наступления зимы. Таким образом
мазур Хайнрих бесплатно оказался на родине еще раз.
     Он  копал  вместе  со  всеми  семиметровый  противотанковый  ров  перед
крепостью  Летцен. Русские Т-34 скатятся туда  и перевернутся. Выкопать  ров
вокруг всего Германского рейха. Превратим  Германию  в остров. Не отдадим ни
пяди земли!
     Рытье  перекинулось и на Йокенен.  Гауляйтер Кох  из Кенигсберга решил,
что каждая  восточно-прусская  деревня должна  стать крепостью.  Так  что за
дело.
     - На  самом деле нужно  перекопать  только что  засеянное поле ржи ради
каких-то окопов? - сердито спрашивал дядя Франц.
     -  Да,  нужно,  -   подтвердил  Штепутат   и  показал  ему  инструкции:
"Подготовка  восточно-прусских деревень к обороне будет  проверена  выездной
комиссией  до  наступления морозов". - Но  ведь  не нужна же нам траншея  на
западной стороне, -удивлялся дядя Франц.
     -  Вокруг  всей  деревни, -  продолжал настаивать  Штепутат,  показывая
пальцем в инструкцию.
     - Ты думаешь, кто-нибудь полезет в траншею, если дело пойдет всерьез?
     Этого не знал и Штепутат.
     - Неужели Германия уже в такой опасности, что им нужно разрывать поля и
луга вокруг  каждой  деревни?  -  спросила как-то вечером  Марта, когда  они
ложились в постель.
     Штепутат покачал головой.
     - В  прошлой войне  мы отступили раньше  времени и  оказались за линией
фронта.  Это не должно повториться.  Никто  не должен нас упрекнуть, что  мы
проспали и не подумали обо всем.
     Так что рытье окопов началось и в Йокенен. Узнав об этом, Герман созвал
на оборонительные работы  всю  йокенскую детвору.  После школы  они  строем,
каждый  с лопатой на плече,  с песнями  шли по  Йокенен. Здесь  не  задавали
вопросов, нужны окопы  или не нужны, здесь копали! Сначала они ковырялись на
лугу  Штепутата, создали  северный фронт, в  сторону Вольфсхагенского  леса.
Копали и на кладбище, отвели от покойников воду. Потом за мельницей, в парке
и  наконец на ржаном поле дяди Франца. Посмотрел бы на  них  фюрер,  это был
такой энтузиазм!
     -  Что  случилось с детьми? -  поражалась  тетя Хедвиг. - Посмотреть на
них, страшно делается.
     На обед они поочередно являлись в поместье, к Штепутату  и тете Хедвиг.
Шли  строевым  шагом до самых окон кухни, составляли лопаты в пирамиду,  как
солдатские ружья.  Потом в  строгом  порядке обливались  холодной  водой под
насосом. И никто не дрожал. Потом прием пищи.
     - Ешьте, детки, ешьте,  -  подбадривала йокенскую детвору тетя  Хедвиг.
Она в растерянности стояла в своей кухне, удивляясь, как изменились дети.
     Петер Ашмонайт копал всего один день. На следующий день он объявил себя
часовым и полез на иву высматривать вражеских лазутчиков.
     - Вы же  не можете просто так копать и вдруг оказаться "в жопе". Кто-то
должен смотреть.
     Он  сидел на охапке соломы среди  ветвей, надежно скрытый за желтеющими
ивовыми листьями, курил время от времени стянутую у матери сигарету, а когда
становилось  скучно, стрелял  из рогатки по  воробьям. По  большой  нужде он
слезал с  дерева и,  чтобы не нюхать собственную  вонь, отбегал на некоторое
расстояние. По малой нужде он  не беспокоился. Между копающими малышами и их
сторожевым  охранением  регулярно  сновали  связные.  Иногда  Петер  подавал
полицейским  свистком сигнал тревоги. Тогда головы  скрывались  в наполовину
выкопанных окопах, черенки лопат становились ружьями, в  вымышленного врага,
подползающего с  востока,  летели камни.  Трескотня пулеметов  вспугивала  с
полей  стаи  ворон.  Мальчики устремлялись  в атаку,  неслись  по  бороздам,
бросались в  грязь,  обстреливали  комьями  земли  весь мир,  маленький  мир
деревни Йокенен.
     После сражения натаскивали к  своей траншее картофельную ботву.  Петер,
всегда носивший при себе спички, поджигал ее.  Все садились  вокруг костра и
пекли на палочках картошку. При этом они пели песни гитлеровской молодежи.
