маленькая   лошадка
золотисто-рыжей масти, а за  ней,  высоко  забирая  ногами,  бежал  гнедой
рысак.
   - Черт возьми! - сказала Нана. -  Этот  вор  Штейнер,  видно,  еще  раз
обчистил  биржу!..  Каково?  Симонна-то,  какой  шик!  Это  слишком.   Его
обязательно арестуют.
   Тем не менее она обменялась  с  ними  издали  поклоном,  махала  рукой,
улыбалась, вертелась, никого не забывала, стараясь, чтобы все ее видели, и
продолжала болтать.
   - Да это Люси своего сына особой притащила. Он очень мил в форме... Вот
почему она напускает на себя важность!  Знаете,  она  ведь  его  боится  и
выдает себя за актрису... Бедный мальчик!  Он,  кажется,  ничего  даже  не
подозревает.
   - Ну, - заметил, смеясь, Филипп, - когда она захочет, она найдет ему  в
провинции богатую невесту.
   Нана замолчала. Она заметила в самой гуще экипажей  Триконшу.  Триконша
приехала в фиакре, но так как ей было плохо видно оттуда, она  преспокойно
взобралась на козлы. И на этой вышке, выпрямив  стан,  она  господствовала
над толпой и, казалось,  царила  над  своим  женским  мирком,  высокая,  с
благородной осанкой и длинными локонами. Все  женщины  украдкой  улыбались
ей, она же делала вид, что не знает их. Страстный игрок, она приехала сюда
не для дела, а ради развлечения, так как обожала лошадей и скачки.
   - Посмотрите-ка! Вон этот идиот Ла Фалуаз! - сказал вдруг Жорж.
   Удивление было всеобщим. Нана не узнавала своего Ла Фалуаза. С тех  пор
как молодой человек получил наследство, он приобрел  необычайный  шик.  На
нем был воротничок с отложными углами; костюм из материи  мягкого  оттенка
облегал его худые плечи; причесан он был на пробор и  ходил  развинченной,
как  бы  от  усталости,  походкой,  и  говорил  вялым  голосом,  ввертывая
жаргонные словечки и не давая себе труда кончить фразу.
   - Да он очень недурен! - проговорила очарованная Нана.
   Гага и Кларисса подозвали Ла Фалуаза; они вешались ему на шею,  пытаясь
снова привлечь его к себе. Но он тотчас же отошел от них, отпустив  пошлую
шутку, полный презрения. Нана поразила его воображение; он подбежал  к  ее
экипажу и вскочил на подножку. Она стала подшучивать  над  ним  по  поводу
Гага, но он возразил:
   - Нет, нет. Со старой гвардией покончено! Довольно! Знайте - вы  теперь
моя Джульетта!..
   Он приложил руку к сердцу. Нана очень  смеялась  над  этим  неожиданным
объяснением в любви под открытым небом. Потом она снова заговорила:
   - Ну, ладно, все это ерунда. Я из-за вас  забыла,  что  хочу  играть...
Жорж, видишь вон там букмекера, толстого, рыжего, с курчавыми волосами.  У
него скверная рожа, сразу видно - каналья, он мне нравится... Пойди к нему
и узнай... Гм... что бы такое можно было у него узнать?..
   - Я не патриот, нет! Я -  за  англичанина...  -  мямлил  Ла  Фалуаз.  -
Шикарно, если англичанин выиграет! К черту французов!
   Нана возмутилась. Стали спорить  о  достоинствах  лошадей.  Ла  Фалуаз,
стремясь подчеркнуть, что он в курсе дела, называл всех  лошадей  клячами.
Франжипан барона Вердье от The Truth и Леноры - крупный гнедой  жеребец  -
мог бы иметь шансы, если бы не был разбит на ноги во время тренировки. Что
касается Валерио II конюшни Корбреза, то он не готов: в апреле у него были
сбои. Да! Это скрывали, но он-то, Ла  Фалуаз,  уверен,  честное  слово.  В
конце концов он посоветовал ставить на Случая, лошадь  мэшенской  конюшни,
самую дефектную из всех, на которую никто не хотел  играть.  Черт  возьми!
