бе,
голубчик.
   Она пожала ему руку, которая была  немного  сальной,  несмотря  на  его
безукоризненный костюм, и пошла за рыбой. Весь день история с пинком в зад
не давала ей покоя; она даже рассказала об этом Фонтану,  снова  упомянув,
что ни за что не потерпела, если  бы  ее  задели.  Фонтан  глубокомысленно
заявил, что все светские мужчины - скоты и их надо презирать.  С  тех  пор
Нана прониклась к ним величайшим пренебрежением.
   В то же вечер они отправились  в  "Буфф"  посмотреть  дебютировавшую  в
крошечной роли в десять строк знакомую  Фонтану  маленькую  актрису.  Было
около часу ночи, когда они дошли  пешком  до  высот  Монмартра.  На  улице
Шоссе-д'Антен они купили пирожное-мокко и съели его  в  постели,  так  как
было холодно, а топить не стоило. Сидя друг возле  друга  на  своем  ложе,
покрывшись по пояс одеялом и нагромоздив за спиной подушки,  они  ужинали,
беседуя о маленькой актриске. Нана находила, что она некрасива и неизящна.
Фонтан, лежа с краю, передавал куски пирога, лежавшие  на  ночном  столике
между свечой и спичками. Но, в конце концов, они поссорились.
   - О! Как можно это говорить! -  кричала  Нана.  -  У  нее  глаза  точно
щелочки и волосы как мочала!
   - Да замолчи же! - повторял Фонтан. -  Прекрасная  шевелюра  и  взгляд,
полный огня... Как чудно, что вы, женщины,  всегда  готовы  загрызть  друг
друга!
   Ему было досадно.
   - Ладно, хватит! - сказал он наконец грубым голосом. - Ты знаешь, что я
не люблю, когда мне надоедают... Давай спать, а то это плохо кончится.
   И он погасил свечу. А Нана продолжала, обозленная: она не желает, чтобы
с ней говорили таким тоном; она привыкла к уважению. Фонтан не отвечал,  и
ей пришлось замолчать. Но она не могла заснуть и все время ворочалась.
   - Черт возьми! Перестанешь ты, наконец, вертеться? - заорал  он  вдруг,
резко подскочив.
   - Я не виновата, что здесь крошки.
   Действительно, в  постели  были  крошки.  Она  ощущала  их  под  самыми
ляжками,  они  ее  кололи  повсюду.  Какая-нибудь  одна  крошка  жгла  ее,
заставляла чесаться до крови. Кроме того,  когда  едят  пирожное,  следует
вытрясти одеяло. Фонтан, сдерживая нарастающий гнев,  снова  зажег  свечу.
Оба встали и босые, в сорочках,  раскрыв  постель,  стали  сметать  руками
крошки с простыни. Дрожа от холода, он снова лег, посылая  Нана  к  черту,
оттого, что она требовала, чтобы он хорошенько вытер ноги. Наконец  и  она
легла на свое место, но, едва вытянувшись на  постели,  снова  подскочила.
Опять крошки!
   - Ну, конечно! Они прилипли к твоим ногам... Я больше не могу,  говорят
тебе, не могу.
   И она занесла было ногу, чтобы перелезть через него и спрыгнуть на пол.
Тогда выведенный из терпения Фонтан, которому  очень  хотелось  спать,  со
всего маху влепил ей оплеуху. Пощечина была такая сильная, что Нана  мигом
очутилась на своей подушке. Она была ошеломлена.
   - Ото! - только и сказала она, по-детски глубоко вздохнув.
   Он тут же пригрозил ей, что всыплет еще, если она  только  шевельнется.
Затем он задул свечу, улегся на  спину  и  тотчас  же  захрапел.  Она  же,
уткнувшись носом в подушку, плакала,  слегка  всхлипывая.  Какая  подлость
злоупотреблять своей силой! Но она испытывала настоящий страх  -  до  того
грозной сделалась уродливая рожа Фонтана. И ее гнев  проходил,  как  будто
пощечина успокоила ее. Он внушал ей уважение. Она подвинулась  вплотную  к
стене, чтобы предоставить ему побольше места. В  конце  концов,  она  даже
заснула, хотя щека ее горела, а глаза были полны слез; но в то  же  время,
покорная и утомленная, не чувствуя больше крошек, она испытывала  приятную
истому. Наутро Нана, проснувшись, крепко обняла Фонтана обнаженными руками
и прижала его к груди. Не правда ли, он никогда, никогда больше  не  будет
себя так вести? Она его горячо любила. Получить пощечину от  Фонтана  было
еще не так плохо.
