у  старика
идиотский вид. Представление о каком-то неведомом Вено,  о  Вено-исполине,
ратующем за духовенство, показалось им смешным. Но  они  замолчали,  когда
граф Мюффа снова появился, все еще держа  под  руку  старика,  бледный,  с
покрасневшими, точно от слез, глазами.
   - У них, наверное, шла речь об аде, - проговорил, глумясь, Фошри.
   Графиня Мюффа, слышавшая эту фразу, медленно повернула голову, и  глаза
их встретились; она обменялась с Фошри тем проникновенным взглядом,  каким
они осторожно  зондировали  друг  друга,  прежде  чем  принять  какое-либо
решение.
   Обычно после завтрака гости вместе  с  хозяйкой  отправлялись  в  самый
конец цветника, на террасу, расположенную  над  равниной.  В  воскресенье,
после полудня, погода была восхитительно мягкой. Часов в десять  опасались
дождя; но небо, не  проясняясь,  как  бы  растаяло  в  молочном  тумане  и
рассеялось золотой пылью, пронизанной солнцем. Тогда г-жа Югон  предложила
спуститься через маленькую калитку террасы и прогуляться пешком в  сторону
Гюмьер, до Шу;  она  любила  ходить  и  была  очень  подвижной  для  своих
шестидесяти лет. Впрочем, все уверяли, что не нуждаются в  экипаже.  Таким
образом,   дошли   разрозненными   группами   до   деревянного    мостика,
переброшенного через речку. Фошри и Дагнэ шли впереди с графиней  Мюффа  и
ее дочерью; за ними - граф и маркиз с г-жой Югон; а Вандевр со  сдержанным
и скучающим видом курил сигару, замыкая шествие. Г-н Вено то замедлял,  то
ускорял шаги, переходил от одной группы к другой,  улыбаясь,  точно  хотел
все слышать.
   - А Жорж, бедняжка, в  Орлеане!  -  говорила  г-жа  Югон.  -  Он  хотел
посоветоваться относительно своей мигрени  со  старым  доктором  Тавернье,
который больше не выходит из дому... Да, вы  еще  не  вставали,  когда  он
уехал - семи не было. Ну, хоть развлечется немного.
   Она прервала свою речь:
   - Смотрите-ка! Почему они все остановились на мосту?
   Действительно, дамы, Дагнэ и Фошри неподвижно стояли у начала моста,  в
нерешительности, словно их задержало какое-то препятствие.  Однако  дорога
была свободна.
   - Идите же! - крикнул граф.
   Они не двигались, глядя, как приближалось что-то, чего другие не  могли
еще видеть. Дорога делала поворот, скрываясь за густой  шпалерой  тополей.
Между тем какой-то смутный гул все  усиливался:  шум  колес,  смешанный  с
взрывами смеха и хлопаньем бича. Вдруг появилось пять колясок, гуськом, до
того набитых людьми, что оси колес чуть не ломались. В них пестрели  яркие
туалеты, розовые и голубые.
   - Что такое? - спросила удивленная г-жа Югон.
   Но когда она почувствовала, когда угадала, в чем дело,  то  возмутилась
таким посягательством на ее дорогу.
   - О, эта женщина! - прошептала она. - Идите, идите же.  Не  показывайте
вида...
   Но было уже поздно. Пять колясок с Нана и ее компанией,  отправлявшихся
к руинам Шамона, въехали на деревянный мостик.  Фошри,  Дагнэ,  графиня  и
Эстелла  принуждены  были  отступить,  г-жа   Югон   и   остальные   также
остановились, выстроившись вдоль дороги. Картина была великолепная. Смех в
колясках  прекратился;  лица  с  любопытством   оборачивались.   Произошел
взаимный обмен взглядами в тишине,  которая  нарушалась  лишь  размеренным
топотом лошадиных копыт.
   В первой коляске Мария Блон и Татан Нене, с раздувающимися над колесами
юбками,  развалились,  точно  герцогини,   презрительно   оглядывая   этих
порядочных женщин, гулявших пешком. Далее, Гага почти  одна  занимала  все
сиденье, скрывая своей полной  особой  Ла  Фалуаза,  тревожно  высунувшего
только кончик носа.  Затем  следовали  Каролина  Эке  с  Лабордетом,  Люси
Стьюарт с Миньоном и его сыновьями и, наконец, последней - Нана в обществе
Штейнера. Они ехали в кабриолете; на откидной скамеечке, напротив  молодой
женщины, сидел бедняжка Зизи, уткнувшись коленями в ее колени.
   - Самая последняя, не правда ли? - спокойно спросила графиня  у  Фошри,
делая вид, будто не узнает Нана.
