в,  Нана  еще  спала.  Она  занимала  третий  этаж
большого нового дома по бульвару Осман, владелец которого имел обыкновение
сдавать внаем еще сырые квартиры одиноким дамам, чтобы они их "обживали"
   Эту квартиру для Нана снял, уплатив за полгода вперед, богатый купец из
Москвы, проживший одну зиму в Париже. Квартира  была  слишком  велика  для
Нана, поэтому и осталась  не  обставленной  до  конца;  кричащая  роскошь,
золоченые консоли и стулья соседствовали с подержанными вещами, купленными
у старьевщиков, - столиками из красного дерева, цинкованными  канделябрами
под флорентийскую" бронзу. В  этом  угадывалась  судьба  кокотки,  слишком
скоро брошенной первым солидным содержателем и снова  попавшей  в  объятия
ненадежных  любовников,  трудные  для  нее  первые  шаги  на  этой  стезе,
неудачное начало карьеры, которой  мешало  отсутствие  кредита,  и  угроза
выселения из квартиры.
   Нана спала, лежа на животе, сжимая  руками  подушку,  зарывшись  в  нее
поблекшим от сна лицом. Спальня и  будуар  были  единственными  комнатами,
тщательно отделанными местным обойщиком. Сквозь  занавеси  скользнул  луч,
осветив мебель палисандрового дерева, штофные  обои  и  кресла,  обтянутые
дамасским шелком в крупных голубых цветах по серому полю. И вдруг во  мгле
этой дремлющей комнаты Нана сразу проснулась; она удивилась, ощутив  подле
себя пустоту. Она  взглянула  на  вторую  подушку,  лежавшую  рядом  с  ее
собственной, где в кружевах  еще  осталась  теплая  ямка  -  след  чьей-то
головы.  И,  нащупав  у  изголовья  кнопку  электрического   звонка,   она
позвонила.
   - Так он ушел? - спросила Нана горничную.
   - Да, сударыня, господин Поль ушел минут десять назад... Он не стал вас
будить, так как вы устали. Но велел передать, что будет завтра.
   С этими словами Зоя -  горничная  Нана  -  открыла  ставни.  В  комнату
ворвался дневной свет. Черные, как смоль  волосы  Зои  были  причесаны  на
прямой  пробор;  ее  вытянутое  вперед  свинцово-бледное  рябое  лицо,   с
приплюснутым носом, толстыми губами и бегающими черными глазами, смахивало
на собачью мордочку.
   - Завтра, завтра, - повторила Нана, не совсем еще очнувшись от сна, - а
разве завтра его день?
   - Да, Дагнэ всегда приходит по средам.
   - Да нет же,  вспомнила!  -  воскликнула  молодая  женщина  и  села  на
кровати. - Теперь все по-другому. Я хотела ему  сегодня  утром  сказать...
Иначе он столкнется с черномазым. Может получится неприятность!..
   -  Но,  сударыня,  вы  не  предупредили  меня,  я  ведь  не  знала,   -
пробормотала Зоя. - Когда вы меняете дни, надо меня предупреждать, чтобы я
знала... Так старый скаред теперь назначен не на вторник?
   Разговаривая между собой, они совершенно серьезно называли "черномазым"
и "старым скаредом" обоих содержателей  Нана:  коммерсанта  из  предместья
Сен-Дени, человека по натуре весьма  расчетливого  и  валаха,  выдававшего
себя за графа, который  платил  очень  нерегулярно,  причем  источник  его
дохода был весьма сомнительного свойства. Дагнэ приходил на следующий день
после "старого скареда",  и  так  как  коммерсанту  с  восьми  часов  утра
полагалось быть у себя "в деле", то молодой человек поджидал  на  кухне  у
Зои, пока он уйдет, а затем занимал еще  теплое  место  до  десяти  часов,
после чего сам отправлялся по своим делам. И он и Нана находили,  что  это
очень удобно.