   И вот началась новая жизнь. Ни за что, ни про что Фонтан  награждал  ее
оплеухами. Она мирилась с ними. Иногда она кричала,  грозила  ему;  но  он
припирал ее к стене, говоря, что задушит ее, и она смирялась. Чаще  всего,
бросившись на стул, она минут пять рыдала. Потом забывала нанесенную обиду
и, развеселившись, с пением и смехом, с развевающимися  юбками  бегала  по
квартире. Хуже всего было то, что теперь Фонтан исчезал по  целым  дням  и
возвращался не раньше полуночи; он ходил в кафе или посещал  своих  старых
друзей. Нана все терпела, ласкаясь к нему и боясь лишь  одного  -  что  он
совсем не вернется, если она станет его упрекать. Но в те дни, когда у нее
не бывали ни г-жа Малуар, ни ее тетка с  Луизэ,  она  изнывала  от  скуки.
Поэтому однажды, в воскресенье, когда  она  покупала  на  рынке  Ларошфуко
голубей, она от души обрадовалась, встретив Атласную,  пришедшую  туда  за
пучком  редиски.  С  того  самого  вечера,  когда  Фонтан  угощал   принца
шампанским, подруги ни разу не виделись.
   - Как, ты здесь? Разве ты  живешь  теперь  в  этих  краях?  -  спросила
Атласная, с изумлением увидев Нана в домашних  туфлях  на  улице  в  столь
ранний час. - Ах, бедняжка! Ты, значит, попала в беду?
   Нана остановила ее, наморщив брови, так как тут  были  еще  женщины,  в
капотах, накинутых на голое тело, растрепанные,  с  пухом  в  волосах.  По
утрам  все  проститутки  этих  улиц,  с  заспанными  глазами,  едва  успев
выпроводить ночного гостя, отправлялись за покупками,  шлепая  стоптанными
туфлями, не в духе и усталые после утомительной ночи. Со всех перекрестков
спускались  к  рынку  бледные  молодые,  еще   привлекательные   в   своей
небрежности женщины, или ужасные, старые и распухшие, бесстыдно  выставляя
напоказ голое тело, пренебрегая тем, что их могут встретить в таком виде в
часы,  когда  они  не  заняты  своим  ремеслом.  На   тротуарах   прохожие
оборачивались, но ни одна  из  них  даже  не  улыбалась,  всецело  занятая
покупками, с презрительным видом, словно хозяйка, для которой мужчина и не
существует. Как  раз,  когда  Атласная  платила  за  свой  пучок  редиски,
какой-то молодой человек, видимо запоздавший на службу чиновник, бросил ей
мимоходом: "Здравствуйте,  милашка".  Она  сразу  выпрямилась  и  с  видом
оскорбленной королевы сказала:
   - Что ему надо, этой скотине?
   Потом ей показалось, что она его узнала.  Три  дня  тому  назад,  около
полуночи, возвращаясь одна с бульвара, она беседовала с ним около получаса
на углу улицы Лабрюйер, стараясь его завлечь. Но это  воспоминание  только
еще больше озлобило ее.
   - Ну, не свинья ли? Кричать о таких вещах среди бела дня! Если  видишь,
что человек идет по делу, к нему надо относиться с уважением!
   Нана, наконец, купила себе голубей, хотя  сомневалась  в  их  свежести.
Тогда Атласная предложила показать ей свою квартиру; она  жила  рядом,  на
улице Ларошфуко. Лишь только они остались вдвоем, Нана рассказала о  своем
увлечении Фонтаном. Дойдя до  своего  дома,  Атласная  даже  остановилась,
держа редиски под мышкой, возбужденная последней подробностью  в  рассказе
подруги. Нана, совсем  завравшись,  уверяла,  что  выставила  графа  Мюффа
пинком в зад.
   - Вот здорово-то! - повторяла Атласная. - Здорово! Пинком в зад!  И  он
ничего не  сказал,  не  правда  ли?  Ведь  все  они  трусы!  Я  бы  хотела
присутствовать при этом, чтобы посмотреть на его  рожу.  Дорогая  моя,  ты
права. И к черту деньги. Я, как втюрюсь, готова прямо издохнуть за  своего
милого! Приходи ко мне, обещаешь? Дверь налево. Постучи три раза, а то тут
всякий сброд шляется.
   С этих  пор,  когда  Нана  становилось  очень  скучно,  она  уходила  к
Атласной. Она знала, что застанет ее дома, так как та никогда не  выходила
раньше шести часов. Атласная занимала две комнаты, в  которых  ее  устроил
один аптекарь, чтобы спасти от полиции; но не прошло и тринадцати месяцев,
как она изломала мебель, продавила сиденья стульев, испачкала  занавеси  и
привела все в неимоверно грязный и беспорядочный  вид,  так  что  квартира
производила впечатление, будто тут жила  целая  куча  взбесившихся  кошек.
