ин на один.
     Конец.
     В вагоне  стало  больше места. Только с Пизо все было не так просто. Он
выл и скулил без остановки.
     - Это невыносимо, - сказала Виткунша.
     - Лучше всего, если мы его выпустим, - предложила мать Петера.
     Но из другого угла отозвался какой-то старик:
     - Пока мы все не передохли от голода... - сказал он, но не договорил.
     Когда поезд опять  остановился, когда  паровоз  укатил,  чтобы  набрать
воды, когда  возле вагонов опять развели маленькие костерки  и женщины стали
делать  чай,  старик  прихромал на своем костыле, схватил  маленького Пизо и
потащил его вместе с сумкой наружу. Над рельсами, идущими в ближайший лесок,
вой  и  скулеж внезапно  умолкли.  Он  еще успел  стянуть  с Пизо  шкуру. Но
выпотрошить времени  не  хватило,  паровоз вернулся.  Старик  принес голого,
утихомирившегося  Пизо обратно  в  вагон, берег  его как  драгоценность.  На
следующей станции он его выпотрошит. А потом? Жарить явно не получится. Зато
можно сварить в  жестяном ведре. Нужна только остановка подольше, а то  мясо
не успеет свариться.
     В Германовом углу  стало  просторнее.  Настолько, что он сумел вытянуть
ноги.   Какое   прекрасное   чувство!  Чтобы   не   потерять   приобретенное
пространство,  он остался в  вагоне. Лежал на  животе, смотрел  через щели в
стенке и считал телеграфные столбы вдоль железнодорожного полотна.


     Все, кто  хорошо  разбирался в географии,  утверждали,  что  скоро  они
должны прибыть  во Франкфурт.  Там начинается то,  что осталось от Германии.
Доберутся ли туда до темноты? Все сидели по вагонам и ждали,  когда же будет
мост через  Одер.  Никто  не спал. Но Германия задерживалась. Не доезжая  до
Одера,  поезд пошел чуть не  шагом  и  наконец остановился в  открытом поле.
Снаружи  голоса. Кто-то  схватился  за ручку двери.  Сдвинул  ее в  сторону.
Показался ствол винтовки. В вагон влез мужчина в ватнике и без шапки. За ним
второй,   без  оружия,  но  с  карманным  фонариком.   Зрелище  было  просто
торжественное! Свет  фонарика  медленно  проходил  по  лицам  скорчившейся в
соломе толпы. Женщины закрывали лица руками или  отворачивались к стенке. Не
было сказано ни слова, пока конус света обшаривал вагон.
     Тут приступил к  работе человек с ружьем. Он перешагивал через лежащих,
следуя  за лучом света,  как за путеводной  звездой,  подобрался к  красивой
серебристой меховой шапке на голове одной женщины. В свете фонарика голова и
шапка были четко видна. Человек с ружьем снял шапку и бросил ее к карманному
фонарику.  Конус  света  пошел  дальше,  остановился  на  шерстяном  одеяле,
доставшемся Герману от мертвой  Вовериши и теперь  кое-как защищавшем его от
холода. И опять ружье последовало за лучом света. Оно хотело  стащить одеяло
одним рывком, но Герман плотно завернул в него свои ноги. Человеку  пришлось
нагнуться и разматывать Германа,  как  разматывают  кусок  материала. Одеяло
тоже полетело к фонарику.
     Луч света продолжал поиск. Ружье заговорило.
     - Снимай! - сказало оно.
     Свет и ружье остановились перед Виткуншей. Та подумала, что ее наметили
для изнасилования, и завыла:
     - Я старая женщина... Я больная... Есть другие, они могут это лучше...
     Но человек с  ружьем имел в виду шубу, он с силой потянул  за воротник,
так что наконец и Виткунша поняла, чего от нее хотят. И тогда она стала  уже
по-настоящему сопротивляться. Она отбивалась руками и ногами, громко вопила,
что свою шубу, пронесенную через все  невзгоды, она  не отдаст ни за  что на
свете. Тем более сейчас, когда они уже почти в Германии!
     - Кроме того, в ней полно вшей!
     Но ночного  гостя  это мало смутило. Он  повернул  ружье так, что ствол
оказался в его руках, и обрушился прикладом на спину Виткунши.
     -  Да отдайте вы ему эту  шубу! - крикнула  мать Петера, не в состоянии
смотреть, как бьют старую женщину.
     Но  Виткунша не сдавалась, пока  винтовка не  прострелила дыру в  крыше
вагона.  После  выстрела  она  медленно  стащила  с себя  шубу  и  отдала ее
пришельцу, и тот через лежащие тела направился к двери.
