и,  чтобы приносили  матери дрова  из сарая.  Вместе с полевой  ведьмой,
поедавшей  детей,  и  колдуньей-цыганкой  Дед  Мороз  был   третьим  пугалом
маленьких  йокенцев.  Наводя  страх  на  детей  перед  Рождеством,  дорожный
обходчик Шубгилла зарабатывал этим кое-что на девятерых своих собственных.
     У  Германа  Штепутата Шубгилла  появился в первый раз  вечером Николина
дня. Он пока удовлетворился тем, что постучал в окно и показал свою страшную
личину, повергавшую  в  ужас  детей  из поколения  в  поколение. Даже мазуру
Хайнриху  стало  не по себе,  когда за стеклом появилась эта  рожа, а Герман
бросился под стол и спрятался в ящике с обрезками ткани.
     Во второй раз, за неделю  до праздника, Дед Мороз вошел в дом. Он встал
на пороге, занеся с собой много холодного  воздуха и грязного снега, и начал
размахивать потертой метлой, предостерегая Германа от дерзостей по отношению
к матери.
     У Петера Ашмонайта Дед Мороз не показывался.
     - Радуйся, голубчик, что он не приходит,  -  сказала слепая бабушка.  -
Если он придет, он тебя так отлупит, что ты потом долго не сможешь сидеть.
     Порку Петер, пожалуй, стерпел  бы, лишь  бы только Дед Мороз  появился.
Или была в этом какая-то связь с ловлей рыбы без спроса?
     За три дня до  праздника лесник Вин привез в деревню целые сани елок. И
еще каких! Одна к  одной, пышные, все  ветки  на месте.  Клиенты у Вина были
постоянные. Самое  большое дерево предназначалось для замка, где его ставили
на веранде: ни в одну из комнат или залов оно не помещалось. Получил елку  и
Штепутат, и  вернувшийся  с  войны Микотайт,  и трактирщик Виткун.  И у всех
находилась для лесника  Вина  пара сигар и стопка шнапса, а в трактире  даже
целая бутылка. На простых  крестьян такое  обслуживание не распространялось,
им приходилось  заказывать свои елки в конторе поместья, платить наличными и
самим забирать у лесника. Для работников  поместья в усадьбу по распоряжению
майора привозили сани маленьких елочек - их  предстояло  ставить в комнаты с
низким потолком. Таким образом  Рождественская елка оказалась и у Петера. Ее
принесла с собой мать после вечерней дойки в сочельник. Слепая бабушка сразу
же учуяла свежий елочный запах и стала петь про родившегося Иисуса Христа.
     Сочельник в  Йокенен  начинается во второй половине дня, когда на землю
опускаются  сумерки, когда опушку леса за Вольфсхагеном  уже  не видно,  а к
усадьбе сворачивают последние сани с дровами. У Штепутатов были пряники, еще
из мирных  запасов.  Но  впервые  пришлось их  печь  без  марципана.  Герман
развешивал на елке самодельные бумажные цепи и соломенные звезды, в то время
как  Карл  Штепутат укреплял  на  верхушке  дерева  украшение,  поразительно
похожее  на  прусскую кирасирскую каску.  Герман ждал Деда Мороза, но тот не
мог  появиться раньше, чем Шубгилла вернется со своей службы на шоссе. Марта
коротала время, напевая печальные песни. Подмастерье Хайнрих отбивал мягкими
тапками  такт и  курил  трубку  за  трубкой.  Это  было  спокойное  время  -
сумеречный час, когда еще рано зажигать лампы,  но уже слишком темно,  чтобы
работать.
     Для Петера Ашмонайта сочельник начался позднее. Когда стемнело, он взял
свой рюкзак и направился к пруду.  Он очистил свою ямку от тонкой корки льда
и  вытащил  из  тайника  в  камыше  свой  примитивный  сачок.  Сначала  надо
посмотреть, что попалось в сеть. Петер  водил  сачком в  воде, как  ложкой в
молочном супе,  пока не  почувствовал в нем что-то тяжелое. Он  принес домой
несколько карпов,  хотя и маленьких, но все-таки  карпов. Кроме  Ашмонайтов,
карпов в этот день ел только майор. Мама Петера  варила рыбу, слепая бабушка
пела  "Святую ночь",  а Петер ждал у  окна.  Дед Мороз не  пришел, наверняка
из-за  утащенных  карпов.  Но подарки  все-таки были. Они  появились  как-то
вдруг.  От матери пара штанов,  а слепая бабушка тайком под одеялом  связала
рукавички.