Случай! Какие стати, какая резвость! Эта лошадь удивит весь мир!
   - Нет, - сказала Нана. - Поставлю десять луидоров на Лузиниана  и  пять
на Бума.
   Ла Фалуаз вдруг вскипел:
   - Что вы, дорогая моя. Бум ничего не стоит. Не делайте этого. Паек  сам
от  него  отказался...  А  ваш  Лузиниан...  Да  никоим  образом.  Чепуха!
Подумайте только - от Лэмба  и  Принцессы!  Никоим  образом,  от  Лэмба  и
Принцессы - все коротконогие!
   Он задыхался. Филипп заметил, что Лузиниан как-никак брал все же  призы
Des Cars и Большой Продиус. Но  Ла  Фалуаз  стал  возражать.  Что  же  это
доказывает? Ровно ничего. Напротив, ему нельзя  доверять.  К  тому  же  на
Лузиниане скачет Грэшем, а Грэшему постоянно не везет; он  ни  за  что  не
выиграет, будьте покойны!
   Спор, поднявшийся в ландо  Нана,  казалось,  распространился  по  всему
скаковому полю, с одного конца до  другого.  Слышались  визгливые  голоса,
разгорались  страсти,  лица  воодушевлялись,   жесты   становились   более
развязными. Букмекеры, взгромоздившись на  экипажи,  неистово  выкрикивали
ставки,  записывали  цифры.  Тут  была  только   мелюзга.   Крупная   игра
сосредоточилась  у  весов;  а  здесь  жадные  к  наживе  обладатели  тощих
кошельков рисковали сотней су,  не  скрывая  страстного  желания  выиграть
несколько луидоров. В сущности, главная борьба завязывалась между Спиритом
и Лузинианом. Англичане, которых легко было  узнать,  прогуливались  между
группами, очень довольные; их лица пылали, они уже торжествовали победу. В
предыдущем году Большой приз выиграла  лошадь  лорда  Ридинга  -  Брама  -
поражение, от которого и по сию пору сердца обливались  кровью.  Какое  же
будет несчастье, если и  в  этом  году  французов  побьют!  Потому-то,  из
чувства национальной гордости, так волновались  все  эти  дамы  полусвета.
Конюшня Вандевра становилась оплотом нашей чести. Лузиниана выдвигали, его
защищали, его приветствовали. Гага, Бланш, Каролина и  другие  ставили  на
Лузиниана. Люси Стьюарт воздерживалась из-за сына; зато  Роза  Миньон,  по
слухам, поручила Лабордету поставить на Лузиниана  двести  луидоров.  Одна
только Триконша, сидя рядом с кучером, ждала до  последнего  момента.  Она
одна оставалась хладнокровной среди всех этих споров, слушала и записывала
с величественным видом, возвышаясь над шумной  толпой,  повторявшей  имена
лошадей, причем в оживленную парижскую речь врывались  гортанные  возгласы
англичан.
   - А Нана? - спросил Жорж. - На нее нет спроса?
   Действительно, никто  на  нее  не  ставил,  о  ней  даже  не  говорили.
Аутсайдера конюшни Вандевра окончательно затмила  популярность  Лузиниана.
Но вот Ла Фалуаз проговорил, воздев руки к небу:
   - На меня нашло вдохновение... Ставлю на Нана луидор.
   - Браво! Я ставлю два луидора, - сказал Жорж.
   - Я три, - прибавил Филипп.
   Они встали и  с  шутливой  галантностью  начали  набивать  цену,  точно
оспаривали Нана на аукционе. Ла Фалуаз говорил, что  осыплет  ее  золотом.
Впрочем, все должны ее поддержать.  Молодые  люди  решили  идти  вербовать
желающих.  Когда  все  трое  отправились  пропагандировать  Нана,  молодая
женщина крикнула им вслед:
   - Не забудьте, что я не хочу на нее ставить!  Ни  за  что  на  свете!..
