отало
два  дня подряд. Отступая, русские - по  небрежности или нарочно? - подожгли
двор Беренда. От света пожара Марта проснулась и увидела на улице вступающих
немецких солдат. Марта заплакала, она боялась огня.
     В школе казаки целую неделю держали лошадей и оставили солому и  навоз.
Но ничего  худшего в деревне не  случилось. Только  гораздо позже,  во время
осенней вспашки,  работники поместья нашли в поле возле Ангербургского шоссе
тело неизвестного человека. Какой-то беженец, хотел перебежать через поле  и
его  застрелили. Его  и похоронили на  том самом поле,  где он пролежал  так
долго. Прибыл пастор из Дренгфурта, школьный учитель со всеми детьми.  Майор
отвел для могилы беженца двадцать квадратных  метров  ржаного  поля  на горе
Викерау.  Вокруг  креста  сделали  изгородь  из  боярышника,  а  в  середине
школьники посадили  незабудки.  Могила беженца на  горе  Викерау осталась  в
Йокенен единственным напоминанием о  большой  войне.  И, конечно,  памятник,
который впоследствии возвели  рядом со школой. Нашим героям.  На камне  были
высечены знакомые восточно-прусские имена нескольких  ополченцев и стрелков.
Сгоревший двор  Беренда  отстроили на средства из  фонда, выделенного рейхом
для разоренной Восточной Пруссии. Из рейха прислали лошадей,  скот и семена.
После того как из  школы вымели навоз и отремонтировали шкафы и стулья, дети
стали  учить в  ней патриотические песни об освобождении Восточной  Пруссии,
например, "О чем трубят фанфары".
     Зимой четырнадцатого-пятнадцатого  года прошел слух, что через  деревню
будет  проезжать  Гинденбург. Школьники целое  утро  мерзли на Ангербургском
шоссе, делали  снежных  баб  и  вставляли им в  руки флажки.  Но  победитель
Танненберга предпочел двинуться на восток по другим дорогам.
     Несколько  лет спустя работники выловили из деревенского  пруда  пики и
ружья, брошенные при поспешном отступлении русскими. Последнее напоминание о
казаках.  Майор велел  вычистить  заржавевшее  оружие и повесил  его в своей
охотничьей комнате.


     Как-то после обеда, когда инспектор поместья Блонски приехал на  лошади
к  Штепутату-отцу на примерку новых  галифе, двухлетний  Герман осознал, как
важно  в  жизни  принадлежать  к  тем, кто  ездит на лошадях, а не к большой
толпе, которая этажом ниже передвигается  на собственных ногах. Герман играл
в грязи  у забора, когда что-то заслонило солнце. Над ним стоял вороной конь
маленького  Блонского, грыз удила и  перестал пританцовывать  только  тогда,
когда Блонски привязал  его к столбу. Ботфорты с блестящими  шпорами ступили
рядом  с Германом в  песок -  высокие сапоги, оставлявшие  в  земле глубокий
след. Маленький Герман впервые  понял, что  мир был  поделен  между  людьми,
которые  сидят  на лошадях,  и людьми, которые стоят на  земле.  Лошадь  это
средство не только  передвижения, но и возвышения. Лошадь разделяет гордость
всадника: телегу с навозом она тащит, глядя в землю,  а за военным оркестром
скачет  с высоко  поднятой головой.  Лошадь  больше подходит  для возвышения
человека, чем, например, вол. Наука  ошибается,  датируя начало человечества
днем, когда четвероногий поднялся и пошел  на двух  ногах. Настоящий, высший
человек  возник,  когда первый двуногий вскочил на лошадь. Тот, кто сидит на
лошади, вынуждает  других почтительно смотреть вверх.  Даже маленькие фигуры
вроде инспектора Блонского появляются под этим углом на фоне неба и выглядят
внушительно.
     Господа  на лошадях были  господами  в  Йокенен:  майор,  владелец  750
гектаров полей, лесов и торфяных болот - его сын Зигфрид, который  служил  в
Кенигсберге и  время  от времени  приезжал в деревню  стрелять диких  уток и
кабанов - инспектор Блонски, возмещавший  свой  маленький рост необыкновенно
громким  голосом и  тем, что почти никогда не  слезал с  лошади. И  камергер
Микотайт,  единственный, кто не родился  наездником, а дошел  до этого своим
усердием. Его  отец еще  пас овец  на  болоте  поместья. Сын начал кучером у
майора,  стал бригадиром и наконец, как  камергер, сел на лошадь. Микотайт -
душа поместья Йокенен.