     Света не стало.
     Гости спрыгнули на насыпь. Через открытую дверь  ветер  нагонял ледяной
холод. В заднем вагоне заплакали дети.


     Но  вот, наконец, и  Франкфурт-на-Одере. Отец небесный, какая суетня на
вокзале. И в такую рань. Поезда приходили и  отходили, мужчины в потрепанных
военных  плащах  с  сумками  под  мышкой  спешили   на   работу.   Настоящий
железнодорожный служащий с красным диском деловито бегал по вокзалу, пытался
навести порядок в хаосе бурлящей толпы.
     Не  успел поезд остановиться, как  двери  всех вагонов  открылись. Люди
устремились  наружу,  заспешили   в  Германию.  Все  двинулись  к  указателю
"Платформы  3  и  4",  где медсестры Красного  Креста  в ослепительно  белых
тюрбанах разливали коричневую жидкость. Тут сразу стало видно, сколько людей
лежало в вагонах. Перспектива бесплатного кофе выгнала всех на перрон.
     - Смотри-ка,  - сказал Петер, показывая  на человека,  стоявшего  возле
строения,  которое в прежние времена  могло  быть  газетным киоском. Человек
выглядел  необыкновенно толстым.  Он нес под  плащом нечто такое, мимо  чего
просто нельзя было пройти: хлеб. Одна буханка  немного  торчала из-под плаща
и, увидев этот хлеб, Герман и Петер  застыли на  месте.  Белый  хлеб,  почти
такого же цвета, как когда-то пироги в Йокенен. Они  смотрели на  человека и
на то, что выглядывало из-под его плаща, не отрываясь.
     - Деньги есть? - спросил человек.
     Петер понял: он хотел продать свой белый хлеб.
     - Слушай,  - зашептал он,  ткнув  Германа в  бок. - Тебе ведь Иван  дал
денег.
     Герман  сомневался,  считается ли то,  что дал Иван, деньгами  на  этом
перроне. Было бы чудом, если бы на  бумажки, вытащенные  Иваном из-под крыши
сарая,   можно  было  купить  хлеб,  настоящий   хлеб.  Герман  нерешительно
расстегнул  куртку,  пошарил под рубашкой, вытащил одну  купюру и  осторожно
извлек ее  на свет Божий.  Разумеется,  человек покачал головой.  Но  спустя
какое-то время добавил: "Еще сотню".
     Сказал  и,  вроде бы без всякого  интереса, стал  смотреть  на  людскую
суету. Герман  повернулся  к Петеру.  Взгляд Петера говорил ясно: плевать  с
высокой вышки, сколько денег он хочет. Главное, что он даст нам хлеб.
     Герман отлепил от  своих  ребер еще одну купюру. Человек быстро схватил
ее,  и  у Германа в руках вдруг оказалась буханка хлеба, мягкая, с хрустящей
корочкой.
     - Еще теплый, - удивился Герман.
     Они побежали с  хлебом, как собаки, стащившие кость. Петер нашел место,
где они могли,  не  делясь ни с кем,  заглотить  весь хлеб  -  темный угол в
пустом товарном вагоне на  запасном пути.  Разломили  хлеб  пополам.  Удобно
прислонились к  стенке вагона, стали  есть.  Да, Германия начиналась хорошо!
Как  может  измениться весь мир. Мрачные клубы дыма над  фабричными  трубами
вдруг  стали  выглядеть  даже живописно, а зрелище  льдин,  плывших вниз  по
Одеру, и товарных вагонов,  медленно проходящих через вокзал,  уже ничем  не
нарушало их душевный покой.
     После  еды - она продолжалась  не больше пяти  минут - они со скучающим
видом  пошли  шататься  по  перрону.  Интересовались  надписями  на вагонах,
грузоподъемностью и нагрузкой на оси, нашли - слегка закрашенный - и военный
лозунг о колесах,  катящихся к победе. Да, все  было так возможно и  близко,
даже победы.
     Постояли  перед немецкой газетой, пробовали,  не разучились  ли читать.
Потом сели на скамейку и стали смотреть на людей, населявших вокзал. До чего
приятен  мир,  когда в животе полбуханки  белого хлеба.  Медсестра  Красного
Креста улыбнулась им, извинилась, что горячее коричневое питье кончилось. Да
ладно.
     Было  уже не важно, что опять пришлось лезть в грязные товарные вагоны,
хотя все надеялись, что в Германии пересядут в пассажирские.