Жорж, десять луидоров на Лузиниана и пять на Валерио II.
   Они  пустились  в  путь.  Нана  от  души  веселилась,  глядя,  как  они
лавировали между колесами, ныряли под лошадиные морды, обходя все скаковое
поле. Замечая знакомых, они тотчас же бросались к  экипажу  и  принимались
рекламировать лошадь  Нана.  В  толпе  раздавались  взрывы  хохота,  когда
молодые люди по временам оборачивались  и  с  торжеством  показывали  Нана
пальцами цифры, а молодая женщина, стоя в экипаже,  размахивала  зонтиком.
Однако дела их  были  неважны.  Некоторые  мужчины  дали  себя  уговорить;
например, Штейнер, которого всколыхнул вид Нана, рискнул тремя  луидорами.
Но женщины решительно отказывались. Спасибо, очень нужно  идти  на  верный
проигрыш! К тому же они вовсе не  стремились  способствовать  успеху  этой
паршивой  твари,  подавлявшей  всех  их  своей  четверкой  белых  лошадей,
форейторами и своим видом женщины, готовой проглотить  весь  мир.  Гага  и
Кларисса обиженным тоном спросили Ла Фалуаза, уж  не  смеется  ли  он  над
ними. Когда Жорж развязно подошел  к  ландо  Миньонов,  оскорбленная  Роза
отвернулась  и  ничего  не  ответила.  Какой  надо  быть  сволочью,  чтобы
позволить назвать своим именем лошадь! Миньон, напротив, пошел за  молодым
человеком; его это забавляло: он  говорил,  что  женщины  всегда  приносят
счастье.
   - Ну, как дела? - спросила Нана, когда  молодые  люди  вернулись  после
продолжительного совещания с букмекерами.
   - Вы идете в сорок раз, - сказал Ла Фалуаз.
   - Как в сорок! - воскликнула она с удивлением. - Я шла  в  пятьдесят...
Что здесь происходит?
   Как раз в эту минуту появился Лабордет.
   Скаковой круг закрыли, удар колокола возвестил начало  первого  заезда.
Все насторожились, и Нана под шумок спросила  Лабордета,  чем  объясняется
это внезапное повышение курса. Он ответил уклончиво:  по-видимому,  явился
спрос - и добавил, что сейчас придет Вандевр, если ему удастся  вырваться.
Вид у Лабордета был озабоченный.
   В конце заезда, оставшегося почти  незамеченным,  в  ожидании  Большого
приза, над ипподромом  разразился  ливень.  С  минуту  тому  назад  солнце
скрылось, толпа потускнела в бледном  свете  померкнувшего  дня.  Поднялся
ветер, дождь полил крупными каплями. Это был настоящий  поток.  На  минуту
все смешалось, послышались крики, посыпались  шутки,  проклятия.  Пешеходы
сломя голову бежали  в  палатки  буфетов;  женщины  в  экипажах,  стараясь
укрыться, держали обеими руками зонтики, а  растерянные  лакеи  торопились
поднять в колясках  верх.  Но  ливень  уже  прекратился,  снова  выглянуло
солнце, сверкая в мелких брызгах дождя. За  тучей,  скрывшейся  в  стороне
Булонского леса, показался клочок голубого неба, и  эта  радостная  лазурь
развеселила успокоившихся женщин, вызвав на  устах  улыбку;  золотые  лучи
залили искрившееся кристальными каплями скаковое поле, фыркающих лошадей и
возбужденную, промокшую толпу.
   - Ах, бедняжка Луизэ! - сказала Нана. - Ты сильно промок, голубчик?
   Мальчик, не отвечая, протянул руки. Молодая женщина  вытерла  их  своим
носовым платком, а потом этим же платком вытерла дрожавшего Бижу.  Ничего,
несколько пятен на белом  атласе  ее  туалета,  -  ей  на  это  наплевать.