Иногда, по утрам, когда ей самой становилось противно от этой грязи и  она
решалась прибрать комнаты,  у  нее  в  руках  оказывались  перекладины  от
стульев и куски обоев, которые приходилось отдирать вместе  с  пятнами.  В
такие дни становилось  еще  грязней,  нельзя  было  даже  войти,  так  как
предметы валялись прямо на полу. И в конце концов она бросала  уборку.  Но
лампа, зеркальный шкаф, стенные часы  и  остатки  занавесей  все-таки  еще
вводили мужчин в заблуждение. Впрочем, уже  целых  полгода  хозяин  грозил
выселить ее. Так для кого же она станет беречь мебель? Уж не для него  ли?
Больно нужно! И вставая с постели в хорошем настроении,  она  развлекалась
тем, что била ногой по стенкам  шкафа  и  комода,  пока  они  не  начинали
угрожающе трещать.
   Нана, приходя, почти всегда заставала ее в  постели.  Даже  в  те  дни,
когда Атласная ходила за покупками, она была так утомлена по  возвращении,
что бросалась на кровать и засыпала. В течение дня она валялась,  дремала,
прикорнув на стуле, и выходила из  состояния  сонливости  лишь  к  вечеру,
когда зажигали газ. Нана чувствовала себя в ее квартире очень хорошо, сидя
сложа руки на неубранной кровати,  среди  валявшихся  на  полу  умывальных
чашек и  грязных  со  вчерашнего  дня  юбок,  пачкавших  кресла.  Тут  шла
болтовня, бесконечные  признания.  Атласная  в  одной  сорочке  лежала  на
кровати, задрав ноги, слушала и курила. Иногда они угощались абсентом -  в
те дни, когда у них были неприятности, - чтобы забыться, как они говорили.
Не утруждая себя тем, чтобы спуститься с лестницы,  не  надев  даже  юбки.
Атласная, перегибаясь через перила, давала  поручения  десятилетней  дочке
привратницы, и та, искоса бросая взгляды на голые ноги дамы,  приносила  в
стакане абсент. Все разговоры клонились к тому, какие мужчины свиньи. Нана
надоела со своим Фонтаном: она не  могла  произнести  и  десяти  слов,  не
повторяя без конца о том, что он говорил или делал.  Но  Атласная,  добрая
душа, слушала без  скуки  эти  вечные  истории  о  поджидании  у  окна,  о
перебранке из-за пережаренного рагу, о примирениях в постели после  долгих
часов ссоры. Из потребности говорить об  этом  Нана  дошла  до  того,  что
рассказала о всех полученных ею побоях: на прошлой  неделе  он  ей  подбил
глаз, и глаз ужасно распух; накануне  из-за  туфель,  которых  он  не  мог
найти, он дал ей такую затрещину, что она ткнулась носом в ночной  столик.
Но Атласная не удивлялась; она спокойно курила сигарету,  вынимая  ее  изо
рта только для того,  чтобы  сказать,  что  она  в  таких  случаях  всегда
нагибается, и пощечина остается в воздухе. Обе упивались этими  рассказами
о колотушках, счастливые, одурманенные бесконечным повторением одних и тех
же бессмысленных выходок, поддаваясь расслабляющему, горячему томлению при
воспоминаниях о побоях, служивших  предметом  их  разговоров.  Вот  это-то
удовольствие, возможность пережевывать побои Фонтана,  описывать  все  его
привычки, вплоть до манеры  разуваться,  и  заставляло  Нана  каждый  день
приходить к  Атласной,  а  особенно  приятным  было  то,  что  девушка  ей
сочувствовала. Она сама пережила  нечто  подобное:  у  нее  был  пирожник,
который избивал ее до полусмерти, и все же она его любила. Потом следовали
дни, когда Нана плакала, говоря, что так  дальше  не  может  продолжаться.
Атласная провожала подругу до самых дверей ее дома и простаивала целый час
на улице, чтобы посмотреть, не убивает ли ее Фонтан. А весь следующий день
обе женщины обсуждали состоявшееся примирение, предпочитая втайне, однако,
такие дни, когда в воздухе пахло потасовкой, так как это больше возбуждало
их.