     - Вы ведь  через пару часов будете уже в  Берлине, - сказала медсестра,
поддерживая садящихся в вагон стариков.
     Замечательная эта  Германия! В ней  есть белый хлеб  за двести  марок и
помогающие людям медицинские сестры.
     - Слышал?  - зашептал своему  другу Герман.  - Всего несколько часов до
Берлина!
     Его охватило страшное возбуждение. Он лежал в соломе товарного вагона и
смотрел через дырку в крыше, выбитую винтовочной пулей.
     Берлин! Они едут в Берлин!
     Представлялось,  что  этот  убогий  товарный  поезд  пойдет  прямо  под
Бранденбургскими воротами и четверка лошадей окажется над ними, как раз там,
где дыра в крыше. Всего через несколько часов.


     Это  ожидание!  Разволновались  даже старые люди. Пока поезд тащился на
запад, все стали собирать  разбросанное  барахло.  Причесывались. Когда  они
последний раз мылись?
     - А мы правда едем в Берлин? - спросил Герман.
     -  Если сестра  сказала, значит едем в  Берлин, ясное  дело,  - ответил
Петер.
     - Ты в тот раз видел фильм о Берлине? "Двое в городе", или что-то вроде
этого?
     Петер  точно  не помнил, но Герман  уже  предавался картинам по-летнему
ясного,  теплого Берлина. Тогда его  больше всего поразила  езда на трамвае.
Как трамвай плыл по мостам, выныривал из тоннелей, бросался  в  море  домов,
разворачивался на кольце. А за стеклами смеющиеся люди. Это был Берлин.
     Какой там трамвай! Поезд остановился в лесу. Как выяснилось, людям дали
возможность справить нужду среди чахлых  сосен. Ну, по нужде, конечно, нужно
всем!
     Метрах  в  ста от полотна  Петер нашел  обвалившийся  стрелковый  окоп,
помятую стальную каску... но ни одного скелета.
     - Здесь-то сражались отчаянно, - заявил Герман и стал скрести ботинками
песок, пока не наткнулся на пустые патронные гильзы.
     Петер поднес  одну гильзу  к губам и  дунул.  Звук получился похожий на
гудок паровоза. Все, подхватив штаны, понеслись из кустов, чтобы не  отстать
от поезда,  поезда  на  Берлин. Маленьких детей с  голыми  задами тащили  на
руках. Прямо в вагон. Герман и Петер висели на двери вагона и смеялись.
     Когда действительно двинулись  дальше, когда поезд, не торопясь, пополз
по  бранденбургским  пустошам,  все  поражались  нагромождению  среди  сосен
бесполезного  железного  лома.  Разбитые зенитки, сгоревшие  танки, огромная
куча  белой жести, может быть, останки самолета. Среди них воткнутые в песок
деревянные кресты.
     Не было только никаких признаков Берлина.
     - От Берлина ничего не осталось, нас туда не пустят, - сказала майорша.
     К полудню опять начал чувствоваться голод.
     - Не нужно было есть все сразу, - сказал Петер.
     Стало хуже, чем было: желудок, который  утром  побаловали белым хлебом,
теперь  сильнее восставал  против возобновившейся  пустоты.  У матери Петера
больше  ничего  не  было -  кончились  и  запасы,  оставшиеся  после  старой
Вовериши.
     Хорошо,  что поезд часто останавливался.  Герман и Петер выпрыгивали из
вагона,  рыскали среди путей,  осматривали откосы. Они нашли пустой товарный
вагон, в котором  когда-то возили зерно. На  грязном полу  нашлось несколько
зерен. Мальчики старательно выскребли их из мусора и сунули в рот.
     -  А  как можно  было наесться на полях  у нас в Йокенен! - мечтательно
воскликнул Герман.
     - И зерна были не такие грязные, - ворчал Петер.
     Под черной смолистой шпалой Герман нашел желтую картофелину, промерзшую
насквозь.  Герман сел на кучу  щебня и вгрызся в  нее, как в яблоко. Мерзлая
картошка  оказалась  удивительно  вкусная,  сладкая, как  какой-нибудь южный
фрукт. Судорожно проглотив картошку, Герман  встал, чтобы побежать следом за
Петером.  Вдруг рельсы стали изгибаться в его глазах, деревья  вдоль полотна
переломились,  вагоны  расплылись,  облака  стали  черного  цвета,   и  небо
потемнело.  Чувствовалась  страшная усталость.  Герман опустился  на твердую
щебенку, не испытывая никакой боли, камень казался ему мягкой подушкой. Так,
с лицом, повернутым к земле, его нашел Петер.