   Колесо кабриолета чуть не задело ее, но она не отступила ни на шаг. Обе
женщины смерили друг друга взглядом -  глубоким,  быстрым,  решительным  и
многозначительным.  Мужчины  держались  храбро.  Фошри  и   Дагнэ,   очень
сдержанные, никого не узнавали. Маркиз робел, боясь  какой-нибудь  выходки
со стороны этих женщин; он оторвал  стебелек  травы  и  вертел  его  между
пальцами. Один лишь Вандевр, стоявший поодаль, приветствовал движением век
Люси, которая, проезжая мимо, улыбнулась ему.
   - Будьте осторожны! - шепнул г-н Вено, стоя позади графа Мюффа.
   Тот, потрясенный, провожал глазами  пронесшееся  мимо  него  видение  -
Нана. Его жена медленно обернулась и внимательно посмотрела на него. Тогда
он опустил глаза, словно хотел бежать от этого галопа  лошадей,  уносивших
его плоть и душу. Он готов был кричать  от  муки,  он  все  понял,  увидев
затерявшегося в юбках Нана Жоржа. Мальчишка! То,  что  она  предпочла  ему
мальчишку, сразило его. Штейнер был ему безразличен, но мальчишка!..
   Г-жа Югон сперва не узнала Жоржа. А он,  когда  проезжали  через  мост,
готов был броситься в речку - его удержали колени Нана. Он весь  похолодел
и, бледный как полотно, выпрямился, ни на кого не глядя. Может  быть,  его
не заметят.
   - Ах, боже мой, - воскликнула вдруг старушка, - ведь это Жорж с ней!
   Экипажи проехали; наступило неловкое молчание, как всегда,  когда  люди
знают друг друга и не раскланиваются. Мимолетная  встреча  длилась  словно
вечность. И теперь колеса еще веселее уносили в золотистую даль полей  всю
эту компанию продажных женщин, переполнивших экипажи,  разрумянившихся  на
вольном воздухе. Развевались яркие туалеты, снова раздались смех и  шутки;
дамы оглядывались назад, на этих  порядочных  людей,  оставшихся  на  краю
дороги и полных возмущения. Нана обернулась  и  увидела,  как  они,  после
некоторого колебания, пошли обратно, не переходя через мостик.  Г-жа  Югон
опиралась на руку графа Мюффа, безмолвная и такая печальная, что никто  не
осмелился ее утешать.
   - Послушайте, душечка, - крикнула Нана, обращаясь к перегнувшейся  всем
корпусом в соседней коляске Люси, - а вы видели Фошри? Какую  он  состроил
гнусную рожу! Ну, да он мне за это заплатит... А Поль,  мальчишка,  я  так
хорошо к нему относилась! И виду не показал... Нечего сказать, вежливо!
   И она устроила ужасную сцену Штейнеру, находившему, что все эти господа
вели себя очень корректно. Значит, они, дамы, не заслуживают  даже,  чтобы
перед  ними  сняли  шляпу?  Первый  встречный  грубиян  имеет   право   их
оскорблять? Спасибо, и он хорош! Этого только недоставало! Женщине  всегда
надо кланяться.
   - Кто эта высокая? - спросила Люси, крикнув во всю мочь под  громыхание
колес.
   - Графиня Мюффа, - ответил Штейнер.
   - Скажи, пожалуйста! А ведь я так и думала, - проговорила Нана.  -  Ну,
милый мой, хоть она и графиня, а все же невелика птица... Да, да, невелика
птица... У меня, знаете ли, глаз  верный.  Я  ее  теперь,  как  свои  пять
пальцев, знаю, графиню-то вашу... Хотите, об заклад побьюсь, что она живет
с этой язвой, Фошри?.. Я вам говорю, что живет! Уж у нас, женщин, на  этот
счет нюх хороший.
   Штейнер  пожал  плечами.  Его  дурное  настроение  за  последние  сутки
ухудшилось: он получил  письма,  из-за  которых  вынужден  был  уехать  на
следующий день; да и стоило ли приезжать в деревню, чтобы спать на  диване
в гостиной.
   - Ах, бедненький мальчик! - разжалобилась вдруг Нана, заметив  бледного
Жоржа, который по-прежнему сидел выпрямившись и затаив дыхание.
   - Как вы думаете, мама меня узнала? - спросил он наконец, запинаясь.
   - Ода, наверное. Она вскрикнула... Конечно, это моя вина. Он  не  хотел
ехать. Я его заставила... Слушай, Зизи, хочешь, я напишу твоей маме? У нее
очень почтенный вид. Я ей скажу, что никогда тебя не видела,  что  Штейнер
привел тебя сегодня в первый раз.