   Они стали неразлучны; но все же Атласная не  бывала  у  Нана,  так  как
Фонтан заявил, что не желает принимать  у  себя  в  доме  потаскушек.  Они
ходили вместе гулять, и  вот  однажды  Атласная  повела  подругу  к  одной
женщине, как раз к той самой г-же Робер, которая очень интересовала  Нана:
она внушала ей некоторое уважение с тех пор, как отказалась прийти  к  ней
на ужин. Г-жа Робер жила на улице Монье - новой и тихой улице Европейского
квартала, совершенно  без  лавок;  красивые  дома  с  маленькими,  тесными
квартирками населены там по преимуществу публичными женщинами.  Было  пять
часов; вдоль пустынных тротуаров, среди аристократической  тишины  высоких
белых домов, стояли экипажи  биржевиков  и  богатых  коммерсантов.  Быстро
шмыгали какие-то мужчины, поднимая глаза к окнам, где  стояли,  как  бы  в
ожидании, женщины в пеньюарах. Нана сначала отказывалась войти,  говоря  с
жеманным видом, что не знакома  с  этой  дамой.  Но  Атласная  настаивала.
Всегда можно привести с собою  приятельницу.  Она  просто  хотела  сделать
визит из вежливости; та встретилась с ней накануне в ресторане, была очень
любезна и взяла слово, что она  ее  навестит.  Наконец  Нана  согласилась.
Наверху молоденькая заспанная служанка сказала им,  что  барышни  еще  нет
дома; однако она провела их в гостиную и оставила одних.
   - Черт возьми! Шикарно! - прошептала Атласная.
   То была строгая буржуазная комната, обитая темным штофом; в ней  царила
атмосфера   добропорядочности,   которая    сопутствует    разбогатевшему,
удалившемуся на  покой  лавочнику.  Ошеломленная  Нана  пришла  в  игривое
настроение, но Атласная рассердилась - она ручалась  за  добродетель  г-жи
Робер. Ее всегда  можно  было  встретить  в  обществе  серьезных,  пожилых
мужчин, с которыми она ходила под руку. В данный момент ее содержал бывший
фабрикант шоколада, очень важный господин. Когда он приходил,  очарованный
хорошим тоном дома, то приказывал докладывать о себе и называл г-жу  Робер
"мое дитя".
   - Да вот  же  она!  -  продолжала  Атласная,  указывая  на  фотографию,
стоявшую перед часами.
   Нана с минуту рассматривала  портрет.  На  нем  была  изображена  очень
темноволосая женщина с удлиненным лицом и скромной улыбкой  на  губах.  Ее
можно было свободно принять за благовоспитанную светскую даму.
   - Странно, - прошептала, наконец, Нана, - я  безусловно  где-то  видела
это лицо. Где? Не знаю. Только не в очень-то приличном  месте...  О,  нет!
Наверняка, это было не очень-то приличное место.
   И она добавила, обернувшись к подруге:
   - Итак, она взяла с тебя слово навестить ее. Что ей от тебя нужно?
   - Что нужно? Вероятно, просто поболтать, побыть немного вместе... Этого
требует учтивость.
   Нана  пристально  посмотрела  на  Атласную;  потом  слегка  прищелкнула
языком. В конце концов, ей безразлично. Но так как эта дама заставляла  их
ждать, она заявила, что дольше сидеть не намерена, и они ушли.
   На следующий день Фонтан предупредил Нана, что  не  вернется  к  обеду,
поэтому она рано зашла за Атласной, чтобы вместе покушать в ресторане. Они
долго выбирали ресторан. Атласная предлагала пивные, которые Нана находила
отвратительными. Наконец она уговорила Атласную поесть у Лауры.
   Это заведение находилось на улице Мартир, где обед  стоил  три  франка.
Соскучившись ждать назначенного часа, не зная, что делать  на  улице,  они
поднялись к Лауре на двадцать минут раньше. Все три зала были  еще  пусты.
Они сели за стол в том зале, где на высоком табурете за стойкой  восседала
сама Лаура Пьедефер, женщина лет пятидесяти, с пышными формами, затянутыми
в корсет. Дамы подходили к ней одна за другой, приподнимались над  стойкой
и с нежной фамильярностью целовали Лауру в губы, между тем как эта уродина
с влажными глазами старалась,  отвечая  на  поцелуи,  не  вызывать  ничьей
ревности. Служанка, напротив, была высокая, худая, рябая; она  обслуживала
дам, опустив  глаза,  горевшие  мрачным  огоньком.  Все  три  зала  быстро
наполнились. Тут присутствовало до ста клиенток, как попало разместившихся
за столиками. Большая часть была в возрасте около сорока лет  -  громадные
женщины с отекшими телами и складками порока у дряблых губ. Среди  вздутых
грудей и животов  выделялось  несколько  молоденьких,  красивых  худеньких
девушек, с видом еще наивным, несмотря на бесстыдство телодвижений,  -  то
были  начинающие,  подобранные  в  каком-нибудь  кабачке   и   приведенные
кем-нибудь из  клиенток  к  Лауре;  толпа  толстых  баб,  возбужденных  их
молодостью, толкалась  и  ухаживала  за  ними,  угощая  сластями,  подобно
беспокойным старым  холостякам.  Мужчин  было  мало  -  человек  десять  -
пятнадцать, не больше; они сидели  в  скромных  позах,  теряясь  в  волнах
женских юбок.  Только  четверо  молодых  людей,  которые  пришли  сюда  из
любопытства посмотреть на все это, весело балагурили.
