  декораций,  грязных  темных  углов  и
сомнительного  белья  статисток.   В   коридоре   духота   усилилась;   от
проникавшего из уборных резкого запаха туалетной  воды  и  мыла  временами
спирало  дыхание.  Мимоходом  граф  поднял  голову  и  заглянул  в  пролет
лестницы, ошеломленный потоком света и тепла, залившим его затылок. Сверху
доносился звон умывальных чашек, смех  и  перекликания,  стук  беспрерывно
хлопавших дверей, оттуда вырывался аромат женщины, - смесь мускуса,  грима
и природного запаха волос. Не останавливаясь,  ускоряя  шаги,  граф  почти
бежал, чувствуя, как по телу его пробегает трепет от жгучего прикосновения
к этому, неведомому ему миру.
   - Что, любопытная вещь - театр? - говорил маркиз де Шуар с  восхищенным
видом человека, который чувствует себя как дома.
   Но вот Борднав подошел к уборной Нана в  конце  коридора.  Он  спокойно
повернул ручку двери и, пропуская вперед принца, проговорил:
   - Пожалуйте, ваше высочество...
   Раздался испуганный женский крик, и  вошедшие  увидели  голую  по  пояс
Нана: она спряталась за занавеску; собиравшаяся ее вытирать костюмерша так
и осталась с приготовленным полотенцем в руках.
   - Глупо так входить! - крикнула, прячась, Нана. -  Не  входите,  вы  же
видите, что нельзя!
   Борднав был, очевидно, недоволен ее бегством.
   - Да чего вы прячетесь, душа моя, что тут такого? -  проговорил  он.  -
Это его высочество. Ну, нечего ребячиться.
   Но Нана не  хотела  показываться,  все  еще  испуганная,  хотя  ее  уже
разбирал смех, и Борднав ворчливо добавил:
   - Бог мой, эти господа прекрасно знают, как сложена женщина. Они вас не
съедят.
   -  Ну,  в  этом  я  еще  не  уверен,  -  шутливо  произнес  принц.  Все
преувеличенно громко засмеялись, заискивая перед ним.
   - Прекрасно сказано, с истинно парижским остроумием, - заметил Борднав.
   Нана ничего не ответила, но занавеска  зашевелилась  -  очевидно,  Нана
решила  показаться.  Граф  Мюффа,  у  которого  кровь  прилила  к   щекам,
разглядывал уборную. Это была квадратная комната с очень низким  потолком,
сплошь обтянутая материей  светло-табачного  цвета.  Портьера  из  той  же
материи, натянутая на медный прут, отгораживала в глубине  часть  комнаты.
Два больших окна выходили на театральный двор, и на  расстоянии  не  более
трех метров виднелась потрескавшаяся стена, на которую  освещенные  стекла
отбрасывали во тьме желтые квадраты. Высокое трюмо стояло напротив  белого
мраморного умывальника, беспорядочно уставленного флаконами и хрустальными
баночками с притираниями, духами и пудрой. Граф подошел к трюмо и  увидел,
что очень красен; мелкие капельки  пота  покрывали  его  лоб.  Он  опустил
глаза, отвернулся к  умывальнику  и,  казалось,  погрузился  в  созерцание
умывальной чашки, наполненной мыльною водой, мелких  вещичек  из  слоновой
кости, влажных губок. Он снова испытывал головокружение, как в первое свое
посещение Нана, на бульваре Осман. Пол, покрытый плотным ковром, плыл  под
его ногами; горевшие  у  трюмо  и  умывальника  газовые  рожки  шипели  и,
казалось, обжигали ему виски. С минуту он боялся, что потеряет сознание  в
этой насыщенной присутствием женщины атмосфере, еще более удушливой  из-за
низкого потолка комнаты. Он присел на край дивана, стоявшего  в  простенке
между окнами, но тотчас же встал  и  вернулся  к  умывальнику;  он  ничего
больше не видел, глаза его неопределенно  блуждали,  и  он  вспомнил,  как
однажды чуть было не умер от букета тубероз, увядшего в его комнате. Когда
туберозы вянут, они приобретают человеческий запах.
   - Ну-ка поторапливайся! - шепнул Борднав, просунув голову за портьеру.