   - Нет, не надо, не пиши, - сказал Жорж, чрезвычайно взволнованный. -  Я
сам все улажу... Ну, а если ко мне будут очень  приставать,  я  совсем  не
вернусь домой.
   И он погрузился в размышления, придумывая,  как  бы  вечером  поудачнее
солгать. Пять колясок катились по равнине, по бесконечной  прямой  дороге,
окаймленной прекрасными деревьями. Поля тонули в  серебристо-серой  дымке.
Женщины   продолжали   перебрасываться   фразами   за   спинами   кучеров,
посмеивавшихся про себя над этой странной компанией. Временами та или иная
из  женщин  вставала,  чтобы  лучше  разглядеть  окрестности,   и   упорно
продолжала стоять, опираясь на плечо соседа, пока какой-нибудь  толчок  не
отбрасывал ее обратно на сиденье. Каролина Эке вступила в серьезную беседу
с Лабордетом; оба были того мнения, что не пройдет  и  трех  месяцев,  как
Нана продаст свою дачу, и Каролина поручила Лабордету купить ее под  шумок
за бесценок. Перед ними сидел  влюбленный  Ла  Фалуаз;  он  никак  не  мог
добраться до толстой шеи Гага и целовал  ее  в  спину  через  платье,  так
плотно облегавшее ее, что материя чуть не лопалась; а сидевшая с  краю  на
откидной  скамейке  прямая,  как  палка,  Амели  говорила  им,  чтобы  они
перестали, - ее раздражало, что она сидит сложа руки и глядит, как  целуют
ее мать. В другой коляске Миньон, желая  поразить  Люси,  заставлял  своих
сыновей читать басни Лафонтена; Анри в особенности был неподражаем - жарил
одним духом, без остановки. Но сидевшая в  первой  коляске  Мария  Блон  в
конце концов соскучилась:  ей  надоело  дурачить  эту  колоду  Татан  Нене
рассказами о том, что в парижских молочных яйца делают с  помощью  клея  и
шафрана. Какая даль, когда же  они  доедут?  Этот  вопрос  передавался  из
коляски в коляску и докатился, наконец, до Нана;  та,  расспросив  кучера,
встала и крикнула:
   - Еще с четверть часика... Видите, там, за деревьями, церковь...
   Затем она продолжала:
   -  Знаете,  говорят,   владелица   замка   Шамон   -   бывшая   кокотка
наполеоновских времен. Да! Большая прожигательница жизни была, как сообщил
мне Жозеф, который слышал об этом от епископской служанки, таких сейчас  и
нет больше. Теперь она водится с попами.
   - Как ее зовут? - спросила Люси.
   - Госпожа д'Англар.
   - Ирма д'Англар! Я ее знала! - заявила Гага.
   В колясках раздались  восклицания,  заглушенные  более  громким  стуком
лошадиных копыт. Некоторые из сидевших вытягивали шею, чтобы видеть  Гага;
Мария Блон и  Татан  Нене  обернулись  и  встали  на  колени  на  сиденье,
уткнувшись  локтями  в  откинутый  верх  коляски;  полетели   перекрестные
вопросы, язвительные замечания, умерявшиеся смутным восхищением.  Гага  ее
знала; это вызывало у всех почтение к далекому прошлому.
   - Правда, я была молоденькой, - продолжала Гага, - но все-таки помню, я
видела ее... Говорили, что в домашней обстановке она отвратительна.  Но  в
экипаже она была шикарна! Притом же о ней ходили самые невероятные  слухи,
столько она творила гадостей и столько было происков  с  ее  стороны,  что
волосы дыбом становились. Я ничуть не удивляюсь, что она стала  владелицей
замка. Она обирала мужчин, как липку; стоило ей дунуть, как они были у  ее
ног... Так, значит, Ирма д'Англар еще жива! Ну, душечки  мои,  ей,  должно
быть, не меньше девяноста лет.
   Женщины сразу стали  серьезны.  Девяносто  лет!  Черта  с  два  прожить
столько кому-нибудь из них, кричала Люси. Все они развалины. Впрочем, Нана
объявила, что совсем не желает дожить до седых волос; так гораздо веселее.
   Между тем они приехали; разговор был прерван  хлопаньем  бичей;  кучера
стали осаживать  лошадей.  Среди  этого  шума  Люси  продолжала  говорить,
перескочив на другую тему: она настаивала на том,  чтобы  Нана  уехала  на
следующий  день  со  всей  компанией.  Выставка  скоро   закроется,   надо
возвращаться  в  Париж;  сезон  превзошел  все   ожидания.   Однако   Нана
заупрямилась. Она ненавидит Париж и нескоро покажется там, черт возьми.
