х Нана осушила слезы. Она была тронута и отвечала  на  ласки
Атласной. Свеча еще горела, когда пробило два часа;  обе,  подавляя  смех,
обменивались нежными словами.
   Вдруг  полуголая  Атласная  привстала  на  постели,   прислушиваясь   к
поднявшемуся в доме шуму.
   - Полиция! - промолвила она, бледнея.  -  Ах,  черт  возьми!  Не  везет
нам... Мы попались!
   Двадцать раз она рассказывала о нашествиях на гостиницы. И  как  раз  в
эту ночь, укрываясь на улице Лаваль, ни та, ни другая не подумали об этом.
При слове "полиция"  Нана  совершенно  потеряла  голову.  Она  вскочила  с
постели, стала бегать по  комнате  и  открыла  окно  с  растерянным  видом
сумасшедшей, собирающейся броситься вниз  головой.  К  счастью,  маленький
дворик был окружен решеткой вровень с окнами. Тогда  Нана,  не  колеблясь,
вскочила на подоконник и исчезла во тьме; сорочка ее развевалась,  обнажая
бедра, обвеваемые ночным ветерком.
   - Куда ты? - повторяла испуганная Атласная. - Ты убьешься!
   Когда же  постучали  в  дверь,  Атласная  поступила  по-товарищески  и,
захлопнув окно, спрятала одежду Нана в шкаф. Она уже примирилась и  решила
про себя, что, в конце концов, если ее и зарегистрируют,  то,  по  крайней
мере,  прекратится  этот  глупый   страх.   Она   притворилась   женщиной,
разбуженной от глубокого сна,  зевала,  переговаривалась  через  дверь  и,
наконец, отворила высокому детине с нечистоплотной бородой,  обратившемуся
к ней со словами:
   - Покажите руки... На них нет следа от уколов, значит, вы не работаете.
Ну... одевайтесь.
   - Да я не портниха, я полировщица, - нахально объявила Атласная.
   Однако она послушно оделась,  зная,  что  спорить  бесполезно.  В  доме
раздавались крики; одна из женщин вцепилась  в  дверь,  отказываясь  идти,
другая,  лежа  с  любовником,  поручившимся  за  нее,   разыгрывала   роль
оскорбленной честной женщины  и  грозилась  подать  в  суд  на  начальника
полиции. Целый час не прекращался топот тяжелых  ног  по  лестницам,  стук
кулаками в дверь, грубая ругань, заглушаемая рыданиями,  шуршание  юбок  -
все это сопровождало внезапное  пробуждение  и  бегство  испуганной  толпы
женщин, грубо Захваченных тремя полицейскими под  руководством  маленького
белокурого, очень  вежливого  комиссара.  Затем  дом  снова  погрузился  в
глубокую тишину.
   Никто не выдал Нана, она была спасена. Молодая женщина ощупью вернулась
в комнату,  дрожа  от  холода,  полумертвая  от  страха.  Ее  босые  ноги,
ободранные об решетку, были окровавлены. Она долго сидела на краю кровати,
все еще прислушиваясь. Но под  утро  она  заснула;  проснувшись  в  восемь
часов, она выбежала из гостиницы и помчалась к тетке. Когда г-жа Лера, как
раз сидевшая с Зоей за кофе, увидела ее у себя в этот ранний час и в таком
растерзанном виде, с растерянным лицом, она тотчас же все поняла.
   - Значит, свершилось! - воскликнула она. -  Я  ведь  говорила,  что  он
оберет тебя как липку... Ну, входи, я тебе всегда рада.
   Зоя встала, пробормотав с почтительной фамильярностью:
   - Наконец-то вы к нам вернулись... Я ждала вас, сударыня.
   Г-жа Лера предложила Нана тотчас же поцеловать Луизэ, так  как  счастье
ребенка зависело от благоразумия матери, говорила  она.  Луизэ  еще  спал,
болезненный, малокровный.  И  когда  Нана  наклонилась  над  его  бледным,
золотушным лицом, сердце ее сжалось от воспоминания обо всем пережитом  за
последние месяцы.