     - Ты что там копаешься рылом в дерьме? - смеялся Петер, тряся Германа.
     Но Герман продолжал таращиться в землю.
     - Ты! Они сейчас уедут!
     Петер  сел  рядом,  стал  уговаривать  Германа, будить его.  Ничего  не
помогало, и Петеру  пришлось  пойти  за матерью. Вдвоем они  донесли его  до
поезда, задвинули в  вагон, как когда-то задвигали старую Воверишу, положили
на старое место в углу. Подождем. Очнется.
     - Эй, вставай! - сказал Петер. - Едем по Берлину, а ты тут дрыхнешь!
     Он тряс Германа,  пока тот не проснулся.  Герман потер глаза. Тошнило и
раскалывалась голова. Было темно.
     - Это Берлин?
     - Говорят же тебе, - сказал Петер. - Мы уже час как едем по городу.
     Поезд  шел  дико  медленно,  как  будто   по  бесконечным  строительным
площадкам  и  наскоро наведенным мостам. Через равномерные промежутки сквозь
щели  вагона  падал свет тусклых  станционных  фонарей.  Герман  собрался  с
силами, сел и стал через узкую щель смотреть в темноту ночи.
     Берлин.  В небо вздымаются  уцелевшие стены домов, через оконные проемы
светятся  звезды -  печные  трубы,  ничем  не  поддерживаемые,  торчат среди
развалин, как пни засохших деревьев. Глубоко внизу свет из подвального окна,
заваленного горой обломков. Перекресток без людей, но с аккуратно сложенными
в штабель кирпичами на тротуаре.
     - Смотри, вон идет трамвай, - сказал Петер.
     Действительно,  прямо  под  ними  через  поле  развалин   шел  трамвай,
освещенный и даже прилично заполненный.
     - Первый трамвай в моей жизни, - пробормотал Герман.
     - В Кенигсберге тоже были, - заметил Петер.
     - Но я еще не был в Кенигсберге.
     - Трамвай идет быстрее, чем наш тихоход, - возмутился Петер.
     На самом деле, трамвай догнал  товарный поезд, обогнал его и задержался
только на следующей остановке.
     Километры и километры развалин. И где только живут люди?
     - А здорово здесь намолотили, - заявил Петер.
     Герман молчал. Неужели так выглядит вся Германия - бедная Германия?
     - Если мы останемся в Берлине, будет фигово, - продолжал Петер. - Среди
этих камней ничего съестного не найдешь.
     В противоположном углу вагона кто-то рассказывал о своих родственниках,
живших в Берлине, в районе Фронау. Нужно будет к ним зайти.
     Неожиданно возник вокзал, практически полностью сохранившийся  и хорошо
освещенный.  К  противоположной  стороне  платформы  подошел  трамвай. Полон
прилично одетых людей, смотревших на их  товарняк так,  как будто это прибыл
груз диких зверей из далекой Азии.
     -  Пожалуйста, сто метров вперед...  потом  направо...  Увидите надпись
"Временное убежище", спуститесь вниз.
     - Мы туда надолго? - осведомился кто-то из поезда.
     - Только на эту ночь, - ответил железнодорожный служащий. - Утром поезд
пойдет дальше. Дальше на запад или в Тюрингию.
     Но сначала нужно было попасть в  это убежище. Перед ним стояла  очередь
длиной не  меньше, чем  от йокенского трактира до мельницы. Регистрация. Две
девушки у входа записывали фамилии.
     Герман втиснулся в очередь, встал перед какой-то незнакомой женщиной.
     - А ты чей, мальчик? - спросила она.
     - Я один, - сказал Герман. -  Моих родителей здесь нет.  Их забрали  на
работу в Россию.
     -  Ну,  из этих-то никто и не вернется, - сказала незнакомая женщина. -
Кого забрали, те уже все погибли.
     - Мои  родители  не погибли!  -  закричал  Герман так громко,  что  все
обернулись. -  Они работают в России,  а когда закончат, вернутся обратно  в
Германию.
     Тут вмешалась мать Петера, сказав женщине что-то, чего Герман не понял.
     -  Хорошо,  хорошо, мальчик!  Когда в  России  работа  закончится,  они
вернутся.
     Две девушки усердно трудились  в конторе. Записывали все. Фамилию, имя,
место рождения. Наконец, они прошли. Убежище встретило их  уютным  теплом  и
настоящим  туалетом,  в  котором пугающе  громко шумела  спускаемая  вода. В
умывальной длинный ряд кранов. Некоторые непрерывно текли.