     Траншейный  энтузиазм не пощадил и  деревенский выгон.  Мальчики вырыли
поперек выгона зигзагообразную траншею, разделив деревню на северную и южную
часть.  Но  выгон  был  расположен  слишком  близко  к  пруду. Не успели они
углубиться на полметра,  как  хлынула  грунтовая  вода. Ничего не  помогало,
пришлось насыпать на дно траншеи ветки и солому, чтобы не ходить по колено в
воде. Когда пасшийся на выгоне  баран старого Зайдлера, испугавшись чего-то,
свалился вниз головой  в траншею и  его  пришлось зарезать, шутки кончились.
Штепутат  распорядился засыпать часть траншеи на выгоне, а остальное накрыть
досками. В  порядке  компенсации Герману  было разрешено устроить  в огороде
Штепутата землянку. Она  получилась такой просторной, что в дождливую погоду
в  ней  находилось  место  для  всех  юных  гитлеровцев   деревни.  Штепутат
пожертвовал  для  этой  землянки  свои  дубовые  колья,  приготовленные   на
следующее лето для нового забора.
     - Боже, не могу на это  смотреть, -  жаловалась Марта. - Если  земля не
выдержит, их всех засыплет в этой землянке.
     - Пусть дети играют, - сказал Штепутат, и это прозвучало так, как будто
он хотел добавить: "Кто знает, как долго еще все  будет хорошо?"  В середине
землянки они  поставили проржавевшую  ванну и заполнили ее гладкими плоскими
камнями, собранными на полях. Это были боеприпасы  защитников Йокенен. Когда
шел дождь, они сидели  в  землянке, вырезали из дерева гранаты и примитивные
ружья. "Мы двинемся маршем походным..." Октябрь 1944 года.
     Только еще ничего не подозревающие дети пылали энтузиазмом.


     Ни грохота канонады, ни пулеметного огня. Но  именно  в  этот день,  16
октября  1944  года,  началось  большое  наступление   на  восточно-прусской
границе. От Гумбинен до Роминтенской  пущи. Ветер был благоприятный, относил
шум  стрельбы  от  границы  на   восток.  Но  новость   все-таки  потихоньку
просачивалась:  на границе  что-то происходит! Впервые в сообщениях вермахта
прозвучали  немецкие названия  населенных мест:  Гросвальтерсдорф, Шлосберг,
Эйдткунен, Гольдап.
     На Ангербургском  шоссе появились маленькие возки, медленно  ехавшие на
запад. Без особой  поспешности. Впереди две  лохматые лошади, позади корова.
По бокам корзины, корыта, жестяные ведра. Под навесом пара  мешков  овса для
лошадей,  немного муки для  молочного супа детям.  Лошадиные попоны, овчины,
постели,  из которых  выглядывают  детские головы. Они пришли с  той стороны
границы,  литовцы  и  белорусы,  дружелюбно относившиеся  к  немцам и теперь
боявшиеся возвращения  Красной  Армии. Завернутая  в  черный  платок  матка,
мужчина с  закрученной бородкой, множество  детей, бегущих босиком  рядом  с
повозкой  -  в это время было  еще достаточно тепло.  Они никому не  мешали.
Выпускали  своих  коров  и  лошадей  пастись  в  дорожном кювете, варили  на
открытом огне молочный суп, выкапывали из земли несколько картошин. Ночевали
в  полевых  сараях или  конюшнях, на следующее утро  спокойно  собирались  в
дальнейший  путь. Неторопливое, как бы  задумчивое бегство.  Светлая,  сухая
осень.
     Двадцатого  октября танковые  колонны 11-й  русской  гвардейской  армии
достигли  пункта  Неммерсдорф  на реке Ангерапп. Это  было уже километров на
сорок вглубь  восточно-прусской  земли  и  уже  не  так  далеко от логова, в
котором в те дни еще пребывал волк.
     - Мне, пожалуй, надо домой, мастер, - сказал Штепутату мазур Хайнрих, а
когда Хайнрих собирался домой - это был плохой знак.
     -  Там ты будешь  еще ближе к границе, чем здесь, - пытался  отговорить
его Штепутат. Но все было бесполезно. Хайнрих уложил свои вещи. Узнал, когда
отправляется  автобус  на  Коршен..  Но  тут  на  выручку  Штепутату  пришло
сообщение  вермахта:  фланговый  удар  парашютно-танкового  корпуса  "Герман
Геринг" отсек русских, прорвавшихся у Неммерсдорфа.
     - Ну,  видишь, - сказал Штепутат. Хайнрих распаковал свои чемоданы. Все
еще будет хорошо.