   - О, мой бедный мальчик, мой бедный мальчик! - лепетала она, рыдая.



9

   В "Варьете" шла  репетиция  пьесы  "Красавица  герцогиня".  Только  что
покончили с первым актом и собирались перейти ко второму.
   Фошри и Борднав беседовали, развалившись в старых креслах на авансцене,
а суфлер, старый маленький горбун Коссар,  сидя  на  соломенном  стуле,  с
карандашом в зубах, перелистывал рукопись.
   - Ну, чего же там ждут! - закричал вдруг Борднав, яростно стуча  концом
своей толстой палки по подмосткам. - Почему не начинают? Барильо!
   - Да господин  Боск  исчез  куда-то,  -  отвечал  Барильо,  исполнявший
обязанности помощника режиссера.
   Тут поднялась буря. Все звали Боска. Борднав ругался.
   - Черт возьми, постоянно одно и то же!.. Как ни звони,  они  всегда  не
бывают на месте... А потом еще ворчат, если их задерживают позже четырех.
   Но Боск явился с невозмутимым спокойствием.
   - Ну, что, в чем дело? Чего вам от меня нужно? А, моя очередь! Так бы и
говорили... Ладно, Симонна дает  реплику:  "Вот  съезжаются  гости",  и  я
вхожу... Откуда мне входить?
   - Ясно, что в дверь, - заявил раздосадованный Фошри.
   - Да, но где же эта дверь?
   На этот раз Борднав напал на Барильо и снова  стал  ругаться,  чуть  не
продавив подмостки ударами палки.
   - Ах, черти! Я ведь велел поставить там стул, который должен изображать
дверь. Каждый день приходится повторять одно и то же...  Барильо,  где  же
Барильо? И этот удрал! Все только и знают что бегать!
   Однако Барильо явился и сам поставил стул, не  говоря  ни  слова,  весь
съежившись от страха перед грозой. И репетиция началась. Симонна, в  шляпе
и мехах, играла роль служанки, прибирающей комнату. Она прервала реплику и
объявила:
   - Знаете, я порядком замерзла и буду-держать руки в муфте.
   Затем, изменив голос, она встретила Боска легким восклицанием:
   - "А, господин граф! Вы явились первым. Моя госпожа будет очень рада".
   На Боске были грязные брюки и широкое желтое  пальто,  а  шея  обмотана
поверх воротника огромным шарфом. Засунув  руки  в  карманы,  он  произнес
глухим голосом, не играя и растягивая слова:
   - "Не беспокойте свою госпожу. Изабелла: я хочу застать  ее  врасплох".
Репетиция продолжалась. Борднав, нахмурившись сидел  глубоко  в  кресле  и
слушал с утомленным видом. Фошри нервничал, все время вертелся  на  стуле,
меняя положение; его так и подмывало каждую минуту перебить актеров, но он
обуздывал себя. Вдруг он услышал за спиной шепот, доносившийся из  темного
пустого зала.
   - Разве она здесь? - спросил он, наклоняясь к Борднаву.
   Вместо ответа тот утвердительно кивнул головой. Прежде чем  согласиться
играть роль Жеральдины, предложенную Борднавом, Нана  пожелала  посмотреть
пьесу, так как колебалась, брать ли ей опять роль кокотки. Ее мечтой  была
роль честной женщины. Она притаилась в темной ложе бенуара  с  Лабордетом,
который хлопотал за нее у Борднава. Фошри поискал ее глазами  и  продолжал
следить за ходом пьесы.