   - Ну и ладно, сказала Нана, - я напишу ему после обеда... А если он  не
получит моего письма, вы его завтра не впустите.
   Зоя бесшумно ходила по комнате. Она говорила о вчерашнем успехе Нана. У
нее такой талант, она так хорошо пела! Ах, теперь она может быть спокойна!
   Нана, опершись локтем о подушку, в  ответ  только  кивала  головой.  Ее
рубашка соскользнула с плеч, по которым рассыпались распущенные волосы.
   - Конечно, задумчиво бормотала она, - но пока-то  что  делать?  У  меня
сегодня будет куча неприятностей... Ну, а консьерж утром не приходил?
   Тут разговор принял серьезный характер. Они задолжали за три месяца  за
квартиру, и хозяин поговаривал об описи  имущества.  Кроме  того,  на  них
обрушилась толпа кредиторов - каретник, белошвейка,  портной,  угольщик  и
множество других, которые поочередно каждый день  курили  на  скамеечке  в
передней; самым страшным был угольщик,  он  кричал  на  всю  лестницу.  Но
настоящим горем для Нана был малютка Луизэ, ее ребенок, родившийся,  когда
ей было шестнадцать лет;  она  оставила  его  у  кормилицы  в  деревне,  в
окрестностях  Рамбулье.  Чтобы  вернуть  Луизэ,  Нана   должна   заплатить
кормилице триста франков. Последнее свидание с сыном вызвало у Нана прилив
материнской нежности, она приходила в отчаяние, что не  может  осуществить
своего замысла, превратившегося в манию, -  рассчитаться  с  кормилицей  и
поместить мальчика у тетки, г-жи Лера,  в  Батиньоле,  где  она  могла  бы
навещать сына, когда ей вздумается.
   Горничная осторожно  намекнула  своей  хозяйке,  что  ей  следовало  бы
рассказать обо всех своих нуждах "старому скареду".
   - Да я ему все сказала, - воскликнула Нана, - но он  ответил,  что  ему
предстоят крупные срочные платежи. Уж он-то больше своей тысячи франков  в
месяц не даст ничего... А чернявый засыпался, по-моему, продулся в  пух  и
прах... Ну, а бедняжка Мими и сам очень нуждается в деньгах, падение акций
на бирже совсем его разорило, он даже цветов не может мне принести.
   Она говорила о Дагнэ. В минуты пробуждения у нее не было тайн  от  Зои.
Та  привыкла  к  подобным  признаниям  и  принимала  их   с   почтительным
сочувствием. Но, если госпожа заводит с ней разговор о  своих  делах,  она
позволит себе высказать все, что думает. Прежде  всего,  она  очень  любит
свою хозяйку, ради нее она ушла от г-жи Бланш, а ведь та, видит  бог,  что
угодно бы отдала, лишь бы вернуть  ее  обратно!  Она  всегда  найдет  себе
место, ее ведь хорошо знают; но она останется здесь  даже  при  стесненных
обстоятельствах, потому что верит в будущее  своей  госпожи.  Наконец  Зоя
изложила свое мнение: в молодости всегда делаешь глупости, но на этот  раз
надо быть начеку - ведь мужчины думают  только  об  удовольствиях.  О,  их
немало  явится!  Барыне  стоит  лишь  слово  сказать,  чтобы   утихомирить
кредиторов и добыть деньги.
   - Все это не заменяет мне трехсот франков, - повторяла  Нана,  запустив
пальцы в растрепанные волосы. - Мне нужно триста франков сегодня,  сейчас.
До чего ж обидно, что я не знаю никого, кто мог бы дать триста франков!