   - Не правда ли, дусик, мы останемся? - сказала она, сжимая колени Жоржа
и не обращая никакого внимания на Штейнера.
   Экипажи круто остановились. Изумленное общество высадилось в  пустынной
местности, у подножия холма. Один из кучеров указал  кнутом  на  развалины
старинного  аббатства  Шамон,  затерявшиеся  среди  деревьев.   Все   были
разочарованы. Женщины находили, что это просто  идиотство:  какая-то  куча
мусора, поросшая ежевикой, да полуразвалившаяся башня.  Право,  не  стоило
так далеко ехать! Тогда кучер показал им замок, парк которого начинался  у
самого аббатства, и посоветовал идти по тропинке вдоль стены; они  обойдут
его кругом, а тем временем экипажи поедут в деревню и подождут компанию на
площади. Это будет чудесная прогулка. Компания согласилась.
   -  Черт  возьми!  Ирма  недурно   устроилась!   -   воскликнула   Гага,
останавливаясь перед выходившей на дорогу решеткой в углу парка.
   Все молча посмотрели на непроходимую чащу,  почти  скрывавшую  решетку.
Затем пошли по тропинке вдоль стены парка,  поминутно  поднимая  голову  и
любуясь деревьями с длинными ветвями, образовавшими густой  зеленый  свод.
Через три минуты они очутились перед новой решеткой и увидели на этот  раз
широкую лужайку, где два вековых дуба  отбрасывали  пятна  тени;  еще  три
минуты, и снова решетка;  за  нею  развертывалась  широкая  аллея,  темный
коридор, в  конце  которого  солнце  бросало  яркое,  как  звезда,  пятно.
Изумление, сперва молчаливое, понемногу прервалось восклицаниями.  Правда,
женщины пробовали было шутить, хотя и  не  без  зависти;  но  зрелище  это
положительно произвело на них потрясающее впечатление. Какая, однако, сила
- эта Ирма! Вот чего может добиться смелая женщина! Деревья все  тянулись,
плющ  покрывал  ограду,   виднелись   крыши   беседок,   шпалеры   тополей
чередовались с глубокими чашами вязов и осин. Когда же будет этому  конец?
Женщинам хотелось взглянуть на дом, им надоело  все  время  кружиться,  не
видя ничего, кроме уходящей вдаль листвы. Они  брались  обеими  руками  за
прутья  решеток  и  прижимались  лицом  к  железу.  В  них  росло  чувство
известного уважения к  невидимому  среди  этого  необъятного  пространства
замку, о котором они могли мечтать только издали.
   Непривыкшие ходить пешком, женщины скоро устали. А ограда все тянулась,
без конца; при каждом повороте тропинки вновь  показывалась  та  же  линия
серого камня. Кое-кто, отчаявшись дойти до конца, уже поговаривал  о  том,
чтобы повернуть назад. Но чем больше они уставали от ходьбы,  тем  большим
уважением проникались к тишине и необычайному величию владения.
   - Это, наконец, глупо! - сказала Каролина Эке, стиснув зубы.
   Нана утихомирила ее,  пожав  плечами.  Сама  она  уже  несколько  минут
молчала и была немного бледна и очень серьезна.  За  последним  поворотом,
когда вышли на  деревенскую  площадь,  ограда  кончилась,  и  внезапно,  в
глубине  двора,  предстал  замок.  Все  остановились,  пораженные   гордым
величием широких парадных  подъездов,  фасада  с  двадцатью  окнами,  всем
внушительным видом здания, три крыла которого были выстроены  из  кирпича,
вделанного в камень. В этом историческом замке жил  Генрих  IV;  там  даже
сохранилась его спальня с большой, обтянутой генуэзским бархатом кроватью.
   Нана задыхалась.
   - Черт возьми! - прошептала она очень тихо, будто про себя, и вздохнула
совсем по-детски.
   Но тут все заволновались. Гага вдруг объявила, что там,  возле  церкви,
стоит сама Ирма, собственной персоной. Она ее прекрасно помнит: такая  же,
негодяйка, прямая, несмотря на годы, и глаза  те  же;  такие  у  ней  были
всегда, когда  она  принимала  вид  важной  дамы.  Вечерняя  кончилась,  и
молящиеся начали расходиться. Через минуту не паперти  показалась  высокая
старая дама. На ней было простое светло-коричневое шелковое платье, и всем
своим почтенным видом она напоминала маркизу, избежавшую ужасов революции.