   Освещена  была  только  авансцена.  Единственный   газовый   рожок   на
кронштейне, подающий свет рампе и благодаря  рефлектору  сосредоточивающий
его на переднем плане, казался широко раскрытым желтым  глазом,  тускло  и
печально мерцавшим в полумраке. Коссар, держа рукопись ближе к кронштейну,
чтобы лучше видеть написанное, находился целиком в  полосе  света,  отчего
его горб обрисовывался особенно рельефно. Борднав же  и  Фошри  тонули  во
мраке. Только середина громадного строения, и то на протяжении всего  лишь
нескольких метров, была освещена слабым мерцанием газа, точно от  большого
фонаря, прикрепленного  к  столбу  какой-нибудь  железнодорожной  станции.
Движущиеся по сцене актеры казались  причудливыми  видениями  с  пляшущими
позади них  тенями.  Остальная  часть  сцены,  загроможденная  лестницами,
рамами, выцветшими декорациями, представлявшими груды развалин, утопала во
мгле, напоминая разрушенное здание  или  разобранное  судно;  а  свисавшие
сверху задники  были  похожи  на  лохмотья,  развешанные  на  перекладинах
какого-то обширного тряпичного склада. В самом верху яркий солнечный  луч,
проникший через окно, золотой полосой прорезал темный свод.
   В глубине сцены  актеры  беседовали  между  собою  в  ожидании  реплик.
Забывшись, они постепенно говорили все громче и громче.
   - Эй, вы там, извольте молчать! - зарычал Борднав, яростно подпрыгнув в
кресле. - Я не слышу ни слова...  Если  вам  нужно  разговаривать,  можете
выйти вон: мы работаем... Барильо, если разговоры  будут  продолжаться,  я
всех оштрафую!
   На  минуту   актеры   умолкли.   Они   образовали   небольшую   группу,
разместившись на скамейке и на ветхих стульях в углу сада, представлявшего
первую вечернюю декорацию, приготовленную к установке.  Фонтан  и  Прюльер
слушали Розу Миньон; она рассказывала  им,  что  директор  "Фоли-Драматик"
сделал ей недавно необыкновенно выгодное предложение.  Но  вдруг  раздался
голос:
   - Герцогиня!.. Сен-Фирмен!.. Ну, выходите же, герцогиня и Сен-Фирмен!
   Только при вторичном окрике Прюльер вспомнил, что Сен-Фирмен - это  он.
Роза, игравшая герцогиню Елену, уже поджидала  его  для  выхода.  Медленно
волоча ноги по голым скрипящим доскам, старик  Боск  возвращался  на  свое
место. Кларисса уступила ему половину скамейки.
   - Что это  ему  вздумалось  так  орать?  -  сказала  она,  подразумевая
Борднава. - Чем дальше, тем хуже... Теперь ни одна постановка не  проходит
без того, чтобы он не нервничал.
   Боск пожал плечами. Все эти бури его не трогали, Фонтан прошептал:
   - Он чует провал. Какая-то идиотская пьеса.
   Затем, обращаясь к Клариссе, он вернулся к разговору по поводу Розы:
   - Послушай-ка, а ты веришь  в  предложение  театра  "Фоли"?  По  триста
франков за вечер, сто представлений. Может быть, еще и виллу в  придачу?..
Миньон, пожалуй, моментально послал бы к черту нашего  Борднава,  если  бы
его жене давали по триста франков.
   Но Кларисса верила в возможность такого предложения. Этот Фонтан всегда
готов развенчать товарища. Тут их прервала своим появлением  Симонна.  Она
озябла. Остальные, застегнутые доверху, с фуляровыми платками вокруг  шеи,
смотрели на солнечный луч,  сиявший  наверху  и  не  согревавший  холодный
сумрак сцены. На дворе был ясный морозный день ноября.
   - А  фойе  нетоплено,  -  сказала  Симонна.  -  Это  возмутительно,  он
становится настоящим скрягой. Что касается меня, я собираюсь  уехать:  мне
вовсе не хочется заболеть.
   - Тише там! - снова закричал Борднав громовым голосом.