   Нана старалась найти выход, она хотела  послать  деньги  в  Рамбулье  с
г-жой Лера, которую ждала как раз в это  утро.  Неудовлетворенная  прихоть
портила ей вчерашний триумф. Подумать только, что среди всех этих  мужчин,
которые так рукоплескали ей, не  нашлось  ни  одного,  кто  принес  бы  ей
пятнадцать луидоров! А потом, она ведь не может принимать  от  них  деньги
просто так. Господи, до чего ж она несчастна! И Нана все время  вспоминала
своего малютку; у него голубые глазки, как у ангелочка, и он  так  забавно
лепечет "мама", что можно помереть со смеху!
   В этот момент в передней пронзительно задребезжал электрический звонок.
Зоя вернулась и тихо шепнула:
   - Какая-то женщина.
   Она раз двадцать видела эту женщину, но всегда притворялась,  будто  не
узнает ее и не знает, какое она имеет отношение  к  дамам,  находящимся  в
затруднительном положении.
   - Она сказала мне свое имя... Госпожа Трикон.
   - Триконша! - воскликнула Нана. - А ведь я  о  ней  и  забыла...  Пусть
войдет.
   Зоя ввела пожилую высокую даму, всеми своими повадками похожую  на  тех
дам-сутяжниц, которые вечно  имеют  дела  с  адвокатами.  Затем  горничная
скрылась, бесшумно выскользнув, как змея, - так она уходила  всегда,  если
приходил мужчина.  Впрочем,  она  могла  бы  остаться.  Триконша  даже  не
присела. Разговор между ней и Нана был коротким:
   - У меня есть для вас кое-что на сегодня... Хотите?
   - Хочу... Сколько?
   - Четыреста франков.
   - А в котором часу?
   - В три... Значит, согласны?
   - Согласна.
   Триконша тотчас же заговорила о погоде - погода сухая,  пройтись  будет
очень приятно. Ей нужно зайти еще по четырем или пяти адресам.  Она  ушла,
предварительно заглянув в свою маленькую записную книжку. Оставшись  одна,
Нана почувствовала некоторое облегчение. Легкая  дрожь  прошла  у  нее  по
плечам, и она снова зарылась в теплую постель, нежась, как зябкая, ленивая
кошечка. Понемногу глаза ее закрылись, она улыбнулась при мысли о том, как
нарядит  завтра  своего  Луизэ;  и  снова  погрузившись   в   дремоту,   в
лихорадочный  сон,  которым  она  спала  всю  ночь,   она   слышала   гром
аплодисментов, гудевший как продолжительная басовая нота, убаюкивавшая  ее
усталое тело.
   В одиннадцать часов, когда Зоя ввела в  комнату  г-жу  Лера,  Нана  еще
спала, но шум их шагов разбудил ее, и она сейчас же сказала тетке:
   - Это ты?.. Ты поедешь сегодня в Рамбулье.
   - Я за тем и пришла, -  ответила  тетка.  -  Есть  поезд  в  двенадцать
двадцать. Я успею.
   -  Нет,  деньги  у  меня  будут  позже,  -  ответила  молодая  женщина,
потягиваясь. - Позавтракай, а там увидим.
   Зоя принесла Нана пеньюар.
   - Сударыня, - шепнула она ей, - пришел парикмахер.
   Но Нана не хотелось переходить в туалетную комнату.
   И она позвала сама:
   - Войдите, Франсис!
   Дверь отворилась, вошел прилично одетый господин и отвесил поклон. Нана
встала с кровати босая. Она не  спеша  протянула  руки  и  Зоя  подала  ей
пеньюар. А Франсис, с  непринужденностью  и  достоинством  ждал,  даже  не
отвернувшись.  Затем,  когда  Нана  уселась,  он  заговорил,  начиная   ее
причесывать:
   - Сударыня, вы, возможно, еще не читали газет... В "Фигаро"  напечатана
очень хорошая статья.
   Франсис принес с собой газету. Г-жа Лера надела очки  и  прочла  статью
вслух, стоя у окна. Она выпрямилась во весь свой могучий  рост  и  морщила
нос каждый раз, как попадался хвалебный эпитет. Это была  рецензия  Фошри,
написанная  им  сразу  же  после  спектакля,   -   два   столбца,   весьма
темпераментных, где злое остроумие по адресу Нана как актрисы сочеталось с
грубым восхищением ею как женщиной.