     Герман  на  четвереньках  двинулся к вороному жеребцу.  Радуясь  мелким
деталям, как  это свойственно только детям,  он рассматривал серые  копыта с
блестящими  подковами. Руки  едва доставали до свисающих стремян. Он  на них
немного покачался.  Вороной не возражал, когда Герман обеими руками обхватил
его  переднюю ногу. Только когда детская  рука  тронула узду, конь  вздернул
головой, и  Герман покатился в траву.  Тогда  он направился к задним  ногам.
Хотел  поиграть  с  яблоками  навоза,  но они  разваливались  в  его  руках.
Несчастье случилось без злого умысла со стороны вороного  жеребца маленького
Блонского. Виноваты были мухи-жигалки, забравшиеся животному под хвост. Конь
взбрыкнул. Заднее  копыто ударило Германа в  грудь и  отбросило на несколько
метров. Этого было достаточно, чтобы Герман посинел. Он  лежал свернувшись и
не мог ни стонать, ни кричать. Дядя Франц ехал с мельницы и  увидел  Германа
Штепутата,  безжизненно лежащего позади лошади.  Он остановился.  Соскочил с
телеги.  Побежал  бегом  через выгон (несмотря на свои сорок пять лет,  дядя
Франц  еще  мог  бежать  быстро).  Остановился  перед  посиневшим  маленьким
Штепутатом. Поднял  его на  руки. Положил  себе на  плечо.  Похлопал ему  по
спине. Мальчик, давай же, начинай дышать! Навстречу ему уже спешила Марта. И
как она шла! Заломив руки.  Потом она увидела  своего  посиневшего ребенка и
рухнула, легла  на  камни  перед  дверью  дома.  Штепутат раздел  Германа  в
мастерской  и  обнаружил  на его  груди,  как  клеймо,  отпечаток  лошадиной
подковы. Он тер  и  тряс  маленькое тело,  пока не услышал  тихий стон. Стон
становился  все громче и  наконец перешел  в  облегчительный рев,  настолько
громкий, что Марта очнулась от своего обморока.
     Блонски вызвался послать кучера Боровского в  Дренгфурт  за  санитарным
врачом  Витке.  Карл  Штепутат  в   приступе  мании   величия  отклонил  это
предложение. Зачем поднимать столько шума, это вам не какой-нибудь городской
недотрога. Глаза  у него  уже открылись, дышит вполне  нормально. В  Йокенен
дети каждый день падают с  деревьев, лошадей или  телег.  Для закалки нужно,
чтобы  на  тебя хоть раз наступила лошадь. От  этого  редко  кто умирал, но,
правда, было в деревне из-за таких случаев несколько хромых и горбатых.
     Оптимизм  Штепутата оправдался. Через неделю  Герман выздоровел. Он еще
немного  покашливал, и случалось, что, долго побегав,  он вдруг  бросался на
землю и начинал плакать. Но эти  симптомы постепенно  затихали. Зато надолго
осталось понимание, как важно в жизни быть верхом на лошади.


     На святого Мартина,  10  ноября  1936  года  майор  принял на работу  в
хозяйстве поместья  новую  горничную -  черноволосую  Анну из  католического
Эрмланда.  Это повторялось  из года в  год, потому что горничные в  поместье
постоянно  исчезали несколько странным образом:  их выдавали  замуж.  У Анны
были печальные глаза  и большая грудь -  внешние качества, подходящие для ее
должности. Анну никто не предупредил.  Экономка знала, но  молчала, как и во
все  предыдущие  годы.  Даже  жене  майора было  известно, почему  горничные
поместья меняются так  часто.  Знал  это  и маленький  Блонски,  и  камергер
Микотайт,  но   они  испытывали   почти  злорадство   при  виде  ничего   не
подозревающей девушки, шедшей со своим чемоданом от остановки  автобуса. Так
Анна и оставалась в  неведении, пока однажды ночью  в ее комнате не появился
майор  в галифе  и  сапогах -  прямо с охоты. Она закричала от страха,  но в
замке  были толстые стены, а  комната Анны находилась в самом конце дальнего
южного флигеля.