     В  конце октября  йокенцам  представилось необычное  зрелище:  камергер
Микотайт стоял посреди улицы  и перед всеми людьми, перед женщинами и детьми
вытирал лившиеся из глаз слезы.  Конный завод  в Тракенен  южнее Инстербурга
оказался  на линии фронта.  Гордость  Восточной  Пруссии впопыхах погнали на
запад прямо  через  леса.  Беженцы-лошади попали  в  Йокенен,  скопились  на
выгоне, зашли по колено в пруд, жадно пили воду.
     - Боже мой, какие красивые лошадки,  - бормотал, глядя на них, камергер
Микотайт... и плакал.
     Поток повозок на дорогах становился все гуще.  Это были  уже  не только
литовцы с той стороны границы, но и первые немецкие крестьяне из пограничных
округов, из  Гольдапа, Хайдкруга  и Тильзита. Стада  запрудили Ангербургское
шоссе, гудящие военные машины сгоняли скотину в кювет и на поля. Одна корова
отелилась на  поле рядом с йокенским кладбищем. Что было делать? Задерживает
со своим теленком весь караван. Камергер Микотайт  взял корову  и  теленка в
йокенский коровник. Только на время, разумеется. И под расписку. На обратном
пути заберут. Некоторые животные начинали хромать и, обессиленные, падали на
шоссе. Ревели  всю ночь,  да так, что было  слышно в любой  комнате Йокенен.
Микотайт  позвал  часового,  охранявшего  русских  пленных,   и  среди  ночи
отправился с ним на  шоссе.  Часовой  нажал  пару раз  на  спусковой крючок,
мычание прекратилось. Мясо Микотайт, как  полагалось, отправил на  следующее
утро на приемный пункт в Дренгфурт. Порядок прежде всего.
     Когда Гольдап  пал, мазур  Хайнрих опять  предстал  перед  Штепутатом в
шляпе  и  пальто.  Но  телефонный звонок  разрушил все  надежды  на  отъезд:
железнодорожное сообщение  с пограничной Мазурской  областью  было прервано.
Гражданские  лица  больше  не  могли  туда попасть. Хайнрих, было,  собрался
попробовать  пешком,  но  тут, 28  октября,  вермахт  сообщил,  что  русское
наступление на восточно-прусской границе окончилось  провалом.  Когда  после
двухдневных уличных  боев  был отбит Гольдап, Ханс Фриче мог утверждать, что
русские  изгнаны  с  немецкой земли.  Это  было не  совсем так,  потому  что
Роминтенская пуща - протянувшаяся  вдоль границы лесная область, в которой в
более  благоприятные  времена охотился Герман  Геринг -  оставалась в  руках
русских. С охотой было покончено.
     - Фронт устоял, -  с облегчением сказал Хайнриху Штепутат. - Теперь  мы
сражаемся за немецкую землю, а не за какие-то несколько русских болот. Здесь
каждый будет держаться до последнего. На нашей границе они не пройдут.
     Пятого  ноября  1944  в Восточной  Пруссии  был  мир. Солнечная поздняя
осень. Первые  ночные  заморозки. Дымящаяся  земля за  плугами. Стаи  ворон.
Тишина.


     Неожиданно снова появился Блонски. Как-то утром, когда Микотайт выходил
на двор поместья,  чтобы  прозвонить начало работы,  Блонски  стоял в дверях
конюшни. Никто не мог сказать, как и когда  он прибыл в Йокенен. Судя по его
виду, он проделал весь долгий путь  от Украины до Йокенен  пешком. Сапоги  в
пыли, куртка  потерта  и  забрызгана грязью. К брюкам  пристала  солома (он,
наверное,  спал по ночам в стогу). Так выглядел маленький, гордый  инспектор
Блонски, перед которым  когда-то  дрожал  весь  Йокенен,  а  потом  половина
Украины.
     - Слушай, пришлось бежать без оглядки, - рассказывал Блонски. - Лавочка
закрылась. И на всем пути партизаны. Убивают каждого, кто только попадет  на
мушку.
     Микотайт  в  растерянности  рассматривал неизвестно откуда свалившегося
Блонского.
     - Нам всем нужно сматывать. Горит весь восток, трясет со всех сторон.
     - На фронте спокойно, - заметил Микотайт.
     - Это спокойствие перед бурей. Если мы вовремя не переберемся на запад,
нас  всех  перережут.  Все  валится  в одну кучу.  Нам  уж  лучше перейти  к
американцам или англичанам. Здесь на востоке страшно. Нас предали и продали.
Предали итальянцы и румыны, евреи,  цыгане  и иезуиты,  помещики и  офицеры.
