тствии Борднава, желая ему показать, что не боится его. Однажды днем,
когда Мюффа, которому она оказывала искусное сопротивление, был  у  нее  и
умолял, весь дрожа, сжалиться над ним, она  пообещала,  что  будет  с  ним
поласковее, и  тоже  назначила  ему  свидание  на  пятнадцатое  число.  Но
двенадцатого у нее вдруг явилось желание удрать туда  немедленно  с  одной
только Зоей. Быть может, если бы она предупредила Борднава,  он  нашел  бы
способ удержать ее. Нана забавляло, что она оставит его  с  носом,  послав
ему свидетельство от врача.  Когда  мысль  приехать  в  Миньоту  первой  и
прожить там два дня  потихоньку  от  всех  засела  у  нее  в  голове,  она
затормошила Зою с укладыванием вещей, втолкнула ее в фиакр и только тогда,
расчувствовавшись, попросила у нее прощения и поцеловала ее. На вокзале, в
буфете,  она  вспомнила,  что  надо  предупредить  письмом  Штейнера.  Она
попросила его подождать и приехать через два дня, если он хочет застать ее
отдохнувшей и посвежевшей. И тут же под влиянием новой  прихоти,  написала
другое письмо тете, умоляя ее немедленно привезти маленького Луи.  Малютке
это так полезно! А как весело будет им  вместе  играть  под  деревьями!  В
вагоне, по дороге из Парижа в Орлеан, она только об этом и говорила; глаза
ее увлажнились: цветы, птицы, ребенок - все эти  понятия  перепутались  во
внезапном порыве материнских чувств.
   Миньота находилась в трех с лишним лье от станции. Нана потеряла  целый
час на то, чтобы нанять лошадей, и наконец  нашла  объемистую  расшатанную
коляску, которая медленно катилась, дребезжа окованными железом  колесами.
Нана тотчас же вступила в беседу с кучером, хмурым старичком, и  забросала
его вопросами.
   Часто ли он проезжал мимо Миньоты? Значит, она за холмом? Не правда ли,
там много деревьев? А издали дом-виден? Старичок ворчливо отвечал ей. Нана
от нетерпения не могла усидеть в коляске;  а  Зоя,  недовольная  тем,  что
пришлось так скоро уехать из Парижа, сидела,  угрюмо  выпрямившись.  Вдруг
лошадь стала; Нана подумала, что  они  приехали.  Она  высунула  голову  и
спросила:
   - Что, приехали?
   Вместо ответа кучер стегнул лошадь, которая стала тяжело  подыматься  в
гору. Нана с восторгом смотрела на обширную  равнину,  расстилавшуюся  под
серым небом; собирались огромные тучи.
   - Ах, Зоя, посмотри, сколько травы! Это все пшеница, да?.. Господи, как
красиво!
   - Сразу видно, что вы не бывали в деревне, сударыня,  -  проговорила  в
конце концов горничная обиженным тоном. - Я-то ее хорошо знала, когда жила
у зубного врача; у него был  в  Буживиле  собственный  дом...  к  тому  же
сегодня холодно и здесь сыро.
   Они проезжали под деревьями. Нана, точно щенок, вдыхала  запах  листвы.
Вдруг на повороте дороги она заметила  среди  ветвей  часть  здания.  Быть
может, это здесь. И она вновь начала беседу с кучером;  но  он  все  время
отрицательно мотал головой. А когда они спускались с другой стороны холма,
он ограничился тем, что поднял кнут и пробурчал:
   - Глядите там.
   Она привстала и высунулась всем телом из коляски.
   - Где же, где? - крикнула она, ничего пока еще не видя, и побледнела.
   Наконец она различила кусочек стены. И тут  переполнявшее  ее  волнение
вылилось в восклицаниях и легком смехе.
   - Я вижу, Зоя, вижу!.. Пересядь на ту сторону... Ах, на  крыше  терраса
из кирпичей! Там оранжерея! Какой большой дом!.. Ах, как я рада! Гляди же,
Зоя, гляди!