Освеженные букеты сверкали, как снег; она с удовольствием понюхала один из
них, омочив в нем губы, как в росе.
   Неожиданный ливень сразу заполнил трибуны. Нана смотрела в бинокль;  на
таком расстоянии можно было различить только плотную, беспорядочную массу,
сгрудившуюся на скамейках; на ее темном фоне бледными  пятнами  выделялись
лица. Солнечный луч, проникший сквозь угол кровли, отрезал часть  публики,
и туалеты, попавшие в эту полоску света, казались выцветшими. Больше всего
смеялась Нана над дамами,  которых  ливень  согнал  со  стульев,  стоявших
рядами на песке у подножия  трибун.  Так  как  публичным  женщинам  строго
воспрещалось входить в помещения для  взвешивания,  Нана  стала  отпускать
язвительные  замечания  по  адресу  всех  этих  "порядочных  женщин";  она
находила, что они очень безвкусно одеты и у них курьезный вид.
   В публике началось движение; на среднюю трибуну - павильон, выстроенный
в виде шале с широким балконом, уставленным красными  креслами,  -  взошла
императрица.
   - Да это он! - сказал Жорж. - Я не думал, что он на этой неделе занят.
   Следом за императрицей появилась  прямая,  торжественная  фигура  графа
Мюффа. Молодые люди стали шутить: жаль, что нет Атласной, - она  похлопала
бы его по  животу.  Нана  увидела  в  бинокль  шотландского  принца,  тоже
входившего на императорскую трибуну.
   - Ах, посмотрите-ка! Шарль! - воскликнула она.
   Она нашла, что он пополнел; за полтора года он раздался в ширину. И тут
же она пустилась в подробности: о, он молодец, крепко сложен. Вокруг Нана,
в экипажах, где сидели дамы полусвета, шушукались, передавали друг  другу,
что граф ее бросил. Это целая история. В Тюильри были возмущены поведением
камергера с тех пор, как он стал афишировать свою связь. Тогда он  порвал,
чтобы сохранить положение. Ла Фалуаз передал все  это  молодой  женщине  и
снова предложил  свои  услуги,  называя  ее  "своей  Джульеттой".  Но  она
расхохоталась и ответила:
   - Глупости... Вы его не знаете; стоит мне свистнуть, как он все бросит.
   Она уже с минуту разглядывала графиню Сабину и Эстеллу. Дагнэ  все  еще
был возле них. Подошел Фошри, расталкивая публику, чтобы  поздороваться  с
дамами. Он тоже там остался; вид у него был очень довольный - он улыбался.
Нана продолжала, указывая полным презрения жестом на трибуны:
   - К тому же, знаете ли, эти люди меня больше не поражают!..  Я  слишком
хорошо их знаю. Надо видеть их, когда они показывают себя во всей красе!..
Нет к ним моего уважения, конец  уважению!  Внизу  ли  грязь,  вверху  ли,
грязью она и останется... Вот почему я не желаю, чтобы мне надоедали.
   Она обвела широким жестом ипподром, начиная с  конюхов,  выводивших  на
беговую дорожку лошадей, и кончая императрицей, разговаривавшей с  принцем
Шарлем.
   - Взять хотя бы его. Даром что принц, та же сволочь.
   - Браво, Нана!.. Шикарно, Нана!.. - восторженно воскликнул Ла Фалуаз.
   Ветер уносил удары колокола, скачки продолжались. Только  что  кончился
заезд на очередной приз, выигранный Берланго, лошадью  мэшенской  конюшни.
Нана подозвала Лабордета, желая справиться о судьбе своей сотни  луидоров;
он рассмеялся, отказываясь назвать ей лошадей, чтобы не сглазить,  по  его
выражению. Ее деньги хорошо помещены, она сейчас в этом убедится. А  когда
Нана призналась ему, что поставила десять луидоров на Луизиана и  пять  на
Валерио II, он пожал плечами, как бы желая  сказать,  что  женщины  всегда
делают глупости. Это удивило ее, она больше ничего не понимала.