Конечно, они не могли простить  ефрейтору Адольфу Гитлеру, что он выигрывает
войну! Куда ни посмотришь, предательство.  Противотанковые батареи на фронте
получают  пулеметные патроны,  вместо  топлива  для наших "тигров"  привозят
воду, а вместо ручных гранат присылают ящики с дамским бельем.
     -  Ну,  дело выглядит  не так  уж плохо, -  возразил  Микотайт. - Фюрер
обещал отстоять Восточную Пруссию.
     -  Фюрер! Фюрер! Он  один  не может удержать границу. До октября он еще
был здесь, а сейчас  наверняка и он испарился. Восточная Пруссия - фронтовая
область. Вы этого, небось, не заметили, а?
     "Посмотрите-ка  на  этого  Блонского",  -  думал   Микотайт.  -  "Готов
обделаться  от  страха.  Как  изменился!  Да  и еще  меньше  стал".  Он взял
Блонского к себе в дом,  чтобы тот смог помыться и прилично  одеться. Увидев
отряд русских пленных, марширующих на работу, Блонски схватился за голову.
     - Да у вас тут еще и пленные в Йокенен!
     - Они нам нужны для уборки  свеклы, - объяснил Микотайт. -  Без русских
нам свеклу не собрать.
     - Вы с вашей сраной свеклой!  Если вы не избавитесь от пленных, они вам
первые перережут глотки, как только подойдет фронт.
     Микотайт затряс головой.
     - Послушай, ты только не наделай в штаны! Почему это пленные должны так
поступить? Им в Йокенен было хорошо.
     Никаких  разговоров,  русские  должны  остаться!  Микотайт  и не  думал
бросать сахарную свеклу в замерзающем  поле. После уборки свеклы еще можно о
чем-то говорить. Зимой в поместье работы мало, а в лес на рубку дров пленных
все  равно нельзя пускать. Но до  конца ноября русские  ему нужны, ничего не
поделаешь!


     Почему Карл  Штепутат вдруг стал  запирать свой  ночной шкафчик? Герман
притворился спящим. Он видел, куда отец положил ключ. Все остальное было уже
детской игрой. Герман выдвинул изъеденный  жучком  ящик и  ахнул.  Его  рука
коснулась  холодного  ствола револьвера.  Он взял оружие  из  ящика  и  стал
рассматривать со всех  сторон. Для чего отцу револьвер? Чего он боится?  Что
ночью из Вольфсхагенского леса в Йокенен придут партизаны?
     Под револьвером лежала  газетная  бумага, под  ней журналы. Герман взял
ноябрьский  номер  "Народного  наблюдателя". На первой  странице фотография:
трупы Неммерсдорфа.. Изуродованные человеческие  тела, собранные и уложенные
в  ряд.  Трупы  немцев.  Неммерсдорф  был  первым  немецким пунктом,  жители
которого  попали  в руки  русских.  После  того как немецкие  войска  отбили
Неммерсдорф,  фотографы пересчитали трупы, а "Народный наблюдатель"  показал
их в  предостережение немецкому народу: "Так будет с каждым из нас,  если мы
не  будем  готовы  отдать   в   этом  бою   последние  силы  для  достижения
окончательной победы!" Ниже  лежал номер "Штурмовика",  специальный выпуск о
Варшавском  гетто.   Там  Агасфер  ковылял  на  костыле,  перешагивая  через
изможденных  и  высохших  от  голода  людей.  Безобразные,  апокалиптические
фигуры,  толстые  носы, растрепанные  седые бороды, ветхие одежды  заполняли
страницу  за страницей. Это нагромождение  уродства  Штепутат держал в своем
ночном  шкафчике под  замком,  чтобы  никого  не беспокоить  понапрасну.  На
последней странице  "Штурмовика" фотография, на которой одно лицо показалось
Герману знакомым.  Этот человек в форме СС, с автоматом  на изготовку, стоял
на варшавской улице, а перед ним десяток мужчин и женщин с поднятыми руками,
повернувшись лицом к стене... Герман понесся с журналом на кухню к матери.
     - Это доильщик Август! - кричал он, показывая на фотографию с подписью:
"СС очищает гетто".
     Озадаченная  Марта  забрала  у него журнал. Отнесла  обратно в шкафчик.
Закрыла на ключ. Нет,  это не для детей -  ни трупы в  Неммерсдорфе, ни СС в
гетто.
     В декабре доильщик  Август  приехал  в отпуск  (на Рождество он  всегда
приезжал  к  матери).  Когда он  появился у Штепутата,  чтобы  забрать  свои
отпускные карточки, сел на стул для посетителей и  собирался закурить первую
сигарету, Штепутат достал номер "Штурмовика".