   Коляска остановилась у решетки. Открылась маленькая калитка, и появился
садовник, длинный, сухопарый  мужчина;  он  держал  в  руке  картуз.  Нана
пыталась принять степенный вид: ей показалось, что кучер смеется про себя,
поджав  губы.  Она  удержалась,  чтобы  не  пуститься  бегом,  и   слушала
садовника, а он, как нарочно, оказался очень болтливым;  рассыпался  перед
Нана извинениями за беспорядок; ведь он только утром  получил  от  хозяйки
письмо. Но,  несмотря  на  все  усилия  казаться  степенной,  Нана  словно
отделяла от земли какая-то сила, она шла так быстро, что Зоя едва  за  ней
поспевала. В конце аллеи она на секунду остановилась  и  окинула  взглядом
дом. Он представлял собой большой павильон в итальянском стиле. Сбоку была
пристройка  поменьше.  Эту  виллу  выстроил   богатый   англичанин   после
двухлетнего пребывания в Неаполе; но она тотчас же ему опротивела.
   - Я провожу вас, сударыня, - сказал садовник.
   А Нана уже  опередила  его,  крикнув,  чтобы  он  не  беспокоился:  она
предпочитает осмотреть все сама. И,  не  снимая  шляпы,  она  бросилась  в
комнаты,  звала  Зою,  делилась  с  нею  своими  соображениями.  Голос  ее
разносился с одного конца  коридора  до  другого,  наполняя  возгласами  и
смехом пустынный дом, где уже много месяцев никто  не  жил.  Прежде  всего
передняя: немного сыровато, но это ничего, здесь не спят.
   Очень хороша гостиная с  окнами,  выходящими  на  лужайку;  только  эта
красная мебель - гадость, она  ее  переменит.  Ну,  а  столовая!  Чудесная
столовая! Какие пиры можно было бы задавать в Париже, если  бы  иметь  там
такую огромную столовую! Поднимаясь на второй этаж, Нана вспомнила, что не
видела кухни; она снова спустилась, каждый раз  вскрикивая  от  радостного
возбуждения. Зое пришлось восторгаться красотой плиты и величиной очага, в
котором можно было зажарить целого  барана.  Когда  Нана  опять  поднялась
наверх, она пришла в величайший восторг  от  своей  спальни.  Эту  комнату
орлеанский обойщик отделал нежно-розовым кретоном в  стиле  Людовика  XVI.
Ах,  как,  должно  быть,  хорошо   спится   здесь!   Настоящее   гнездышко
пансионерки! Далее было четыре, пять комнат для гостей, а затем - чудесный
чердак; это очень удобно,  будет  куда  поставить  сундуки.  Зоя  хмуро  и
холодно обводила взглядом каждую комнату и не спешила следом за  хозяйкой.
Вдруг та исчезла, и Зоя увидела ее на верхней ступеньке  крутой  лестницы,
которая вела на чердак. Ну уж, спасибо, у нее нет ни малейшей охоты ломать
себе ноги. Но вот до нее донесся издали голос, словно выходивший из печной
трубы:
   - Зоя! Зоя! Где ты? Поднимись!.. Ох! Ты и представить себе не можешь...
Это просто сказка!
   Зоя, ворча, поднялась. Она нашла хозяйку на крыше. Нана облокотилась на
кирпичную балюстраду и смотрела на расстилающуюся вдали  долину.  Горизонт
был необъятен, но его обволакивала серая дымка; жестокий ветер гнал мелкие
капли дождя. Нана должна была обеими руками держать шляпу,  чтобы  она  не
улетела, а юбки ее развевались, хлопая, как флаги.
   - Ну уж, извините! - сказала Зоя, выглянув и быстро прячась. -  Да  вас
унесет, сударыня... Что за собачья погода!