   В это время часть скакового поля, где были дешевые  места,  еще  больше
оживилась. В  ожидании  Большого  приза  на  свежем  воздухе  устраивались
завтраки. Ели, а еще больше пили, почти повсюду, - на  траве,  на  высоких
скамеечках четыреконных экипажей и кабриолетов,  в  викториях,  каретах  и
ландо. Были выложены  самые  разнообразные  сорта  холодного  мяса,  груды
корзин с шампанским вынимались лакеями из ящиков.  Пробки  глухо  хлопали,
точно выстрелы, уносимые ветром; раздавались шутки; звон разбитых стаканов
вносил в эту нервную веселость дребезжащие нотки. Гага, Кларисса  и  Бланш
завтракали по-настоящему сандвичами, разложив на коленях  салфетку.  Луиза
Виолен сошла со своей плетенки и присоединилась к Каролине Эке; на траве у
их ног мужчины устроили буфет, куда подходили пить Татан, Мария, Симонна и
другие, а недалеко от них, в высоком шарабане Леа де Орн,  целая  компания
кривлялась и дурачилась, распивала  вино,  пьянея  на  солнце.  Но  вскоре
больше всего народу столпилось около  ландо  Нана.  Стоя  в  экипаже,  она
наливала шампанское в бокалы и подавала мужчинам, которые подходили к  ней
здороваться. Один из лакеев, Франсуа,  передавал  бутылки,  а  Ла  Фалуаз,
стараясь подделаться под народный говор, зазывал публику:
   - Подходите, господа!.. Даром даем!.. На всех хватит.
   - Замолчите, мой друг, - остановила его  в  конце  концов  Нана.  -  Мы
похожи на паяцев.
   Она находила, что он очень смешной, и от  души  веселилась.  Ей  пришло
было в голову послать с Жоржей  бокал  шампанского  Розе  Миньон,  которая
важничала, делая вид, будто не пьет.  Анри  и  Шарль  смертельно  скучали:
малыши, наверное, выпили бы шампанского. Но Жорж, боясь ссоры, выпил  вино
сам. Тогда Нана вспомнила о Луизэ. Ему,  может  быть,  хочется  пить;  она
заставила его проглотить несколько  капель  вина,  отчего  мальчик  сильно
закашлялся.
   - Подходите, господа, подходите, - повторял Ла Фалуаз. - Не  два  берем
су, не одно берем су... Отдаем...
   Нана перебила его восклицанием:
   - Ах, Борднав!.. Позовите его, пожалуйста! Живо!
   Действительно,  это  был  Борднав,  в  порыжелой  шляпе   и   потертом,
лоснящемся на швах сюртуке; он прогуливался, заложив руки за спину. То был
прогоревший, но все же свирепый Борднав, Борднав, выставляющий перед лицом
нарядной толпы свою нищету. У него, как всегда, был вид человека, готового
взять фортуну за рога.
   - Черт возьми! Какой шик! - сказал он, когда Нана добродушно подала ему
руку.
   Выпив бокал шампанского, он добавил с глубоким сожалением:
   - Эх, будь я женщиной!.. Впрочем, это ничего не  значит,  черт  подери!
Хочешь снова поступить в театр? У меня идея: сниму "Гэтэ", и  мы  с  тобой
вдвоем сведем с ума весь Париж... Идет? Ты ведь у меня в долгу.
   Он остался, продолжая ворчать,  довольный,  что  снова  увидел  ее;  он
говорил, что эта шельма Нана проливает в его душу целительный бальзам  тем
только, что живет на свете. Она его детище, его плоть и кровь.