   Принц милостиво слушал маркиза  де  Шуар.  Взяв  с  умывальника  заячью
лапку, тот объяснял, как накладывают жирные белила. Сидевшая  в  уголке  с
невинным лицом девственницы Атласная поглядывала  на  мужчин;  костюмерша,
г-жа  Жюль,  приготовляла  трико  и  тунику  Венеры.  Г-жа   Жюль,   особа
неопределенного возраста, с желтым, как пергамент,  лицом  и  неподвижными
чертами, походила на тех старых дев, которых никто не знавал молодыми. Она
высохла в жгучем воздухе артистических уборных, среди самых  знаменитых  в
Париже бедер и грудей. Она неизменно носила выцветшее черное платье, и  ее
плоский лиф бесполого существа был утыкан  на  месте  сердца  целым  лесом
булавок.
   - Прошу извинения, господа, - проговорила Нана, раздвигая  портьеру,  -
но вы застали меня врасплох...
   Все  обернулись.  Она  и  не  думала  прикрыться  и  только  застегнула
коленкоровый  лифчик,  наполовину  скрывавший  ее  грудь.  Когда   мужчины
спугнули ее, она только еще начинала раздеваться, торопливо снимая  костюм
рыбной торговки. Сзади, из разреза  панталон,  торчал  кончик  сорочки.  С
голыми руками, голыми плечами и  грудью  белокурая  толстушка  Нана,  сияя
очаровательной молодостью,  придерживала  одной  рукой  портьеру,  готовая
задернуть ее при малейшей тревоге.
   - Да, вы застали  меня  врасплох,  я  никогда  бы  не  осмелилась...  -
говорила она, разыгрывая смущение.
   Ее шея порозовела, она растерянно улыбалась.
   - Полноте, раз все находят,  что  вы  очень  хороши  в  таком  виде!  -
воскликнул Борднав.
   Она продолжала играть роль наивной девочки, вертясь, словно от щекотки,
и повторяла:
   - Ваше высочество оказывает мне слишком много чести... Я прошу прощения
у вашего высочества за такой прием...
   - Это назойливо с моей стороны, сударыня, - ответил принц, -  но  я  не
мог устоять перед желанием выразить вам свое восхищение...
   Тогда Нана преспокойно подошла  к  туалетному  столу,  пройдя  в  одних
панталонах мимо расступившихся перед нею мужчин. У нее были  очень  полные
бедра, панталоны пузырились; выпятив грудь, она продолжала здороваться,  и
на губах ее блуждала лукавая  улыбка.  Вдруг  она  узнала  графа  Мюффа  и
по-приятельски пожала ему руку. Затем она пожурила его за то,  что  он  не
приехал к ней ужинать. Его высочество изволили пошутить над Мюффа,  а  тот
лопотал что-то, весь дрожа от мимолетного прикосновения к его горячей руке
маленькой ручки, еще сохранившей влажность  туалетной  воды.  Граф  плотно
пообедал у принца, любителя поесть и выпить. Оба были слегка навеселе,  но
очень хорошо держались. Чтобы скрыть смущение, Мюффа заговорил о жаре.
   - Боже, как здесь жарко, - сказал он. - Как вы  можете  выносить  такую
температуру, сударыня?
   На эту тему завязался было разговор, но вдруг у  самых  дверей  уборной
послышались громкие голоса. Борднав опустил створку потайного  решетчатого
окошечка. То был Фонтан в сопровождении Прюльера и Боска;  у  каждого  под
мышкой торчала бутылка, а в руках они  держали  бокалы.  Фонтан  стучал  в
дверь и кричал, что сегодня его именины  и  он  угощает  шампанским.  Нана
вопросительно взглянула на принца. Пожалуйста,  его  высочество  не  хочет
никого стеснять, - напротив, он будет очень рад... Фонтан уже  входил,  не
дождавшись разрешения, и, шепелявя, приговаривал:
   - Мы не сквалыги, мы угощаем шампанским...
   Внезапно он увидел принца, о присутствии  которого  не  подозревал.  Он
остановился и с шутовской торжественностью произнес:
   - Король Дагобер ждет в коридоре,  он  просит  разрешения  чокнуться  с
вашим королевским высочеством.
   Принц улыбнулся, и все нашли, что это очень мило. Уборная была  слишком
маленькой для такого количества людей. Пришлось  потесниться:  Атласная  и
г-жа Жюль отошли к самой портьере, а мужчины столпились  вокруг  полуголой
Нана. Все три актера были в костюмах второго действия. Прюльер снял  шляпу
бутафорского адмирала, огромный султан которой задевал потолок, а  пьяница
Боск в пурпуровом камзоле и жестяной короне старался удержаться на  ногах;
он поклонился  принцу,  точно  монарх,  принимающий  сына  могущественного
соседа. Бокалы наполнили вином, и все стали чокаться.
   - Пью за здоровье вашего высочества! -  величественно  произнес  старик
Боск.
   - За армию! - добавил Прюльер.
   - За Венеру! - воскликнул Фонтан.