   Нана ничего не слышала. Нагнув голову, она смотрела  вниз  на  усадьбу,
участок в двести пятьдесят  -  триста  гектаров,  окруженный  стеной.  Вид
огорода целиком захватил Нана. Она поспешила  туда,  тормоша  на  лестнице
горничную:
   - Там масса капусты!.. Огромная капуста, во какая!.. И салат, и щавель,
и лук, и все, что угодно!.. Иди скорей!
   Дождь пошел сильнее. Нана раскрыла белый шелковый зонтик и побежала  по
дорожкам.
   - Простудитесь, сударыня! -  крикнула  Зоя,  преспокойно  оставаясь  на
крыльце под навесом.
   Но Нана хотелось посмотреть. И каждое новое  открытие  вызывало  у  нее
восклицание.
   - Шпинат! Зоя, иди сюда!.. Ай, артишоки!.. Какие смешные. Так,  значит,
артишоки цветут? Взгляни! Это что такое? Я не знаю.  Иди  же,  Зоя!  Может
быть, ты знаешь, что это такое?
   Горничная  не  двигалась  с  места.  Право,  ее  хозяйка  должно  быть,
рехнулась. Теперь дождь лил, как из ведра,  маленький  белый  зонтик  стал
совсем черным; он не покрывал Нана, и с юбки ее  струилась  вода.  Это  ей
нисколько не  мешало.  Она  осматривала  под  проливным  дождем  огород  и
фруктовый сад, останавливаясь у  каждого  дерева,  наклоняясь  над  каждой
грядкой. Потом побежала взглянуть на дно  колодца,  приподняла  стеклянную
раму в оранжерее,  посмотрела,  что  под  ней  находится  и  углубилась  в
созерцание огромной  тыквы.  Ей  хотелось  обойти  все  аллеи,  немедленно
вступить во владение всеми этими вещами, о которых она мечтала, шлепая  по
парижской мостовой в своих изношенных  башмаках,  когда  была  мастерицей.
Дождь усилился, но она  его  не  чувствовала,  и  только  огорчалась,  что
наступает вечер. Она плохо различала в темноте предметы  и  прикасалась  к
ним пальцами, чтобы понять, что же  это  такое.  Вдруг  она  разглядела  в
сумерках землянику. Это снова вызвало в ней ребяческую радость.
   - Земляника! Земляника! Здесь растет земляника, я чувствую ее  запах!..
Зоя, тарелку! Иди рвать землянику!
   И Нана, присев на корточки в грязь, выпустила из рук зонтик; ее  сейчас
же залило дождем. Зоя все не приносила тарелки. Когда Нана  поднялась,  ее
вдруг обуял страх. Ей показалось, что мимо скользнула какая-то тень.
   - Зверь! - крикнула она и застыла от изумления посреди дороги. Это  был
человек, и она его узнала.
   - Как!.. Бебе!.. Что ты здесь делаешь, Бебе?
   - Странно, - ответил Жорж, - я пришел, да и только.
   Она все еще не могла опомниться.
   - Ты, значит, узнал о моем приезде от садовника?.. Ох, что за  ребенок!
Да он весь мокрый.
   - Погоди, я тебе все объясню. Дождь застиг меня по дороге.  Ну,  а  мне
так не хотелось подниматься в Гюмьер, я перешел вброд Шу  и  провалился  в
яму с водой, черт ее возьми.
   Нана  сразу  забыла  про  землянику.  Она  вся  задрожала  от  жалости.
Бедняжечка Зизи попал в яму с водой! Она потащила его в дом, говорила, что
велит хорошенько затопить камин.
   - Знаешь, - прошептал он, останавливая ее в темноте, - я ведь прятался,
я боялся, что ты будешь меня бранить, как в Париже,  когда  я  приходил  к
тебе неожиданно.
   Нана ничего не ответила и, смеясь, поцеловала его в лоб. До сих пор она
обращалась с ним, как с мальчишкой,  не  принимала  всерьез  его  любовных
объяснений, играла с  ним,  словно  не  придавая  ему  никакого  значения.