   - Прекрасно! - повторял Франсис.
   Нана нисколько не трогали насмешки над ее  голосом!  Этот  Фошри  очень
мил; она отблагодарит его за  любезность.  Г-жа  Лера,  прочитав  еще  раз
статью, заявила вдруг, что в  каждом  мужчине  сидит  бес,  но  входить  в
объяснения не пожелала, очень довольная своим  игривым  намеком,  понятным
только ей одной. Франсис кончил причесывать Нана и проговорил, прощаясь:
   - Я просмотрю вечером газеты...  Мне  прийти  как  всегда,  в  половине
шестого?
   - Принесите банку помады и фунт  засахаренного  миндаля  от  Буасье!  -
крикнула ему вдогонку Нана, когда он уже закрывал за собой дверь гостиной.
   Оставшись одни, тетка и племянница вспомнили, что еще не расцеловались,
и крепко поцеловали друг друга в обе щеки.
   Статья Фошри  оживила  их.  Сонную  до  сих  пор  Нана  снова  охватило
возбуждение, вызванное успехом. Да, веселенькое утро  было  нынче  у  Розы
Миньон! Так как тетка Нана накануне отказалась пойти в театр,  потому  что
волнение,  по  ее  словам,  вызывало  у  нее  расстройство  желудка,  Нана
принялась  рассказывать  ей  про  вчерашний  вечер,  все  более  опьяняясь
собственным рассказом, из которого вытекало, будто чуть ли не  весь  Париж
гремел аплодисментами. И вдруг,  рассмеявшись,  спросила,  можно  ли  было
этого ожидать в то время, когда она девчонкой шлялась по  улице  Гут-д'Ор.
Г-жа Лера качала головой. Нет, нет, никто не мог этого предвидеть. И  она,
в свою очередь торжественно заговорила с Нана, называя ее  своей  дочерью.
Разве она не стала для нее второй матерью, после  того,  как  родная  мать
Нана отправилась на тот свет, вслед  за  папочкой  и  бабушкой?  Тут  Нана
расчувствовалась и чуть было не заплакала. Но г-жа Лера твердила  ей:  что
было, то прошло; да, слов  нет,  это  грязное  прошлое,  и  лучше  его  не
ворошить.  Она  и  сама  долго  не  встречалась  с  племянницей,  -   ведь
родственники обвиняли ее в том, что она развратничает вместе с  девчонкой.
Словно это, помилуй бог, было возможно! Г-жа Лера никогда не требовала  от
племянницы откровенности, она думала, что Нана ведет порядочную  жизнь.  А
теперь тетушке достаточно знать, что племянница хорошо устроилась и хорошо
относится к сыну. Ведь главное в этом мире честность да работа!
   - А малыш у тебя от кого же?  -  спросила  она  внезапно,  и  глаза  ее
зажглись острым любопытством.
   Нана, застигнутая врасплох, с минуту колебалась.
   - От одного господина, - ответила она.
   - Вот как! А говорили, что от каменщика и что каменщик тебя бил...  Ну,
да ты мне сама как-нибудь расскажешь; ты ведь знаешь, я  не  болтлива!  Не
бойся, я буду за ним ходить, как за княжеским сыном.
   Г-жа Лера бросила ремесло цветочницы и жила на свои сбережения -  шесть
тысяч франков ренты, накопленные по одному су. Нана обещала снять для  нее
хорошенькую квартирку и сверх того платить ей  по  сто  франков  в  месяц.
Услышав эту цифру, тетка совсем потеряла  голову;  она  посоветовала  Нана
взять их за глотку, раз уж они в  ее  руках,  -  г-жа  Лера  подразумевала
мужчин. Тетка и племянница  снова  расцеловались.  Но,  несмотря  на  свою
радость, Нана, когда речь зашла о Луизэ, нахмурилась,  о  чем-то  внезапно
вспомнив.