     "Вода в кранах горячая!" - обнаружил Петер. Они отправились осматривать
убежище, хотели увидеть все, что там есть. Ого, даже кухня! Но на ночь кухня
была  закрыта.  Ну  ладно,  утром  наверняка  дадут   что-нибудь  поесть.  В
одиннадцать одна из девушек выключила свет. Время спать. Можно вытянуться на
замечательно  мягких  соломенных  тюфяках,  устилающих  пол.  Темно.  Только
красноватый   свет  от  вывески  "Временное  убежище"  падает  от  входа  на
бодрствующих и спящих. Трудно заснуть в таком убежище. Герман лежал без сна,
смотрел на  красный  свет  перед входом и вспоминал  разговор  с  женщиной в
очереди. Ее слова не выходили у него из головы.  Было слышно,  как в конторе
смеялись девушки, звонил телефон. Герман ощупью перелез через спящих. Прошел
так  тихо,  что даже Петер не заметил. Он постоял перед конторой, прежде чем
собрался с духом, потом вошел, не стучась.
     - Ну что, малыш? - сказала девушка. - В это время тебе надо спать.
     - Я хочу найти моих родителей, - объяснил Герман.
     - Как тебя зовут?
     Герман  сказал свою фамилию.  Она взяла  стопку бумаг,  склонилась  над
ними, стала водить по спискам вверх и вниз указательным пальцем.
     - Как зовут твоих родителей?
     - Карл Штепутат и Марта Штепутат из Йокенен в Восточной Пруссии.
     - Их нет в моих списках, - сказала она.
     -  Да они  и не  приехали  сегодня, -  сказал  ей  Герман. - Их в марте
забрали русские...  Они  не  вернулись домой... Я думал, может  быть, они из
России поехали прямо в Берлин  и ждут меня там. Если  они сюда добрались, вы
наверняка их записали.
     Девушкин палец остановился. В  полной растерянности она  подняла глаза,
выпрямилась.  Тот  же указательный  палец, который  только что  проходил  по
спискам имен, коснулся Германовых волос.
     - Нет, мой мальчик, их нет в этом списке, - сказала она.
     Значит, нет. Не повезло.  Герман закрыл  за собой дверь,  так же ощупью
вернулся в темноте обратно.
     -  Ты чего  болтаешься? - пробурчал Петер, когда  Герман улегся на свое
место.


     Всего  один  день  в Берлине.  Перед отправлением  прежде  всего пройти
дезинсекцию.  Это было  даже забавно.  Мужчины и  женщины  отдельно в  одном
большом помещении. Снять с  себя все. Сидели голышом, пока одежда кипятилась
в  большом  дымящемся котле.  Запах  средства  от  вшей намертво впитался  в
одежду.  Прежде  чем одеваться,  в  душ. В головы, под мышками  и  между ног
втереть жидкость, чтобы вывести водворившихся там гнид.
     Было ясно, что после санобработки в товарные вагоны уже не  пошлют. Там
вши  набросились  бы на  них  опять.  Вместо  этого - хотя  это  и  казалось
невероятным  -  обесвшивленных  ожидали  темно-зеленые  пассажирские  вагоны
третьего класса.  Герман разбирал  на стенках вагонов  казавшиеся бесконечно
далекими  названия: Кассель,  Альтона, Вюрцбург. Это  -  куда они  едут  или
откуда пришли вагоны?
     Само  собой  разумеется, они захватили  место  у  окна. Сидели,  как бы
стесняясь.  Ноги  обдувало  теплым воздухом  из  отопительной  системы.  Они
выезжали  из Берлина в теплом пассажирском поезде. Время шло к обеду. Солнце
уже  давно  стряхнуло  с  себя  пыль  развалин  и  поднялось  в  желтоватое,
молочно-мутное небо.  При дневном свете руины  выглядели даже вполне сносно.
Обнаружилось несколько уцелевших окон, и вообще в Берлине  все активно жило,
копошилось  и  дымилось.  По  улицам  среди  развалин ездили автомобили.  На
площадке,   расчищенной  разрывом   снаряда,  берлинские   мальчишки  играли
консервной  банкой в футбол.  Были магазины,  в которые  входили  и выходили
покупатели.  Наверняка  там на двери висел  колокольчик и позвякивал так  же
приветливо, как в йокенском трактире. Проехали мимо  булочной, перед  дверью
которой стояла украшенная Рождественская елка.
     - А скоро Рождество? - спросил свою мать Петер.
     Она точно не знала и вопросительно посмотрела на соседей.
     - А сочельник уже сегодня или только