   В продолжение  нескольких  минут  слышно  было  только  неясное  чтение
актеров.  Они  лишь  слегка  намечали  жесты,  говорили  вполголоса,   без
интонаций, чтобы не утомляться. Однако каждый  раз,  отмечая  какой-нибудь
оттенок, они бросали взгляд в  зрительный  зал.  Перед  ними  раскрывалась
зияющая пропасть, в которой колебалась смутная тень, подобно легкой  пыли,
осевшей на высоком чердаке, лишенном окон.  Темный  зал,  освещенный  лишь
слабым светом со стороны сцены, был  погружен  в  меланхолически-тревожную
дрему. Плафон, украшенный живописью,  утопал  в  непроницаемом  мраке.  По
правую и левую сторону от авансцены, сверху  донизу,  спускались  огромные
серые полотнища, защищавшие  драпировки.  Такие  же  чехлы  были  повсюду;
полотняные полосы прикрывали бархатную обивку барьеров, охватывали двойным
саваном галереи  и  казались  во  мраке  мертвенными  тенями.  И  на  этом
бесцветном   фоне   выделялись   лишь   более   темные   углубления   лож,
обрисовывавшие границы ярусов, с пятнами кресел, бархатная обивка  которых
из  красного  переходила  в  черный  цвет.  Совершенно  спущенная   люстра
заполнила первые  ряды  партера  своими  подвесками,  наводя  на  мысль  о
переезде с квартиры или об отъезде людей в безвозвратное путешествие.
   Как раз в этот  момент  Роза,  исполнявшая  роль  красавицы  герцогини,
попавшей к даме полусвета, подошла к рампе. Она подняла руки,  обратившись
с очаровательной ужимкой к совсем пустому, темному залу,  печальному,  как
дом, где находится покойник.
   - "Боже! какие странные люди!"  -  сказал  она,  подчеркивая  фразу,  в
полной уверенности, что произведет этим впечатление. Скрываясь  в  глубине
ложи бенуара, Нана, закутанная в  большую  шаль,  слушала  пьесу,  пожирая
глазами Розу. Она повернулась к лабордету и спросила его шепотом:
   - Ты уверен, что он придет?
   - Совершенно уверен.  Вероятно,  он  явится  с  Миньоном,  чтобы  иметь
какой-нибудь предлог... Как  только  он  покажется,  поднимись  в  уборную
Матильды, а я его туда приведу.
   Они говорили о графе Мюффа. Это было свидание,  искусно  подготовленное
Лабордетом  на  нейтральной  почве.  У  него  был  серьезный  разговор   с
Борднавом, дела которого сильно пошатнулись  благодаря  двум,  следовавшим
подряд, неудачам. Борднав поспешил предложить свой театр и дать роль Нана,
желая заслужить расположение графа в надежде на заем.
   - Ну, а как тебе нравится роль Жеральдины? - продолжал Лабордет.
   Но сидевшая неподвижно Нана ничего не ответила.  В  первом  акте  автор
показывал, как  герцог  де  Бориваж  изменяет  своей  жене  с  опереточной
звездой, белокурой Жеральдиной. Во втором - герцогиня приезжала к  актрисе
во время маскарада, чтобы воочию  убедиться,  благодаря  какой  магической
силе дамы полусвета покоряют мужей светских женщин. Герцогиню вводил  туда
кузен, изящный Оскар де Сен-Фирмен, в надежде, что ему удастся  развратить
ее. И для первого урока она, к  большому  своему  удивлению,  слышит,  что
Жеральдина ругается с герцогом, как извозчик, а тот очень  предупредителен
и  как  будто  даже  восхищен.  У  герцогини  вырывается  невольный  крик:
"Прекрасно! Значит, вот как надо разговаривать с мужчинами!" У  Жеральдины
была только одна эта сцена во всем акте. Что касается герцогини,  она  тут
же оказывалась наказанной за свое любопытство:  старый  ловелас  барон  де
Тардиво, приняв ее за кокотку, очень настойчиво ухаживал за ней, между тем
как в другом конце сцены Бориваж, расположившийся на кушетке, целовался  с
Жеральдиной в знак примирения. Так как роль Жеральдины не была еще  никому
предназначена, старик Коссар поднялся,  чтобы  прочесть  ее,  и,  невольно
падая в объятия Боска, стал читать с интонациями. Как  раз  проходили  эту
сцену, и репетиция тоскливо тянулась,  когда  Фошри  внезапно  вскочил  со
своего кресла. До сих пор он сдерживался, но больше не мог владеть  своими
нервами.