   - Вот досада, ведь мне нужно уйти в три часа! - пробормотала она. -  Ну
что за наказание!
   В эту минуту Зоя сказала, что подано кушать. Они прошли в столовую;  за
столом уже сидела какая-то пожилая дама. Она была  в  шляпке  и  в  темном
платье неопределенного цвета, - нечто  среднее  между  красновато-бурым  и
желтовато-коричневым. Нана, казалось, не  удивилась  ее  присутствию.  Она
просто спросила, почему та не вошла к ней в комнату.
   - Я услыхала голоса, - ответила старуха, - и подумала, что у вас гости.
   Г-жу Малуар, почтенную, благовоспитанную даму, Нана  выдавала  за  свою
старую приятельницу, она была с ней неразлучна и  всюду  сопровождала  ее.
Присутствие г-жи Лера, по-видимому, сперва встревожило старуху, но  узнав,
что это тетка Нана, она посмотрела на нее, улыбнувшись бледной улыбкой.
   Между тем Нана  объявила,  что  у  нее  живот  подвело  от  голода,  и,
набросившись на редиску, стала  есть  ее  без  хлеба.  Г-жа  Лера  жеманно
отказалась от редиски - от нее бывает отрыжка.  Затем,  когда  Зоя  подала
отбивные котлетки, Нана едва дотронулась к мясу, удовлетворившись тем, что
погрызла косточку. По временам она  искоса  поглядывала  на  шляпку  своей
старой приятельницы.
   - Это та новая шляпка, которую я вам подарила? - спросила она наконец.
   - Да, я ее переделала, - пробормотала г-жа Малуар, набив полный рот.
   Шляпка была несуразная: поля впереди спускались  на  лоб,  а  над  ними
торчало высокое перо. У г-жи Малуар была  мания  переделывать  шляпы;  она
одна знала, какая шляпа ей к лицу, но стоило ей только  прикоснуться,  как
она самую изящную шляпку  превращала  в  картуз.  Нана,  купившая  ей  эту
шляпку, чтобы не краснеть за свою приятельницу, которая сопровождала ее во
время выхода в город, чуть было не рассердилась.
   - Да вы бы хоть сняли ее! - воскликнула она.
   - Нет, спасибо, - с достоинством ответила старуха, - она мне не мешает,
я могу есть и не снимая шляпы.
   За отбивными котлетами  подали  цветную  капусту  и  остатки  холодного
цыпленка. Но Нана за каждым новым  блюдом  раздумывала  и  надувала  губы,
нюхала кушанье и оставляла все на  тарелке.  Свой  завтрак  она  закончила
вареньем.
   Десерт затянулся. Зоя подала кофе, не  убирая  со  стола.  Дамы  просто
отодвинули  тарелки.  Разговор  все  время  вертелся   вокруг   вчерашнего
блестящего вечера. Нана  свертывала  сигареты  и  курила,  откинувшись  на
спинку  стула  и  раскачиваясь.  Зоя,  опустив  руки,   стояла   тут   же,
прислонившись к буфету; ее попросили рассказать историю ее  жизни.  По  ее
словам, она была дочерью акушерки из  Берси,  дела  которой  шли  неважно.
Сначала Зоя служила у зубного врача, потом у страхового агента; но все это
было не по ней. И она с некоторой гордостью перечислила тех дам, у которых
была горничной. Зоя говорила о них так, точно судьба их зависела  от  нее.
Не будь Зои, многие из них наверняка попали бы в грязную историю. Вот хотя
бы такой случай: однажды,  когда  госпожа  Бланш  принимала  у  себя  г-на
Октава, вдруг явился старик.  Что  же  делает  Зоя?  Она  нарочно  падает,
проходя через гостиную, он бросается ее поднимать, потом бежит на кухню за
стаканом воды, а господин Октав тем временем удирает.