     - Может быть,  папа приедет в отпуск, - уже поздно вечером сказала фрау
Ашмонайт.
     К  Герману  Штепутату  Дед  Мороз пришел  часов в восемь.  Ему пришлось
пробиваться сквозь густой снегопад, который, как  по заказу, всегда  украшал
восточно-прусское  Рождество. Не удивительно,  что  он занес  на  сапогах  в
гостиную много снега.  Размокший снег лежал под елкой, таял и превращался  в
грязные лужи, которые Марте пришлось вытереть тряпкой. После церемониального
представления, чтения стихов, размахивания розгой  и громкого брюзжания  Дед
Мороз уселся  в  лучшее кресло  и развязал свой  мешок.  Много  практичного,
купленного  без  карточек  до  войны  и сохраненного  на  Рождество:  чулки,
ботинки, сшитые отцом штаны, но  еще и ящик с кубиками, чтобы играть в войну
подводных  лодок, и  колода карт для игры "Черный Петер".  Марта не получила
ничего,  зато  для  Карла  Штепутата в мешке  Деда Мороза оказался  сюрприз:
бутылка мирного рома! Дед Мороз  предложил  тут же и  попробовать ром на его
мирное  качество, но у Штепутата  оказалась более блестящая идея. Мирный ром
надо пить в  мирное время. Он сохранит эту бутылку  до окончательной победы.
Штепутат торжественно обернул  ром в золотую фольгу и  поставил его  рядом с
хрусталем  в  буфет.  Деду Морозу  пришлось удовлетвориться красным вином  и
сигарой. Когда он  уходил, Марта  ссыпала ему в мешок целый поднос  пряников
для многочисленных детей Шубгиллы.
     Герман уже был в постели, когда  в  окно постучал  Петер. Герман открыл
окно,  на кровать, кружась, полетели снежинки. Это выглядело здорово,  как в
сказке про метелицу.
     - Тебе можно выходить так поздно? - спросил Герман.
     Конечно, Петеру можно выходить всегда.
     - К тебе Дед Мороз приходил? - спросил Петер.
     Герман притащил на  подоконник  ящик  с кубиками  и  карты.  Узнав, что
Петера  Дед  Мороз  забыл, Герман  дал карты ему.  Ашмонайт состроил Черному
Петеру гримасу, засмеялся, а Герман сказал, что они очень похожи.
     Устав висеть на карнизе, Петер спрыгнул обратно в снег. Побрел, засунув
руки в карманы, через  замерзший  пруд. Было интересно отыскивать заметенные
следы. Повсюду  горели  огни,  но  людей нигде не  было видно. В  Дренгфурте
звонили колокола. Сквозь падающие снежинки луна, слегка нечеткая, приветливо
сияла над кладбищем. Хассо, охотничья собака майора, выла на нее весь вечер.
Как  говорила слепая  бабушка,  раньше в  Вольфсхагенском  лесу  были волки.
Последнего  волка  майор застрелил в своем лесу вскоре после  большой войны.
Петер  начал посвистывать,  при  мысли о  волках ему  стало немного страшно.
Чтобы  согреться,  он  пустился  по  льду  вприпрыжку. Если  бы  ему  сейчас
встретился Дед  Мороз, он бы ему  ножку подставил. Петеру не  нравились Деды
Морозы.
     Наутро  вся  деревня  была  поражена  количеством людей в  форме  среди
гуляющих  по  деревенской улице,  на  пруду,  в  парке и на  дворе  усадьбы.
Рождественские  отпускники в  серых полевых  шинелях. Только один выпадал из
общей картины - доильщик Август в черной форме СС. Черт побери, ну и парень!
Почти  два метра ростом,  светло-рыжие волосы,  руки, которыми можно деревья
выворачивать.  Кто-то с Железным крестом второго  класса катался на пруду на
коньках. Что он там совершил такого героического? После трех недель польской
войны и уже  Железный крест! Йокенские девушки, взявшись по трое под руки  и
хихикая,  прогуливались  среди отпускников.  Даже  доильщик Август  был  еще
холостой.
     На   второй   день  Рождества  инспектор   Блонски   пригласил  Августа
прогуляться  верхом  по  полям поместья.  Блонски питал слабость к  молодцам
вроде  Августа,  который,  еще будучи в поместье доильщиком, однажды усмирил
взбесившегося  быка голыми руками. Такие  люди, как  Август,  нужны  великой
Германии, чтобы стать еще более великой, считал Блонски.