   Круг увеличивался. Теперь наливал Ла Фалуаз, а Филипп и  Жорж  зазывали
знакомых. Мало-помалу сюда стеклись все мужчины, находившиеся на  скаковом
поле. Нана дарила каждого улыбкой  или  шуткой.  Отдельные  группы  пьющих
подходили к ней, и вскоре вокруг ее ландо  образовалась  шумная  толпа.  А
она, со своими залитыми солнцем вьющимися золотыми волосами и  белым,  как
снег, лицом, царила над  толпой  мужчин,  протягивавших  стаканы.  И  вот,
возвышаясь над всеми, Нана в  позе  торжествующей  Венеры  подняла  полный
бокал. Ей хотелось, чтобы остальные женщины лопнули от зависти при виде ее
триумфа.
   Вдруг кто-то дотронулся до нее сзади;  обернувшись,  она  с  удивлением
увидела на скамеечке Миньона. На минуту исчезнув из виду, она села  с  ним
рядом, так как он сообщил ей важную вещь. Миньон  всюду  говорил,  что  со
стороны его жены смешно сердиться на Нана; он находил, что это глупо и  не
нужно.
   - Вот что, голубушка моя, - говорил он  тихо,  -  остерегайся,  не  зли
Розу... Понимаешь ли, я предпочитаю тебя предупредить... Да,  у  нее  есть
против тебя оружие; а так как она никогда не могла тебе простить истории с
"Красавицей герцогиней"...
   - Подумаешь, оружие! Мне-то какое дело! - воскликнула Нана.
   - Послушай же, у нее  есть  письмо,  которое  она,  очевидно,  нашла  в
кармане этой дряни, Фошри, письмо от графини Мюффа. Ну,  само  собой,  там
все ясно, как на ладони... Вот Роза и хочет послать  письмо  графу,  чтобы
отомстить ему и тебе.
   - Какое мне дело! - повторила Нана. - Забавно... Значит, это верно, что
она с Фошри. Ну, что ж, тем лучше. Она  меня  раздражала.  Будет  над  чем
посмеяться.
   - Нет, нет, я не хочу, - с живостью  продолжал  Миньон.  -  Хорошенький
скандальчик! К тому же мы ничего не выиграем...
   Он замолчал, боясь сказать лишнее. Нана  заявила,  что  уж  она-то,  во
всяком случае, не намерена выручать из беды порядочных  женщин.  Но  когда
Миньон  стал  настаивать,  она  пристально   на   него   посмотрела.   Он,
по-видимому, боялся, как бы Фошри, порвав с графиней, не вторгся  снова  в
его семью; этого-то, помимо мести, и хотела Роза, так как  она  продолжала
питать к журналисту нежные чувства. А Нана задумалась, вспомнив про  визит
г-на Вено, и пока Миньон старался ее убедить, она выработала целый план.
   - Допустим, Роза пошлет письмо. Так. Поднимется буча.  Тебя  впутают  в
это дело, скажут, что ты всему виной... Прежде всего,  граф  разведется  с
женой...
   - Почему же, напротив...
   Она, в свою очередь,  остановилась.  Ей  незачем  думать  вслух.  Чтобы
отвязаться  от  Миньона,  она  притворилась,   наконец,   будто   согласна
действовать в его интересах. Когда он предложил ей смириться перед Розой -
например подойти к ней при всех тут же, на скачках, -  она  ответила,  что
подумает. Кругом зашумели, и она встала. По кругу  вихрем  летели  лошади.
Разыгрывался  приз  города  Парижа.  Выиграла  Волынка.  Настала   очередь
Большого приза, нетерпение увеличилось, беспокойство  овладело  толпой,  и
она взволнованно топала ногами, испытывая потребность ускорить  минуты.  В
последний момент игроки были  смущены  неожиданным  повышением  ставки  на
Нана, аутсайдера вандеврской конюшни. Каждую минуту являлся кто-нибудь  из
мужчин с новой цифрой. Нана играют в тридцать раз, Нана играют в  двадцать
пять раз, потом в двадцать, наконец в пятнадцать. Никто ничего не понимал.
Лошадь, побитая на всех ипподромах, лошадь, на кот