   Принц  любезно  поднимал  бокал.  Он  подождал,  трижды  поклонился   и
проговорил:
   - Сударыня... адмирал... государь...
   И выпил вино залпом. Граф  Мюффа  и  маркиз  де  Шуар  последовали  его
примеру. Никто больше не шутил. Теперь все чувствовали  себя  придворными.
Этот театральный мирок продолжал  и  в  действительной  жизни  под  жгучим
дыханием газа разыгрывать фарс всерьез. Нана, забывая,  что  она  в  одних
панталонах, с торчащим  из  разреза  кончиком  сорочки,  разыгрывала  роль
знатной  дамы,  царицы  Венеры,  принимающей  в  своих   интимных   покоях
государственных  мужей.  В  каждую  фразу  она   вставляла   слова   "ваше
королевское  высочество",  делала  с  самым  убежденным  видом  реверансы,
обращаясь с этими скоморохами - Боском и  Прюльером,  как  с  государем  и
сопровождающим его  министром.  И  никто  не  смеялся  над  этим  странным
смешением, когда подлинный  принц,  наследник  престола,  пил  шампанское,
которым угощал актер, и прекрасно чувствовал себя на этом карнавале богов,
на этом маскараде королевской власти, в  обществе  театральной  горничной,
падших женщин, фигляров и торговцев живым товаром.
   Борднав, увлеченный этой сценой, мечтал  о  том,  какие  бы  он  сделал
сборы, если бы его высочество принц согласился появиться  вот  так  же  во
втором действии "Златокудрой Венеры".
   - Послушайте-ка, - дружески воскликнул он, - не позвать  ли  сюда  моих
бабенок?
   Нана  запротестовала.  Но  сама  она  становилась   развязней.   Фонтан
привлекал ее своей шутовской рожей. Прижимаясь к нему, она  не  сводила  с
него глаз, как беременная женщина,  которой  непреодолимо  хочется  съесть
какую-нибудь гадость, и, вдруг, перейдя на ты, сказала:
   - Ну-ка, налей еще, дурень!
   Фонтан снова наполнил бокалы, и все выпили, повторяя те же тосты:
   - За его высочество!
   - За армию!
   - За Венеру!
   Нана потребовала, чтобы все замолчали...
   Она высоко подняла бокал и сказала:
   - Нет, нет, за Фонтана!.. Фонтан - именинник! За Фонтана! За Фонтана!
   В третий раз чокнулись за здоровье Фонтана. Принц,  видя,  как  молодая
женщина пожирает глазами актера, поклонился ему.
   - Господин Фонтан, - проговорил он с изысканной вежливостью, -  пью  за
ваш успех.
   Его высочество вытирал  полами  своего  сюртука  мраморный  умывальник,
стоявший позади. Уборная походила на альков или на тесную  ванную  комнату
благодаря испарениям, подымавшимся из умывальной чашки и от мокрых  губок,
сильному  аромату  духов,  смешанному   с   опьяняющим,   пряным   запахом
шампанского. Принцу и графу Мюффа, между которыми в тесноте  стояла  Нана,
пришлось поднять руки, чтобы не коснуться при малейшем движении ее бедер и
груди. Г-жа Жюль ждала в застывшей  позе,  ни  капли  не  вспотев  в  этой
духоте. Атласная, не смотря на свою развращенность,  удивлялась,  как  это
принц и эти господа во фраках не гнушаются в обществе  фигляров  ухаживать
за голой женщиной, и думала  про  себя,  что  светские  люди  не  очень-то
чистоплотный народ.
   Тут  в  коридоре  раздался  приближавшийся  звук  колокольчика  дядюшки
Барильо. Заглянув в уборную, он был поражен, что  все  три  актера  еще  в
костюмах второго действия.
   - Ай, господа, господа! - запинаясь говорил  он.  -  Поторопитесь...  В
фойе уже дан звонок.
   - Ладно! - спокойно сказал Борднав. - Публика подождет.
   Так как вино было выпито, актеры поклонились  еще  раз  и  ушли  наверх
переодеваться. Боск, окунувший в шампанском бороду, снял ее, и  тогда  под
почтенной бородой  внезапно  обнаружилось  лицо  алкоголика,  изможденное,
посинелое лицо старого  актера,  пристрастившегося  к  спиртным  напиткам.
Слышно было, как на лестнице он хриплым с перепоя голосом говорил Фонтану,
намекая на принца:
   - А что? Здорово я его удивил?
   В уборной Нана остались только  принц,  граф  и  маркиз.  Борднав  ушел
вместе с Барильо, наказав ему  не  давать  третьего  звонка,  пока  он  не
предупредит г-жу Нана.