Поднялась возня.  Нана  непременно  хотела,  чтобы  камин  затопили  в  ее
спальне; там им будет лучше. Зоя нисколько не удивилась  при  виде  Жоржа;
она привыкла  ко  всяким  встречам.  Но  садовник,  принесший  дрова,  был
поражен, увидев молодого человека, с которого струилась  вода;  он  был  к
тому  же  совершенно  уверен,  что  не  открывал  ему  калитки.  Садовника
отослали, в нем больше не нуждались. Комнату освещала лампа, в камине ярко
горел огонь.
   - Да он так ни за что не просохнет, он простудится,  -  говорила  Нана,
видя, что Жорж дрожит. - И ни каких мужских брюк!  -  Она  уже  собиралась
позвать обратно  садовника,  и  тут  у  нее  вдруг  мелькнула  мысль.  Зоя
распаковывала в туалетной вещи и принесла хозяйке  смену  белья:  сорочку,
юбки, пеньюар.
   - Вот и отлично! - воскликнула Нана. - Зизи может все это надеть. А? Ты
не брезгуешь?.. Когда твое платье высохнет, ты  переоденешься  и  поскорей
уйдешь, чтобы тебе не досталось от твоей мамы... поторопись, я тоже сейчас
переоденусь.
   Когда, десять минут спустя,  она  вернулась  в  капоте,  то  всплеснула
руками от восхищения.
   Ах, дусик, какой он хорошенький! Настоящая маленькая женщина!
   Он просто надел широкую ночную рубашку с прошивками, вышитые  панталоны
и длинный батистовый пеньюар, отделанный  кружевом.  С  голыми  руками,  с
рыжеватыми, еще влажными, ниспадавшими на шею  волосами,  белокурый  юноша
был похож в этом наряде на девушку.
   - Он такой же стройный, как я! - сказала Нана, обнимая его за талию.  -
Зоя, иди-ка, посмотри, как ему к лицу... А? Точно  на  него  сшито.  Кроме
лифа... он слишком широк ему... Бедненький  Зизи,  у  него  здесь  не  так
много, как у меня...
   - Ну понятно, у меня немножко тут  не  хватает,  -  говорил,  улыбаясь,
Жорж.
   Всем троим стало весело.  Нана  принялась  застегивать  пеньюар  сверху
донизу, чтобы придать юноше приличный вид. Она  вертела  его,  как  куклу,
давала ему шлепки, оттопыривала сзади юбку и спрашивала,  хорошо  ли  ему,
тепло ли ему? Еще бы! Конечно, хорошо! Ничто так  не  греет,  как  женская
сорочка; если бы он мог, он бы всегда ее носил.  Он  заворачивался  в  эти
одежды, его радовала тонкость ткани, это широкое одеяние, такое ароматное;
он ощущал в нем живительное тепло, словно исходившее от Нана.
   Зоя отнесла мокрое платье на кухню, чтобы оно как можно скорее просохло
у огня. Жорж, полулежа в кресле, решился сделать маленькое признание.
   - Послушай-ка, ты не собираешься ужинать?.. Я умираю от  голода.  Я  не
обедал.
   Нана рассердилась. Вот дурень, удрал от мамаши на  пустой  желудок,  да
еще  попал  в  яму  с  водой!  Но  сама  она  тоже  сильно  проголодалась.
Разумеется, надо поесть! Только придется удовлетвориться  чем  попало.  И,
придвинув к камину круглый столик, они съели презабавный импровизированный
обед. Зоя побежала к садовнику, который приготовил суп с капустой  на  тот
случай, если хозяйка не пообедает перед приездом в Орлеане; хозяйка забыла
распорядиться в письме, что готовить. К счастью, в погребе было достаточно
запасов. Итак, им подали суп с капустой и куском сала. Затем Нана порылась
в своем саквояже и нашла там свертки  провизии,  засунутые  ею  на  всякий
случай:  паштет  из  гусиной  печенки,  мешочек  конфет,  апельсины.   Оба
набросились на еду и ели с волчьим аппетитом, как едят в двадцать лет,  не
стесняясь, по-товарищески. Нана называла Жоржа: "Дорогая моя"; она решила,
что так гораздо проще и нежнее. Чтобы не беспокоить Зою,  они  по  очереди
ели из одной ложечки варенье, которое нашли в каком-то шкафу.