   - Вот это ловко! - воскликнула Нана, слушая ее, затаив дыхание, и  даже
с каким-то восхищение.
   - А у меня было много несчастий... - начала г-жа Лера.
   И, подсев поближе к г-же Малуар, она  пустилась  в  откровенности.  Обе
пили коньяк с сахаром.
   Г-жа Малуар любила выслушивать секреты других, но сама  никогда  ничего
не  рассказывала  о  себе.  Ходили  слухи,  будто  она  получает  какую-то
таинственную пенсию и живет в комнате, куда никто не входит.
   Вдруг Нана сердито крикнула:
   - Да не играй ты ножами, тетя!.. Ты ведь знаешь, что я этого не выношу.
   Г-жа Лера, сама того не замечая, взяла два ножа и положила их  на  стол
крест-накрест. Нана старалась не поддаваться суевериям.  Так,  просыпанная
соль и даже пятница - пустяки; но ножи - другое дело, эта примета  никогда
не обманывает. У нее теперь непременно  будет  какая-нибудь  неприятность.
Нана зевнула и огорченно сказала:
   - Уже два часа... мне пора идти. Какая досада!
   Старухи переглянулись. Все три женщины, не говоря  ни  слова,  покачали
головой.  Конечно,  не  всегда  это  можно  назвать  забавой!  Нана  снова
откинулась на спинку стула и закурила сигарету, а ее  собеседницы  скромно
поджали губы, всем своим видом выражая покорность судьбе.
   - Мы пока сыграем партию в безик, - прервала наступившее молчание  г-жа
Малуар. - Вы играете в безик?
   Конечно, г-жа Лера играет в безик, и  даже  в  совершенстве.  Не  стоит
беспокоить исчезнувшую куда-то Зою; им достаточно и краешка стола, и  дамы
откинули  скатерть  прямо  на  грязные  тарелки.  Но  когда  г-жа   Малуар
поднялась, чтобы вынуть из ящика буфета карты, Нана попросила  ее,  прежде
чем сесть за игру, написать письмо. Нана не любила писать, к тому же  была
не сильна  в  орфографии,  зато  ее  старая  приятельница  была  мастерица
сочинять любовные письма. Нана сбегала в свою комнату за красивой бумагой.
На одном из столиков валялись  пузырек  с  чернилами  в  три  су  и  перо,
покрытое ржавчиной. Письмо предназначалось Дагнэ.
   Г-жа Малуар сначала написала своим каллиграфическим почерком обращение:
"Дорогой мой  муженек",  затем  она  извещала  Дагнэ,  что  он  не  должен
приходить завтра, так как это "невозможно"; но - "далеко ли, близко  ли  я
от тебя, - писала она, - мысленно я всегда с тобой".
   - А в конце я поставлю: "тысяча поцелуев", - пробормотала она.
   Г-жа Лера сопровождала каждую фразу одобрительным кивком головы.  Глаза
ее пылали, она обожала любовные истории. Ей захотелось вставить  в  письмо
что-нибудь от себя, иона томно проворковала:
   - "Тысячу раз целую твои дивные глаза".
   - Вот, вот, "тысячу раз целую твои дивные глаза"! - повторила  Нана,  а
лица обеих старух выразили умиление.
   Затем они позвали Зою, чтобы она передала письмо  посыльному.  Зоя  как
раз болтала  с  театральным  служителем,  который  принес  Нана  повестку,
позабытую утром. Нана велела  ввести  его  и  поручила  ему  доставить  на
обратном пути письмо к Дагнэ. Потом она стала расспрашивать его о том, что
говорят в театре. "О, господин Борднав очень доволен, - отвечал служитель,
- билеты проданы на целую неделю вперед. Мадам представить себе не  может,
сколько людей с самого утра справлялись об  ее  адресе".  Когда  служитель
ушел, Нана сказала, что отлучится не больше, чем на полчаса.  Есл