     После победного  окончания  польской войны были опять разрешены  танцы,
правда, с достоинством и приличием.  Виткун воспользовался случаем и вечером
открыл  для отпускников  и деревенских девушек зал трактира.  Кучер Боровски
играл на гармошке до изнеможения.
     Отца  Петера  не  было  среди  отпускников,  но  через  два  дня  после
праздников почтальонша принесла  из  Дренгфурта  посылку со штампом  полевой
почты. В ней был потертый плюшевый медведь, коробка домино и 27 орехов.
     - Он наверняка отобрал это у польских детей, - сказал Петер.
     - Зачем? Это же можно купить, - возразил Герман.
     -  А  можно  и  отобрать. Когда  кто-то проигрывает  войну,  дети  тоже
проигрывают. В войну это можно.


     Начальник штурмовиков  Нойман все время помнил, что в Йокенен, несмотря
на  то что прошло уже полгода после  начала войны, все еще не было пожарного
водоема. Штепутату его беспокойство казалось довольно бессмысленным,  ведь в
Йокенен  был пруд и лучшего источника воды на случай  пожара невозможно было
выкопать  при всем желании. Но у  Ноймана были свои соображения. Деревенский
пруд слишком  мелкий,  грязь  и водоросли забьют шланги  мгновенно.  Нет,  в
Йокенен нужен настоящий глубокий водоем.
     Всю  зиму Ноймана отговаривали  тем,  что земля мерзлая, но  весной уже
некуда было деваться. В  одно  из воскресений Штепутат созвал  всех мужчин с
лопатами.  Вот это  была пьянка! Когда  Марта  принесла на перерыв  холодные
битки и хлеб с топленым салом, все уже были основательно на взводе.
     Эта  грязная яма посреди  деревни  может  оказаться  опаснее  воздушных
налетов. В нее можно свалиться и сломать шею. Дети вертелись вокруг ямы, как
будто там откапывали  сокровище,  смотрели, как орудуют заступами и лопатами
их подвыпившие отцы.  Подъехал на лошади майор и стал смеяться над усердными
йокенцами.
     - Можете и у  меня  в парке выкопать  такую же, буду купать собак после
охоты, - сказал он.
     После  обеда,  когда все,  сидя  на свежевыкопанной грязи,  ели  кислую
капусту, приехал Нойман принимать работу. Он  смело ступал по грязи  в своих
высоких сапогах. Измерив глубину и ширину, распорядился оградить яму прочным
забором.
     - Чтобы не утонули дети.
     Приехав в Йокенен, Нойман вспомнил и еще один старый вопрос.
     - У вас в деревне раньше был какой-то коммунист, - сказал он.
     А, это он про каменщика Зайдлера.  Кто он был-то - коммунист, социалист
или какой-нибудь сектант?
     Нойман  еще не знал, что ему  делать в  этом случае. Но раз уж он был в
Йокенен, он  хотел решить это дело на месте. Может быть, просто взять  его с
собой и допросить?
     - Он ведь  однажды уже ходил  по  деревне с красным  флагом, - вспомнил
Нойман.
     - Да, это было в трудные времена, в 1923 году, - сказал Штепутат. - Ему
выдали  месячную зарплату,  несколько миллионов денежными знаками,  а их  не
хватило даже на бочонок селедки. Тогда он пошел по деревне скандалить.
     - Да он уже на пенсии, - сказал Микотайт.
     - Кроме того, он был пьян тогда, - вмешался в разговор шоссейный сторож
Шубгилла. - Всей получки хватило как раз, чтобы напиться.
     С помощью бутылки медовой водки, которая ходила из рук в руки, йокенцам
удалось отвлечь Ноймана от старого Зайдлера. Но он этот случай запомнил. Да,
он к этому вернется. Врагов надо искоренять, больших и малых.
     К   вечеру,  довольно  громко  обмениваясь  крепкими  выражениями,  все
отправились в трактир. За собой они  оставили кучу  земли и яму глубиной два
метра, которая медленно заполнялась грунтовой водой. Впоследствии  йокенский
пожарный водоем исчез в окружающей грязи и зарос ряской. Хозяевами его стали
лягушки  и  дети.  Для  лягушек  эта  глубокая  лужа  была  отличным  местом
поупражняться в прыжках в  длину. В теплые дни они  десятками сидели на краю
земли и поочередно плюхались в  воду. Иногда мальчишки  помогали им камнями.
Пожарный водоем  был также не менее замечательным полигоном и для упражнений
Германа в  стрельбе. Герман  и Петер лежали в ивовых кустах и бросали камни,
куски глины  и  дерна. Каждое попадание  в водоем уничтожало польский бункер
или еще что-нибудь ценное. Потом Петер внес  усовершенствование  в стрельбу.