     Майор получил удовлетворение. Таков был порядок вещей в Йокенен. Почему
с Анной  должно быть иначе, чем со многими  другими горничными до нее? Таким
образом  майор снова убеждался, что, несмотря на свои шестьдесят шесть  лет,
он все еще полноценный мужчина. На него  это всегда находило поздней осенью,
когда  начиналась  скучная  восточно-прусская  зима,  когда ему  приходилось
отказываться от верховых прогулок,  потому что  дороги либо размывало,  либо
заносило снегом. Началось это в тот год, когда его жена всю зиму пролежала с
упорным  воспалением  легких.  Тогда  она  отнеслась к нему с пониманием, но
майор не остановился  и  после  того, как  воспаление легких прошло. Тем  не
менее с Анной все было бы в порядке, если  бы она после той ночи вернулась в
свой Эрмланд. Но она боялась так сделать. Это была ее первая должность. Если
бы  она сбежала, дома был бы ужасный скандал. Да она и  не была  уверена, не
относится ли то, чего от  нее требовал майор, к ее обязанностям. Может быть,
ей просто нужно все это терпеть.
     В новом году  не  было очередных месячных.  Сначала она  не верила,  но
когда ее  грудь стала  наливаться,  сомнений уже не  было. Только тогда  она
поняла,  что  с  ней произошло.  Майор  проявил внимательность. Он гладил ее
длинные  черные волосы - единственная нежность, которую он  допускал все это
время. Несколько дней спустя он вызвал в свой кабинет доильщика Августа. Это
был верзила-парень с мощными  руками, которые могли быка опустить на колени.
Август остановился на пороге, комкая в руках свою засаленную шапку.
     - Уже присмотрел себе невесту, готов жениться? - спросил майор.
     Август в смущении ухмылялся.
     - Наша горничная Анна хочет тебя.
     У  парня отвисла челюсть. Он перестал крутить шапку, и  помимо его воли
краска бросилась  ему в лицо. Нет, невозможно было поверить, что он нравится
черноволосой Анне.
     Майор предоставил его на время своим фантазиям, потом медленно добавил:
     -  У нее,  правда, скоро  будет  ребенок. Но  тебе  ведь это не  важно,
Август?
     Доильщик на мгновение сощурил глаза.  Он  ведь и сразу подумал, что  за
всем этим что-то кроется. Но мысль, что  под ним окажется черноволосая Анна,
подавила поднимающийся гнев.
     - Нет, не важно, хозяин, - сказал он.
     -  Ты  не  будешь в убытке. Получишь квартиру возле парка.  Когда уйдет
старший доильщик, ты будешь старшим доильщиком Йокенен.
     Август  думал, что  выгадал  дело  всей  жизни.  Он огромными  скачками
спустился с лестницы, бегом - да, огромный мощный парень бежал резвой  рысью
- пустился через двор поместья в  коровник. Ему хотелось  в уши кричать этим
лупоглазым, тупым  и  вялым  животным,  что красавица Анна  будет  его.  Как
одержимый, грузил он коровий навоз, таскал на двор тачку за тачкой.
     До  некоторых  пор в истории католички Анны  из Эрмланда  не замечалось
ничего  необычного.  Таким же  путем  пожизненную  должность и жену получили
лесник Вин,  несколько бригадиров, садовник и заведующий складом. Но с Анной
получились осложнения. При виде громадного мощного Августа ей стало страшно.
От мысли, что с ним  придется продолжать то,  что начал майор, ее бросало  в
дрожь. Нет, такого замужества она  не допустит!  Это было  ново для Йокенен.
Такого  еще  никогда не бывало. Это было выше понимания даже самого  майора,
который продолжал говорить ей, что желает ей добра.
     Анне очень хотелось пойти к католическому  священнику. Но  в Дренгфурте
таких  не было. В  Растенбурге,  наверное, был  хоть  один, и уж наверняка в
Реселе.  Но она не осмеливалась отпроситься на целый  день для такой дальней
поездки. Так  дело оказалось на руках Карла Штепутата. Анна пришла в темноте
и  постучала  в  окошко кухни, когда  Марта  готовила на ужин  молочный суп.
Из-под  черного  платка  смотрели измученные бессонницей  глаза.  Она хотела
говорить только с Мартой, говорить с мужчиной ей было стыдно. Она сидела  на
кухонной табуретке и говорила, то и дело  останавливаясь в замешательстве, в
то время как маленький  Герман  спокойно уплетал  свою манную кашу. Невинное
дитя еще ничего не представляло о том, что творилось в животе  Анны, поэтому
ему разрешили оставаться на кухне, даже когда Анна начала плакать.