     -  Узнаешь этого?  - смущенно улыбнулся он, показывая на  фотографию из
гетто.
     Да,  Август  узнал. Он  сначала побледнел, как  полотно, потом  налился
краской. Пальцы  нервно  сдавили сигарету.  Он  наклонился  над фотографией,
рассматривал ее, как будто  обследовал каждый камень улицы  и домов.  Но  не
было ничего, что можно было бы истолковать превратно.
     - Можешь гордиться - попал в газету, - сказал Штепутат.
     - Мы их не расстреливали, - сказал доильщик Август, показывая на людей,
обращенных лицом к стене  варшавского дома.  - Только  обыскивали и отбирали
оружие. Это выглядит хуже, чем было на самом деле.


     С  первым морозом  лебеди улетели на юг. Очень поздно, слишком  поздно.
Они  задержались, потому что вылупившиеся в  конце  июня птенцы еще не умели
летать. Виноват был Петер Ашмонайт, разбивший у лебедей первую кладку яиц.
     Молодые лебеди остались, пытались стоять на тонком льду, проломили его,
сгрудились  все  вместе  в  маленькой  полынье,  не  давая воде  замерзнуть.
Величиной  они были  уже почти  с  родителей, но их перья  еще  не побелели.
Вначале они кормились  отмирающими  остатками тростника  и  последней ряской
йокенского пруда. В конце  концов мороз  выгнал их на берег. Они  вперевалку
шлепали  по  выгону,  отважились  даже  выйти на дорогу,  отбивали  у  ворон
кухонные  отбросы, картофельные  очистки. Зашли  даже на двор к тете Хедвиг,
обнаружив там  остатки  корма для кур.  Йокенские  дети  преследовали  их  с
беспощадным упорством. Где бы они ни появлялись, их гнали камнями и палками,
они безуспешно  пытались взлететь, падали на уже  промерзшую  землю -  серые
пятна среди ставшего белым ландшафта.
     Но серые лебеди были не единственными пятнами  на  свежем снегу: следы!
По  снежной  белизне  через йокенские  поля  с северо-запада  на  юго-восток
пролегла свежая тропа. Прошло человек двадцать, не меньше. И ни одна  собака
не  залаяла.  Кто  это  ходил ночью  вокруг  деревни?  В  лесах  становилось
тревожно. Каждый  вечер с наступлением  темноты прилетали завывающие швейные
машинки.
     - Они  сбрасывают  в  лес  боеприпасы и продовольствие,  - сказал мазур
Хайнрих.
     Работники  поместья  торопились выбраться из леса  до  темноты, а ночью
леса принадлежали другим. Лесник Вин завел  себе вторую собаку и итальянский
карабин.
     - Я не дам,  чтобы мне вспороли брюхо, - смеялся он, хотя на самом деле
ему было не до смеха.
     Кучер  Боровски   каждый  день  уговаривал  маленькую  бледную  женщину
прекратить выезжать. В последнее время говорят столько всякого! Но маленькая
бледная женщина  настаивала на своем. Ей нужны ежедневные поездки  в  санях,
простор и тишина убранных полей, вид до зубчика елок на горизонте.
     "Нас как-нибудь прикончат", - в отчаянии бормотал Боровски. Он старался
устроить так,  чтобы избегать  опасных  мест.  Никакими  силами не удавалось
заставить его поехать  к  болоту, да  и  полевой  сарай и песчаная  дорога к
Воверише на опушке леса нагоняли на него страх. Гораздо спокойнее было ехать
по  открытой проселочной дороге,  идущей  к  усадьбе.  Или  к  мельнице.  И,
конечно, проехать немного по шоссе на Дренгфурт. Но шоссе казалось маленькой
бледной женщине недостаточно безлюдным. Нет, она не могла переносить,  чтобы
на  нее  смотрели  проезжающие  мимо  беженцы  с  границы,  солдаты  в белых
маскировочных халатах.  Больше всего ей хотелось бы оставить дома и  кучера,
чтобы побыть одной, поплакать одной.
     На  самом  деле  никого  в  те  дни  не  убили.  Не  было  моря  крови,
проливаемого партизанами  среди гражданского населения.  Да  это  были и  не
настоящие   партизаны,  а   просто  беглые   пленные,  которые  еще   осенью
рассчитывали на приход  Красной  Армии, а  сейчас были  застигнуты  врасплох
зимой. Начавшиеся морозы выгоняли их из лесов. Как-то вечером трое пришли на
стоящий  особняком  хутор Эльзы  Беренд. Они распахнули дверь кухни, один  с
автоматом. Забрали с  кухонно