   - Вы позволите, господа? - спросила Нана, принимаясь гримировать руки и
лицо, особенно  тщательно  отделывая  их  к  третьему  действию,  где  она
выходила нагая.
   Принц и маркиз де Шуар уселись на диван. Только граф Мюффа не  садился.
Два бокала шампанского, выпитые в этой удушливой жаре, еще больше опьянили
их. Когда мужчины закрыли дверь и остались с Нана,  Атласная  сочла  более
скромным удалиться за портьеру; она прикорнула там на сундуке  и  злилась,
что ей приходится ждать, а г-жа Жюль стала ходить взад и вперед, не говоря
ни слова и ни на кого не глядя...
   - Вы очаровательно  спели  "застольную",  -  заметил  принц.  Завязался
разговор, состоявший из коротких фраз, прерываемых паузами. Нана не всегда
могла отвечать. Размазав пальцами кольд-крем по лицу и  рукам,  она  стала
накладывать кончиком полотенца жирные  белила.  На  минуту  она  перестала
смотреться в зеркало, улыбнулась и окинула взглядом принца, не выпуская из
рук белил.
   - Ваше высочество, вы балуете меня, - промолвила Нана.
   Загримироваться было сложным делом, и маркиз де Шуар следил за  Нана  с
благоговением и восхищением. Он тоже заговорил.
   - Не может ли оркестр аккомпанировать вам под сурдинку? - сказал он.  -
Он заглушает ваш голос, это непростительное преступление.
   На этот раз Нана не обернулась. Она взяла заячью лапку и слегка  водила
ею по лицу; она делала это очень внимательно и так согнулась над туалетом,
что белая выпуклость панталон с торчащим кончиком сорочки далеко выступила
вперед. Но желая показать, что ее тронул комплимент старика,  она  сделала
движение, покачивая бедрами.
   Наступило молчание. Г-жа Жюль заметила с правой стороны  на  панталонах
дырку. Она сняла с груди булавку и минуты две возилась, ползая на  коленях
вокруг ноги  Нана,  а  молодая  женщина,  словно  не  замечая  присутствия
костюмерши, пудрила лицо, стараясь, чтобы пудра не попала на скулы.  Когда
же принц сказал, что вздумай  она  приехать  петь  в  Лондон,  вся  Англия
сбежалась бы ее слушать, Нана любезно  улыбнулась  и  на  миг  обернулась,
утопая в облаке пудры; левая щека ее была  очень  бела.  Затем  она  стала
очень серьезной - надо  было  наложить  румяна.  Приблизив  снова  лицо  к
зеркалу,  она  стала  накладывать  пальцем  под  глаза  румяна,  осторожно
размазывая их до висков. Мужчины почтительно молчали. Граф  Мюффа  еще  не
раскрывал рта. Он невольно думал о своей молодости. Его детство  протекало
в чрезвычайно суровой обстановке. Позднее, когда ему было шестнадцать  лет
и он целовал каждый вечер свою мать, он даже  во  сне  чувствовал  ледяной
холод этого поцелуя. Однажды мимоходом он заметил через неплотно прикрытую
дверь умывавшуюся служанку, и это было единственное волнующее воспоминание
от зрелости до самой женитьбы. Впоследствии он встретил  со  стороны  жены
безусловное подчинение супружеским обязанностям, испытывая к ним сам нечто
вроде благочестивого отвращения. Он вырос и состарился, не  зная  радостей
плоти,  подчиняясь  строгим  религиозным  правилам,  построив  свою  жизнь
согласно предписаниям церкви. И  вот  его  внезапно  втолкнули  в  уборную
актрисы, к голой продажной женщине. Человек, никогда не видевший, как  его
жена надевает подвязки,  оказался  свидетелем  интимнейших  тайн  женского
туалета; он очутился в комнате, где царил хаос от разбросанных  баночек  и
умывальных чашек, где носился сильный и в то же время сладкий  запах.  Все
существо его возмущалось, соблазн, который вызывала в нем с некоторых  пор
Нана, пугал его. Он вспомнил дьявольские наваждения, которые наполняли его
детскую  фантазию  в  то  время,  когда  он  питался   книгами   духовного
содержания. Он верил в дьявола. Нана, ее смех, ее грудь и  широкие  бедра,
эта женщина,  насквозь  пропитанная  пороком,  смутно  представлялась  ему
воплощением дьявола. Но он дал себе обет быть твердым. Он сумеет  защитить
себя.
   - Итак, решено, - говорил принц, удобно расположившись на диване, -  вы
прие