В правой руке она держала сверкавший на солнце молитвенник.  Она  медленно
перешла площадь, а  за  нею,  на  расстоянии  пятнадцати  шагов,  следовал
ливрейный лакей. Церковь  опустела,  все  жители  Шамона  низко  кланялись
старой даме; какой-то старик поцеловал у нее руку, одна  женщина  пыталась
встать на колени. Это была могущественная королева, обремененная годами  и
почестями. Она поднялась на крыльцо и исчезла.
   - Вот к чему приводит порядочная жизнь,  -  убежденным  тоном  произнес
Миньон, глядя на сыновей, точно он хотел преподать им урок.
   Тогда каждый счел своим долгом что-нибудь сказать. Лабордет нашел,  что
она замечательно сохранилась. Мария Блон отпустила похабную шутку, но Люси
рассердилась на нее и сказала, что следует уважать старость. В  общем  же,
все сошлись на том, что она изумительна. Компания снова уселась в коляске.
От Шамона до Миньоты Нана не проронила ни слова. Два раза она оглядывалась
на замок. Убаюканная стуком колес, она не чувствовала около себя Штейнера,
не видела перед собою Жоржа. В сумерках вставало видение:  старая  дама  с
величием  могущественной  королевы,  обремененной  годами   и   почестями,
переходила площадь.
   Вечером, к обеду, Жорж вернулся в Фондет. Нана, еще более рассеянная  и
странная, послала его просить прощения у мамаши; так полагается,  говорила
она строго. У нее внезапно появилось уважение к семейным устоям. Она  даже
заставила его побожиться, что он не придет к ней ночевать; она  устала,  а
он, выказав послушание, исполнит свой долг.
   Жорж, очень недовольный этими нравоучениями, предстал перед  матерью  с
низко опущенной головой; на сердце у него было тяжело. К счастью,  приехал
его брат Филипп, рослый весельчак-военный;  сцена,  которой  так  опасался
Жорж, была пресечена в самом начале. Г-жа Югон  ограничилась  полным  слез
взглядом, а Филипп, узнав, в чем дело, погрозил брату, что притащит его за
уши, если тот еще раз вздумает пойти к этой женщине. У  Жоржа  отлегло  от
сердца, и он втихомолку рассчитал, на следующий день удерет  в  два  часа,
чтобы условиться с Нана относительно очередного свидания.
   За обедом в Фондет царила какая-то  неловкость.  Вандевр  объявил,  что
уезжает; он хотел отвезти в Париж Люси;  ему  было  забавно  похитить  эту
женщину, с которой он встречался десять лет без всякого  желания  обладать
ею. Маркиз де Шуар, уткнувшись носом в тарелку, мечтал о дочери  Гага;  он
помнил, что держал когда-то Амели на коленях. Как быстро растут дети!  Эта
крошка становится очень пухленькой. Но молчаливее  всех  был  граф  Мюффа;
лицо его покраснело, он сидел погруженный  в  раздумье.  Затем,  остановив
долгий взгляд на Жорже, он вышел из-за стола и поднялся  в  свою  комнату,
сказав, что его немного лихорадит.  Г-н  Вено  бросился  за  ним.  Наверху
произошла сцена: граф кинулся  на  кровать  и  зарылся  в  подушки,  чтобы
заглушить рыдания, а г-н Вено, ласково называя его братом,  советовал  ему
призвать милосердие свыше. Граф не слушал его, он задыхался от слез. Вдруг
он вскочил с постели и прошептал:
   - Я иду туда... Я больше не могу...
   - Хорошо, - ответил старик, - я пойду с вами.
   Когда они выходили, в темной аллее промелькнули две тени. Теперь каждый
вечер графиня и Фошри предоставляли Дагнэ помогать Эстелле накрывать  стол
к чаю. Выйдя на дорогу, граф пошел так быстро, что его  спутнику  пришлось
бежать, чтобы поспеть за ним. Старик  запыхался,  но  это  не  мешало  ему
неустанно приводить графу всякие доводы против  искушений  плоти.  Тот  не
раскрывал рта, быстро шагая в темноте. Когда они подошли к  Миньоте,  граф
сказал просто:
   - Я больше не могу... Уходите.
   - В таком случае, да свершится воля божия, - прошептал г-н Вено. - Пути
господни неисповедимы... Ваш грех будет его оружием.
   За обедом в Миньоте поднялся спор. Нана нашла дома письмо от  Борднава,
в котором он советовал ей отдыхать подольше; ему,  по-видимому,  наплевать
было на нее - крошку Виолен каждый вечер вызывали по  два  раза.  И  когда
Миньон стал снова настаивать на том, чтобы Нана ехала вместе  с  ним,  она