   - Не так, не так! - закричал он.
   Актеры  остановились,   разводя   руками.   Фонтан   обиженно   спросил
свойственным ему презрительным тоном:
   - Что? Что не так?
   - Все играют неверно; ну, совершенно неверно, совершенно,  -  продолжал
Фошри и сам, жестикулируя и шагая по подмосткам, принялся с помощью мимики
разыгрывать эту сцену. - Вот хотя  бы  вы.  Фонтан,  поймите  как  следует
увлечение Тардиво;  вы  должны  склониться  в  такой  позе,  чтобы  обнять
герцогиню... А ты, Роза, как раз в это время  должна  быстро  пройти,  вот
так; но не слишком рано - только когда услышишь звук поцелуя...
   Тут он крикнул Коссару, увлеченный своими объяснениями:
   - Жеральдина, целуйте... Да погромче, чтобы было хорошо слышно!
   Старик Коссар, повернувшись к Боску, сильно чмокнул губами.
   - Хорошо, вот это поцелуй, -  сказал  Фошри,  торжествуя.  -  Еще  один
поцелуй... вот видишь, Роза, я успел пройти мимо; тут я слегка вскрикиваю:
"Ах, он ее поцеловал!" Но для  этого  нужно,  чтобы  Тардиво  переиграл...
Слышите, Фонтан, выходите снова... Ну, попробуйте еще раз, да дружнее.
   Актеры принялись повторять сцену. Но Фонтан делал это так неохотно, что
опять ничего не вышло. Дважды Фошри пришлось повторять указания, причем он
каждый раз делал это все с большим и большим увлечением. Все слушали его с
угрюмым видом, переглядываясь, как будто он требовал  от  них,  чтобы  они
ходили на  голове;  затем  они  делали  неловкие  попытки,  но  тотчас  же
останавливались, словно  картонные  паяцы,  у  которых  внезапно  оборвали
нитку.
   - Нет, это слишком мудрено для меня, я не  понимаю,  -  сказал  наконец
Фонтан, как всегда, нахальным тоном.
   Борднав не раскрывал рта. Он так  глубоко  уселся  в  кресло,  что  при
мутном свете газового рожка виднелся лишь кончик его шляпы, надвинутой  на
глаза, а выпущенная  им  из  рук  палка  легла  поперек  его  живота.  Он,
казалось, спал. Внезапно он выпрямился.
   - Милый мой, это идиотство, - заявил он Фошри спокойным тоном.
   - Как идиотство! - воскликнул автор, сильно побледнев. - Сами вы идиот,
друг мой.
   Борднав вдруг обозлился.  Он  повторял  слово  "идиотство",  подыскивал
более сильное выражение и нашел: "болван",  "кретин".  Пьесу  освищут,  не
дадут довести акт до конца. И так как Фошри, вне себя,  -  хотя  он  и  не
особенно был оскорблен грубостями, которыми они  обменивались  при  каждой
новой пьесе, - обозвал Борднава скотиной, тот потерял всякое чувство меры,
стал размахивать палкой, пыхтел, как бык, и орал:
   - Убирайтесь к черту!.. Целых четверть часа ушло у  вас  на  пустяки...