     Когда  Марта  пересказала  все  мужу, первым  желанием  Штепутата  было
устраниться. Это случай  для духовного  лица или врача, а не для бургомистра
Йокенен. Что он  мог сделать? Он  даже был немного в обиде  на  эту приезжую
девушку,  что  она  отказывалась выйти  замуж  за доильщика  Августа.  Марта
смотрела на него, как никогда раньше не смотрела. Штепутат почувствовал, что
от него ждут  действий. Сначала он никак  не  мог отделаться  от мысли,  что
майор легко  мог бы  найти в Кенигсберге  врача  и оплатить все расходы.  Но
потом  он  сам  ужаснулся такой  смелости. Он позвонил  майору  по телефону.
Штепутату нужно было собраться с  духом, чтобы решиться на этот звонок -  он
всегда  чувствовал себя по  отношению к  майору нижестоящим.  Тем более было
приятно,  что майор,  вместо того чтобы просто  наорать на  Штепутата, начал
разговаривать.
     - Что же мне делать,  Штепутат? - кричал  он в  телефон. - Не могу же я
развестись и жениться на горничной.
     Штепутат  заверил  майора,  что он  ничего подобного  и  не  ожидал. Он
подыскивал слова, чтобы намекнуть насчет кенигсбергского врача, но майор его
опередил.
     - Об аборте не может быть и речи. Я не собираюсь из-за такой аферы идти
за решетку.
     - Может быть, ей просто  не нравится  этот Август,  - предложил  другую
мысль Штепутат и спросил, нет ли у майора чего-нибудь получше.
     - Чушь! - вскипел, наконец, майор. - Август один из моих лучших  людей.
Он надежный человек. Вы ведь это тоже знаете, Штепутат.
     Так дело и осталось. Было решено, что Штепутат обстоятельно поговорит с
девушкой  и  убедит ее в  преимуществах брака с доильщиком  Августом. Ладно.
Штепутат действительно постарался, начал издалека, говорил  о бедности людей
в  этом  крае,  о  счастье  иметь собственный угол  и кормильца  семьи.  Все
остальное тогда не так уж важно.
     Да,  да,  ей  понятно,  но  она  никак  не  может  подавить  в себе это
омерзение,  отвращение к мощи и насилию, с которым на нее набросится Август.
От одной мысли о его сильных руках ей становилось больно.
     Не придумав ничего лучшего, Штепутат  направился к письменному столу и,
порывшись, достал расписание автобуса Ангербург-Коршен. Девушке нужно уехать
домой. В таких ситуациях лучше всего совет матери. Он подробно объяснил, как
ей нужно ехать и где пересаживаться, чтобы добраться до Эрмланда.
     - Деньги у тебя есть? - спросила Марта.
     Анна покачала головой. Карл Штепутат, не задумываясь, вытащил кошелек и
дал  ей пять  марок. Без расписки. Без надежды на возврат.  Пожертвование на
утехи майора.  Анна взяла деньги безучастно, как будто против воли. Она даже
не поблагодарила, уходя, чем несколько удивила Штепутата.
     - Видит Бог, - сказала Марта, - майор нехорошо с ней поступает.
     В эту ночь на деревенском пруду сломался лед.  Еще днем начало капать с
крыш, а оставшийся снег наливался талой водой и оседал. Когда ломался лед, в
Йокенен  гремело, как в настоящую грозу. Трещины разбегались по всему пруду,
и на утро к шлюзу поплыли первые льдины. Для деревенской  молодежи  это  был
праздник.  Прощание  с  зимой.   Храбрецы  катались  на  льдинах  по  пруду,
отталкиваясь  длинными шестами.  Это  было  небезопасно -  талый  лед  легко
ломался. Для катания  на  льдинах, по весенней йокенской  традиции,  детей в
школе отпустили на  час  раньше. Все дети стояли вокруг пруда, ожидая, когда
кто-нибудь наберет  полные  деревянные башмаки.  На следующий день  во время
катания  на  льдинах нашли  Анну.  Шест  одного мальчика запутался  в черном
платке.  Он  потянул за  шест, и  на  долю секунды всплыло ее  бледное лицо.
Мальчики отметили шестами место, где показалась и снова погрузилась Анна. Из
поместья пришли люди с вилами и граблями, среди них и доильщик Август. После
часа поисков Анну нашли недалеко от шлюза.  Вытащили ее на льдину и положили
под греющим мартовским солнцем. Доильщик Август  стоял  над мертвой  и тупым
взглядом смотрел  на ее изящные черты. Кто-то принес лошадиную попону и тело
накрыли. Потом понесли к замку мокрый груз, с которого капала вода.