   - Ах, дорогая моя, - сказала Нана, отставляя столик, - я уже лет десять
так хорошо не обедала.
   Однако становилось поздно, и она  хотела  поскорее  отправить  мальчика
домой, во избежание  неприятностей.  Но  он  утверждал,  что  еще  успеет.
Впрочем, платье его плохо просыхало; Зоя говорила, что нужно подождать  по
меньшей мере еще с час; она засыпала на ходу, утомленная  путешествием,  и
ее отправили спать. Тогда Нана и Жорж остались  одни  в  молчаливом  доме.
Вечер прошел очень  приятно.  В  камине  тлели  угли.  В  большой  голубой
комнате, где Зоя, перед тем, как подняться к  себе,  приготовила  постель,
было немного душно. Нана стало жарко; она поднялась, отворила  на  минутку
окно и воскликнула:
   - Боже, как красиво!.. Посмотри, дорогая!
   Жорж подошел; подоконник показался ему слишком узким, он взял  Нана  за
талию и положил голову к ней на плечо. Погода  внезапно  изменилась,  небо
прояснилось, полная луна  заливала  окрестность  золотистыми  лучами.  Все
вокруг было объято глубокой тишиной, долина словно  ширилась,  переходя  в
беспредельную  равнину,  где  деревья  казались  тенистыми  островками   в
неподвижном озере света. Нана  растрогалась;  ей  представилось,  что  она
опять  стала  ребенком.  Несомненно,  она  мечтала  о  подобных  ночах   в
какой-нибудь период своей жизни, теперь уже позабытый. Все, что  случилось
с ней после того, как она вышла из вагона, - и  эта  огромная  равнина,  и
сильно пахнущие травы, и дом, и овощи - все это так взбудоражило ее, будто
она уже лет двадцать как покинула Париж. Ее вчерашняя жизнь отошла далеко.
У нее были ощущения, о которых она и не  подозревала.  Жорж  покрывал  шею
Нана нежными поцелуями,  и  от  этого  она  еще  больше  волновалась.  Она
неуверенной рукой отталкивала Жоржа, как ребенка, который утомляет  своими
ласками, и повторяла, что ему пора  уходить.  Он  не  отрицал  этого:  сию
минуту, сейчас он уйдет.
   Вдруг запела птичка и сразу замолкла. Это была малиновка,  притаившаяся
в кустах бузины, под окном.
   - Подожди, - шепнул Жорж, - она боится лампы; сейчас я погашу свет.
   И, снова обняв Нана за талию, прибавил:
   - Через минутку мы опять зажжем.
   Юноша прижался к  молодой  женщине,  а  она,  слушая  малиновку,  вдруг
вспомнила. Да, все это она слышала в романсах. Когда-то она отдала бы душу
за то, чтобы, как сейчас, светила луна и пели малиновки, чтобы  около  нее
был муженек, преисполненный  любви  к  ней.  Боже  мой!  Она  готова  была
заплакать, - настолько все это было хорошо и мило! Несомненно, она создана
для честной жизни. Она отталкивала Жоржа, который становился смелее.
   - Нет, оставь меня, я не хочу... Это было бы очень гадко в твои годы...
Послушай, я буду твоей мамочкой.
   Какая-то стыдливость сдерживала ее. Она вся покраснела, хотя  никто  не
мог ее видеть.  Позади  них  комната  наполнилась  мраком,  а  перед  ними
молчаливо и неподвижно простиралась пустынная равнина. Никогда еще Нана не
испытывала  такого  стыда.  Понемногу  она  почувствовала,  что   слабеет,
несмотря на свое стыдливое чувство и сопротивление. Это переодевание,  эта
женская рубашка и пеньюар все еще смешили  ее;  она  как  будто  играла  с
подругой.