   - Не правда ли, - говорила Атласная, - здесь хорошо кормят?
   Нана с чувством удовлетворения кивнула головой.
   Обед был обильный - такой  в  былое  время  подавали  в  провинциальных
гостиницах: паштет в слоеном тесте, курица  с  рисом,  бобы  с  подливкой,
ванильный крем, залитый жженым сахаром. Дамы,  лопаясь  по  швам  в  своих
лифах и неторопливо вытирая губы рукой, больше всего налегали на курицу  с
рисом. Вначале Нана боялась встретить своих старых подруг,  которые  могли
задать ей глупые вопросы, но вскоре она успокоилась: среди этой  смешанной
толпы, где полинялые платья и жалкие шляпки  виднелись  рядом  с  богатыми
нарядами в братском единении нравственной распущенности, она  не  заметила
ни одного знакомого лица. Один момент Нана заинтересовалась  было  молодым
человеком с короткими курчавыми волосами  и  наглым  лицом;  он  сидел  за
столом с целой оравой  жирных  девок,  выполнявших,  затаив  дыхание,  его
малейшую прихоть. Но когда молодой человек смеялся, его грудь вздымалась.
   - Да это женщина! - вырвался у Нана легкий возглас.
   Атласная, набившая себе рот курицей, шепнула, подняв голову:
   - Ах да, я ее знаю... очень шикарная! Ее  прямо  из  рук  рвут  друг  у
друга.
   Нана сделала брезгливую гримасу. Этого она  еще  не  понимала,  Тем  не
менее рассудительно заявила, что о вкусах не спорят, так  как  никогда  не
знаешь, что может когда-нибудь понравиться.  И  ела  крем  с  невозмутимым
видом философа, великолепно замечая, как Атласная своими  большими  синими
глазами девственницы возбуждала сидевших за соседними столиками женщин.  В
особенности обращала на себя внимание полная  блондинка,  очень  любезная;
она вся пылала и толкалась так, что Нана готова была поднять скандал.
   Но в этот момент вошла новая посетительница, и  ее  появление  поразило
Нана. Она узнала г-жу  Робер,  ее  красивое  личико,  напоминавшее  темную
мышку. Вошедшая  фамильярно  кивнула  высокой  худощавой  служанке,  потом
подошла к Лауре  и  облокотилась  на  ее  стойку.  Они  обменялись  долгим
поцелуем. Нана нашла подобное  приветствие  со  стороны  такой  изысканной
женщины очень странным, к тому же у г-жи Робер был  вовсе  не  ее  обычный
скромный вид. Разговаривая шепотом, она  окидывала  взглядом  залу.  Лаура
только что опять уселась на свое место, приняв  снова  величественный  вид
олицетворяющего порок старого идола с истасканным, лоснящимся от  поцелуев
обожательниц лицом; из-за стойки с блюдами царила она над своей клиентурой
- толпой жирных, напыщенных женщин, чудовищная  по  сравнению  с  наиболее
толстыми, довольная  своим  положением  хозяйки  гостиницы,  приобретенным
после сорокалетнего труда.
   Но вот г-жа Робер увидела Атласную. Она  оставила  Лауру,  подбежала  к
обеим приятельницам и выразила  глубокое  сожаление  о  том,  что  они  не
застали ее накануне дома; и когда очарованная ею Атласная хотела во что бы
то ни стало уступить ей место, та стала  уверять,  что  уже  обедала.  Она
пришла сюда просто так, посмотреть. Она болтала, стоя позади  своей  новой
приятельницы и, опираясь на ее плечи, улыбающаяся и лукавая, говорила:
   - Ну, когда же мы увидимся? Если бы вы были свободны.
   Нана, к сожалению, не могла расслышать дальнейшего. Их разговор выводил
ее из себя, она горела желанием сказать всю правду этой приличной жен