     С  некоторым опозданием до Йокенен добрались новые времена.  Осенью все
йокенцы были приглашены  на  вечер деревенской общины, который дренгфуртская
районная ячейка Национал-Социалистической Немецкой Рабочей Партии устраивала
в  трактире  Виткуна.  В субботу.  С детьми. Ведь дети это  будущее. Будущее
стояло перед прилавком Виткунши  в длинной очереди за  мороженым, размахивая
липкими леденцами на палочках.
     Отца Германа этот  общинный  вечер поставил в неловкое  положение.  Все
ожидали от него речи. Хотя бы вступительного слова. Пришлось  бы,  наверное,
сказать  что-нибудь о партии,  о вожде, о единстве  народа.  Но что-то в нем
поднималось против  выступлений. Эти однообразные штампы. "Дорогие товарищи.
Рад  приветствовать вас..." И  так  далее. В  сущности все одно и то  же.  К
счастью, главный доклад собирался делать партийный секретарь Краузе. Но что,
если  Краузе  откажется или  заболеет,  или не приедет  из-за плохой погоды?
Тогда все заботы о празднике падут на плечи Карла Штепутата.
     Ему удалось  уговорить учителя  Клозе открыть вечер вместо него.  Он-то
привык произносить речи перед детьми. Школе вообще досталась основная работа
по  подготовке мероприятия.  Четыре крепких мальчика из восьмого класса были
назначены  нести караул  при  знамени  перед  сценой,  маленькие  разучивали
куплеты и  представление театра теней. Жена учителя еще утром  раздала  всем
бумажные флажки со свастикой.
     С  наступлением  темноты  Йокенен  переоделся  в  коричневую  униформу:
Штепутат, маленький  Блонски,  камергер Микотайт.  Даже  страдающий подагрой
шорник  Рогаль,   и   тот,  благодаря   коричневому  мундиру,  придал  своей
сгорбленной  фигуре  некоторую  твердость. Учитель  Клозе  собрал школьников
перед памятником павшим героям и  в восемь часов ввел их марширующую колонну
в  зал  -  впереди  Клозе  в   штатском,   позади  жена  Клозе  в  облачении
Национал-Социалистического   Женского   Союза.  Духовой  оркестр  сапожников
Дренгфурта играл "Австрийские ласточки". Герман в новом матросском костюме с
развевающимися белыми ленточками  пробирался, держась за руку  матери, через
теснящийся Йокенен. Он не успокоился, пока Марта не достала для него красный
флажок  со свастикой.  Марта  купила флажок  за десять пфеннигов у  бледного
черноволосого мальчика, который  стоял  возле двустворчатой двери трактира и
смотрел, как Виткунша, снимая пену ножом, наполняла кружки пивом.
     - Как тебя зовут?  - спросила Марта черноволосого,  который так  охотно
расстался со своим флажком.
     - Петер Ашмонайт.
     Так  это  и  есть  Петер Ашмонайт! Один из множества  детей  работников
поместья. Герман  смотрел на  него  с  удивлением. Как  мог он  продать свой
флажок за  грош!  Герман видел,  как Петер Ашмонайт  протиснулся среди ног и
животов к прилавку, положил там свою  монету и  получил два кулька с шипучим
порошком. Продать флаг за два пакетика соды с лесной травой!
     Марта  потащила маленького  Германа  в  первый ряд, где  для  них  были
оставлены места. Перед ними, рядом с оркестром сапожников, в котором все еще
щебетали  австрийские  деревенские ласточки,  собирались  школьники.  Герман
оказался в опасной близости с литаврами, но был очарован этим инструментом и
его  глухим, бухающим  звуком. Когда  дренгфуртские  сапожники остановились,
школьники  запели:  "Отдадим   нашу  жизнь   за   свободу".   Клозе  усердно
дирижировал.  А  вот и опять он, Петер Ашмонайт,  худой  как спичка, в самом
первом ряду. Осклабился в сторону своего флага, которым Герман размахивал во
все стороны за спиной  учителя. Делал вид, что  поет, а  на самом деле жевал
свой шипучий порошок, пока у него на губах не выступила зеленая пена.

     Свобода как пламя, как вечный огонь.
     Пока он пылает, весь мир освещен.

     Было очевидно, что новое время еще  мал