Да, на пустяки. Экая бессмыслица.  А  между  тем  все  так  просто...  Ты,
Фонтан, не трогаешься с места, а ты. Роза, делаешь  легкое  движение,  вот
так, не больше, и  выходишь...  Ну,  начинайте!  Вперед!  Коссар,  давайте
поцелуй.
   Произошло замешательство.  Сцена  все-таки  не  удавалась.  Теперь  уже
Борднав  с  грацией  слона   показывал   жесты,   а   Фошри   посмеивался,
сострадательно пожимая плечами. Тут и Фонтан хотел вмешаться в дело;  даже
Боск позволил себе давать  советы.  Совершенно  измученная  Роза  в  конце
концов села на стул, изображавший дверь. Все  перепуталось.  В  довершение
всего  Симонна,  которой  послышалась  ее  реплика,  вошла,  среди   общей
сутолоки, слишком рано. Это  до  такой  степени  взбесило  Борднава,  что,
размахнувшись изо всей силы палкой, он ударил ее. Он часто  бил  во  время
репетиции женщин, с которыми имел связь.  Симонна  убежала,  а  он  злобно
крикнул ей вслед:
   - Будешь у меня помнить, черт подери! Я закрою лавочку, если меня будут
так изводить!
   Фошри только что нахлобучил на голову шляпу, делая вид, что  собирается
уйти из театра, но остановился в глубине сцены и  вернулся,  заметив,  что
Борднав, обливаясь потом, сел на место. Тогда и он снова занял свое  место
во втором кресле. Несколько секунд они неподвижно сидели рядом.  В  темном
зале воцарилась тяжелая тишина. Несколько минут актеры молчали в ожидании.
Все казались утомленными, точно после изнурительной работы.
   - Что ж! Будем продолжать, - сказал наконец Борднав обычным, совершенно
спокойным голосом.
   - Да, будем продолжать, - повторил Фошри, - а  эту  сцену  мы  исправим
завтра.
   Они вытянулись в креслах, а актеры продолжали репетицию вяло, с  полным
равнодушием. Во время  перепалки  между  директором  и  автором  Фонтан  и
остальные развеселились, усевшись в глубине сцены, на лавочке и на  ветхих
стульях. Они посмеивались, перебрасывались меткими словечками, журили друг
друга. Но когда Симонна, после того как ее ударил Борднав, вернулась вся в
слезах, они впали в драматический тон, говоря, что на ее месте задушили бы
эту скотину. Она  вытирала  глаза,  одобрительно  кивала  головой;  теперь
кончено, она бросит его, тем более, что накануне Штейнер предложил ей свои
услуги. Кларисса была поражена, так как у банкира не было уже ни гроша; но
Прюльер рассмеялся и напомнил о проделке этого проклятого жида,  когда  он
афишировал связь с Розой, чтобы  укрепить  на  бирже  свое  предприятие  -
ландские  солончаки.  Теперь  он  как  раз  носился  с  новым  проектом  о
проведении тоннеля под Босфором. Симонна слушала с большим интересом.  Что
касается Клариссы, то она всю неделю  не  переставала  злиться.  Разве  не
обидно, что это животное  Ла  Фалуаз,  которого  она  отвадила,  бросив  в
достопочтенные объятия  Гага,  собирается  получить  наследство  от  очень
богатого дяди! Таков ее удел - всегда ей приходится отдуваться за  других.
А тут еще гадина Борднав досадил ей, - дал роль  в  пятьдесят  строк,  как
будто она не в состоянии сыграть Жеральдину! Она  мечтала  об  этой  роли,
сильно надеясь, что На на от нее откажется.
   - Ну, а у меня! - сказал Прюльер, очень задетый. - У меня нет и двухсот
строк. Я хотел отказаться от роли... Возмутительно заставлять меня  играть
роль этого Сен-Фирмена; в ней можно только провалиться.  И  что  за  слог,
друзья мои! Знаете, я уверен, что будет полный провал.