Лягушки, которые, беззаботно квакая, высовывали свои  головы из  лужи, стали
польской пехотой,  попадающей  под  плотный обстрел  немецкой  артиллерии из
ивовых  кустов.  После  каждой   канонады  они  подсчитывали  потери  врага,
плававшие белыми животами кверху среди зарослей зеленой ряски. Петер натыкал
мертвых лягушек  на  палочку и  вытаскивал на сухое место.  Там они медленно
разлагались, пока не оставалась только сухая лягушачья кожа.


     Французский поход был подготовлен гораздо лучше, чем польский. С самого
начала  была  создана подходящая песня, которую  Герман  за  несколько  дней
выучил наизусть:

     ... Через Шельду и Рейн
     Маршем победным
     Во Францию мы идем ...

     Он лежал  с Петером  в камышах и перед  утками  и  жерлянками  воспевал
победы Германии. Однако и погибают многие из  лучших! Кто уже пал? Несколько
желторотых лягушек в мелкой воде и чибис, которого Петер сбил камнем на лету
и  которого они потом  похоронили в поле.  После падения Кале Марта  позвала
мальчиков в дом послушать специальное сообщение. Победа! Нечто грандиозное!
     Для  Йокенен война на западе была еще спокойнее, чем марш через Польшу.
Фрау Буш из Кенигсберга прониклась доверием к немецкой авиации и на этот раз
не  бежала  от воздушных налетов в деревню.  Не  было  постоя,  по  шоссе не
проезжали военные колонны. Полный мир и глубокая тишина на  востоке. До Кале
было далеко.  Во время серповидного прорыва через  Арденны дядя Франц первым
вышел косить одуванчики и лютики  на лугах у пруда. При этом случилось самое
ужасное событие  того лета:  сидящей на яйцах  дикой утке  косилкой отрезало
ноги.  Утка беспомощно  трепыхалась в  траве -  пытаясь  взлететь, все время
падала  на собственный клюв,  пока  поляк Алекс  не  сжалился  над ней и  не
свернул ей шею. Что делать  с уткой?  У шоссейного обходчика  Шубгиллы  было
девять  детей,  которым тоже хотелось когда-нибудь поесть  утиного  жаркого.
Насиженные яйца вскоре  начали  вонять, и  Герман с  Петером  размолотили их
камнями в кашу.
     "Народный  наблюдатель" регулярно присылал особые приложения с  картами
областей,  где  Германия  в это время одерживала  победы.  Штепутат  одну за
другой  вешал  эти  карты  на  стены  своей  мастерской.  В  мае  1940  года
крупномасштабная  карта   Западной  Европы  полностью  закрыла  еще  недавно
доставленную  карту  Скандинавии.  Подмастерье  Хайнрих на  своем  мазурском
диалекте пытался произносить  французские названия так, как,  ему  казалось,
это сделал бы  образованный  человек в его мазурском крае. Когда в сообщении
вермахта  было  сказано о  взятии  Вердена  -  так,  мимоходом, без  особого
волнения, - Штепутат, качая головой, подошел к желтой карте.
     - В прошлый раз мы там стояли целый год.
     - Делается как-то не по себе, - пробурчал мазур Хайнрих, глядя на палец
Штепутата, вкручивающийся в карту Франции.
     Это было  непостижимо. Эти быстрые  победы.  Даже майор, когда  флаг со
свастикой стал развеваться  над  Парижем,  безоговорочно  доверился  фюреру.
Некоторое  удовлетворение испытали и пленные поляки. Если уж великая Франция
оказалась  раздавленной за шесть недель, то для маленькой Польши не такой уж
позор, что они продержались против немцев и русских всего три недели.
     В августе  1940  года  в маленький заспанный Йокенен пришла  открытка с
берегов Бискайского  залива.  Доильщик  Август писал инспектору Блонскому  -
точнее, попросил грамотного товарища написать, - что купался в Атлантическом
океане.  Никто из Йокенен не погиб  и во французском  походе, а из соседнего
Вольфсхагена сразу двое: лесной рабочий, похороненный  где-то под Амьеном, и
один  батрак, умерший после тяжелого ранения  в госпитале за Рейном. Зато на
Йокенен выпал Рыцарский крест: его получил сын майора Зигфрид за участие его
зенитной  батареи в  боях  под  Дюнкерком. В это же  время  его  произвели в
старшие  лейтенанты.   Майор   из-за   этого  Рыцарского   креста  пришел  в
необыкновенное возбуждение и  заодно израсходовал все запасы  своего винного
погреба.  Он  даже -  что уже  шло совершенно  вразрез  с его  привычками  и
самообладанием  -  сам  позвонил  Штепутату,  чтобы  сообщить  эту  новость.