   - О, это гадко, гадко, - бормотала Нана, сделав последнее усилие.
   И в предчувствии дивной ночи она упала,  как  девственница,  в  объятия
юноши. Дом спал.
   На следующий день, когда колокол в Фондет прозвонил к завтраку, стол  в
столовой уже не казался слишком большим. С первым поездом приехали Фошри и
Дагнэ, оба одновременно; а  за  ними  прибыл  следующим  поездом  граф  де
Вандевр. Последним сошел вниз  Жорж;  лицо  его  немного  побледнело,  под
глазами были синие круги. На вопросы присутствующих он  ответил,  что  ему
гораздо лучше, но он еще не совсем пришел в себя  после  сильной  головной
боли. Г-жа Югон  заглядывала  ему  в  глаза  с  беспокойной  улыбкой;  она
поправила юноше плохо зачесанные в то утро волосы; он старался  уклониться
от  этой,  казалось,  стеснявшей  его  ласки.  За  столом   она   дружески
подтрунивала над Вандевром, говоря, что ждала его целых пять лет.
   - Наконец-то вы здесь... Как же вы собрались?
   Вандевр шутливо ответил, что накануне проиграл в клубе бешеные деньги и
решил уехать, намереваясь конец этому положить в провинции.
   - Честное слово, это правда; найдите мне только  богатую  наследницу...
Здесь, должно быть, есть очаровательные женщины.
   Старушка поблагодарила также Дагнэ и  Фошри  за  то,  что  они  любезно
согласились воспользоваться приглашением ее сына. Но ее ожидал  еще  более
радостный сюрприз: вошел маркиз де Шуар, приехавший третьим поездом.
   - Ах, вот оно что! - воскликнула она.  -  Вы,  видно,  назначили  здесь
сегодня друг другу свидание? Условились? Что случилось? Уж сколько  лет  я
не могу всех вас собрать у себя, и вдруг вы появляетесь все сразу... О,  я
не в претензии.
   Поставили еще один прибор. Фошри сидел возле графини Мюффа и  удивлялся
ее живости и веселому настроению после того, как видел ее такой  томной  в
строгой гостиной на улице Миромениль. Дагнэ, сидевший  по  левую  руку  от
Эстеллы,  напротив,  казалось,  беспокоило  соседство  высокой  молчаливой
девушки;  ему  были  неприятны  ее  острые  локти.  Мюффа  и  Шуар  искоса
посматривали друг на друга.  Вандевр  продолжал  шутить  по  поводу  своей
будущей женитьбы.
   - Кстати, насчет дамы, - сказала наконец г-жа  Югон,  -  у  меня  новая
соседка, вы, должно быть, ее знаете.
   И она назвала Нана. Вандевр притворился, будто чрезвычайно удивлен.
   - Как? Усадьба Нана, оказывается, тут, по соседству?
   Фошри и Дагнэ также  выразили  удивление  громогласными  восклицаниями.
Маркиз де Шуар ел куриную грудку и, казалось, ничего не понимал.  Ни  один
из мужчин не улыбнулся.
   - Ну да, - ответила старушка, - говорю вам, эта особа приехала как  раз
вчера вечером в Миньоту. Я узнала все сегодня утром от садовника.
   На этот раз мужчины не сумели  скрыть  своего  удивления.  Все  подняли
голову. Как? Нана приехала? А ведь они  ожидали  ее  только  на  следующий
день, они думали, что опередили ее!  Только  Жорж  сидел,  опустив  глаза,
устало разглядывая свой стакан. С самого  начала  завтрака  он,  казалось,
дремал, неопределенно улыбаясь.
   - Тебе  все  еще  нездоровится,  Зизи?  -  спросила  у  него  мать,  не
спускавшая с него глаз.
   Он вздрогнул и, краснея, ответил, что совсем здор