Рыцарский крест в Йокенен! Понятно, что связывать этот крест с Йокенен  было
некоторой  натяжкой: молодой  Зигфрид,  начиная  со студенческих лет,  жил в
Кенигсберге, женился там на маленькой бледной дочери профессора биологии и в
Йокенен  приезжал  только по большим праздникам.  Но  родился  он  здесь,  и
поэтому вполне можно было считать, что крест принадлежит Йокенен.
     Перед  приездом в начале  сентября в отпуск  Зигфрид прислал отцу  ящик
шампанского,   справедливо  полагая,  что  винному  погребу  поместья  нужны
подкрепления.  Молодой кавалер  Рыцарского креста прибыл  со своей маленькой
бледной женой в открытом вездеходе кенигсбергской комендатуры. Они приехали,
не  предупредив по  телефону. Просто машина  вдруг оказалась перед подъездом
замка.  Пока подбежавший кучер  Боровски  помогал маленькой бледной  женщине
выйти из машины, молодой Зигфрид направился к охотничьим собакам. Он зашел в
клетку, гладил  прыгавших вокруг него  собак, слегка потянул  своего любимца
Хассо за  уши и пообещал ему охоту  за утками в йокенских камышах. Маленькая
бледная  женщина  робко стояла  рядом, перебирая  ремешок  своей сумочки,  и
каждым жестом  давала  понять,  что грубая  сельская простота  Йокенен ей не
очень нравится.
     Майор  долго  не  мог  себе  простить,  что  прозевал  прибытие  своего
кавалера. Он как раз отправился в одну из своих верховых прогулок по полям у
болота и вернулся  домой, только когда его сын уже сидел на кухне и поглощал
тарелку настоящего восточно-прусского борща. На следующий день все в Йокенен
знали: майор плакал, обнимая сына.
     Кавалер  прожил  в Йокенен две  недели.  Он даже  нашел  время  принять
участие в большом турнире Инстербургского  общества верховой езды в Тракенен
и выиграл там какой-то  приз.  Но большей частью он  разъезжал  по деревне в
одиночестве, сопровождаемый  только  охотничьей собакой Хассо.  Йокенцам  он
показался несколько надменным.  Когда дети громко кричали "Хайль Гитлер", он
в ответ только слегка  кивал головой.  Он сидел на  лошади совершенно прямо,
как  редко кто другой, да и длинный  он был,  выше  своего отца. Взгляд  его
направлялся  далеко  за  пределы низких  и невзрачных йокенских домов, но на
это, пожалуй, нельзя было обижаться. Не  должен ли кавалер Рыцарского креста
смотреть дальше соседней деревни? Йокенцы были им довольны.
     Маленькая  бледная  женщина  не  умела и не хотела ездить верхом. Кучер
Боровски возил  ее на прогулку по полям  в одноконной коляске, и каждые  три
дня она ездила в Дренгфурт к парикмахеру. Она всегда носила светлую одежду и
шляпу с широкими полями, к тому же  белые перчатки. За неотесанным Боровским
она  сидела в коляске  как  белый мотылек  и,  кротко улыбаясь,  смотрела на
однообразную красоту ивовых аллей, опустевшие сжатые поля и заросшие пруды.
     Перед  отъездом  кавалера  Рыцарского креста  майор  устроил  праздник.
Прибывающим каретам  не было конца:  Тоденхеферы, владелец поместья Альтхоф,
Зигфриды из Скандлака и Колькайма, даже Лендорф из Мауэрзее. Все - владельцы
плодородной земли  Восточной Пруссии.  Крупнейшие.  Сюда  не мог  затесаться
какой-нибудь   санитарный  врач   Витке  или  пастор   Брошек,  какой-нибудь
бургомистр Штепутат или  карьерист  вроде  инспектора  Блонского.  Допустили
разве что ландрата из Растенбурга. И, конечно, офицеров.
     На  дворе  усадьбы был  сложен высокий  штабель дров, и  с наступлением
темноты кучер  Боровски поджег его.  Начали жарить на огне  молочных поросят
(хотя их  и запрещалось резать в таком возрасте). В кустах  стоял работник и
подкладывал  дрова,  когда  огонь  грозил  угаснуть.   Сентябрьские  ночи  в
Восточной Пруссии  холодные.  Тепло  пылающего