обдумываемого  и  контролируемого.
Жареная картошка, соль,  лук, черные улитки, желтые облака на вечернем небе,
грушевое  дерево  с  зелеными плодами.  Как все просто между  людьми,  когда
снимают с себя все.


     Смотри-ка, вдруг опять  объявился  Василий. Проехал на серой в  яблоках
лошади по деревне, собрал всех йокенцев, которые зимой следили за коровами в
усадьбе: в понедельник  утром начинается уборка урожая! Нет, правда? Жатва в
Йокенен? Такое  еще бывает?  Василий  получил  указание  собрать для  России
хорошо уродившуюся йокенскую  рожь. Больше  ничего не должно пропадать.  Все
вдруг  опять  стало  считаться  ценным  -  после  того как  столько  пропало
понапрасну.
     Жатва в усадьбе поместья  Йокенен.  Вот когда они пожалеют, что забрали
на  восток  всех мужчин. Кто  будет  косить длинные прокосы? Кто  наваливать
возы, таскать  солому и мешки с  зерном? Во-первых, нужны лошади, это  ясно.
Василий взял  обоих мальчиков с собой в Венден, велел  им бежать  трусцой по
пыльной дороге рядом со своей серой в яблоках.  Зато  на обратном  пути, как
пообещал Василий, они поедут верхом. В Вендене Красная Армия нашла  в загоне
одного   поместья  бесхозных   лошадей.   Тяжеловозы   бельгийской   породы,
пострадавшие  от   снарядов   кавалерийские   кони,   пристяжные,   все  еще
продолжавшие вытанцовывать. Герман втайне надеялся увидеть среди них Ильку и
Зайца. Но напрасно.
     Василий  забрал в Йокенен весь табун. Сделали это так:  Герман  и Петер
должны были поймать себе по лошади, взнуздать и сесть верхом. Седел не было.
Василий взял кнут, открыл ограду и погнал табун  к выходу. Потом он поскакал
впереди, табун посередине, мальчики сзади. Это нельзя было  делать медленно,
а то  лошади потерялись бы,  разбежались  бы  по переулкам  и пустым дворам.
Поэтому  они  понеслись вскачь  по  дороге на  Янкенвальд,  через  безлюдные
деревни, заросшие сорной травой  поля, с криками и щелканьем кнута. Обогнуть
буковую рощу на речке Либе. Прыжком через речку! Ни в коем случае не пускать
табун  в  лес! Мимо  Баумгартена  -  задница уже болела -  вдоль  границы  с
Викерау. Вдали  показались башни  йокенского замка. Как же теперь после этой
беготни  остановиться в усадьбе Йокенен? Василий описал широкую дугу,  табун
следовал за ним. Он подъехал ближе, сделал еще один, маленький, круг, поехал
медленнее, перешел на рысь, въехал в ограду  загона.  Лошади, раздувая бока,
последовали  за  ним.  Так,  а теперь  закрыть ворота. В  Йокенен опять были
лошади, семнадцать голов.
     Еще  одна  летняя страда  в  Йокенен. Заркан  на крылатой  жатке  ездил
кругами по ржаному полю вдоль Ленцкаймской дороги.  Женщины  в белых платках
вязали снопы, дети составляли их в бабки. Майорша и Виткунша, слишком старые
для  работы в  поле, устроили  в  прачечной  усадьбы  временную общественную
кухню,  в  которую  Василий  привозил  из Дренгфурта  картошку  и, время  от
времени,  жесткую говядину. Чаще всего делали одно блюдо - бобы с говядиной.
Все-таки кое-что.
     - Вам всем заплатят, - сказал Василий.
     Не рубли, не злотые, не марки - бумага не имела в этом заброшенном краю
никакой цены. Он пообещал  привезти зерно,  по мешку каждому работнику, даже
детям.
     Лошади раздражали  Заркана. Некоторые  не  могли  выносить  монотонного
треска  жатки  за собой, у них в ушах все еще  гремели  пушки, они  привыкли
тянуть  повозки или  катафалки.  А тут Заркан с  его неповоротливым жестяным
чудовищем.  Они в любой момент могли сорваться  и понести.  Прошло несколько
дней, прежде чем  старик  выяснил, какие  из лошадей готовы смириться с  его
грохочущей уборочной машиной.
     Летняя страда. Женщины  на полях пели. Пели старые песни,  сгибаясь над
перезрелым  зерном. Маленькие дети  Шубгиллы играли среди снопов, а  большие
ставили  суслоны.   Вдруг,  как   подарок,  прилетел  настоящий  аист,  стал
расхаживать по жнивью, выискивая маленьких серых полевых лягушек. Дети пели:
"Аист, аист, беленький, принеси мне братика!" Заркану и Василию понадобилось
полдня, чтобы  запустить старую паровую машину с  высокой трубой. Теперь они
могли молотить. Пока Заркан кормил ржавое стальное страшилище торфом, Герман
и  Петер  подвозили  к настилу молотилки полные  сноповозки, сами сваливали,
привозили  с  поля новые. Они  - маленькие мужчины Йокенен -  гордились, что
работали как  большие.  И  все же  эта  горстка людей не могла справиться  с
созревающим изобилием.  Что с  того,  что старый Заркан проехал пару раз  по
ржаному полю  на Ленцкаймской дороге, когда дошедшие  хлеба  простирались до
самого горизонта?  Колосья уже не  могли  держать  зерно и рассыпали его  на
новый посев.  Василий  заставлял работать  от зари  до  зари, но в Восточной
Пруссии  было  полно  зрелого  хлеба  и  не  было людей.  После  первого  же
дождливого дня колосья полегли и поля окрасились в серый цвет.

     Наступил день, в который Герман не хотел идти  к  Василию. Рано  утром,
когда Иван  запрягал  лошадей,  чтобы отправиться с  Алешей  в  Дренгфурт за
припасами, в то время как Виткунша закалывала свои  волосы, собираясь идти в
усадьбу чистить  картошку, а  старый  Заркан  уже  выехал  с первой телегой,
Герман потихоньку вышел  из трактира. Он двинулся по  направлению к усадьбе,
но  за мельницей свернул, прокрался за кладбищем, побежал по лугам к пруду и
скрылся в спасительных ивовых кустах. После этого  он уже  спокойно поплелся
вдоль   заросшей,  цветущей  воды,  полежал  некоторое  время,  мечтая,  под
громадным тополем... и наконец оказался дома.
     Сегодня  был  день  рождения,  его  день   рождения!  Одиннадцать  лет.
Как-никак уже одиннадцать лет! В саду цвели цветы, убогие астры и лилии.  Он
вспомнил  песню о  лилиях,  которую  пели в деревне  в зимние  сумерки: "...
посадили на моей могиле... проехал гордый рыцарь... потоптал все цветы..."
     Сияло солнце, было тепло  и сухо. Сад  выглядел  приветливо. Снаружи  у
дома  был  вполне обитаемый  вид  - конечно,  если не  обращать  внимания на
разбитые окна.
     День  рождения. Обычно в  этот  день были  медовые  пирожки  и какао. В
подарок книги про  индейцев и моряков, от отца пять марок в копилку. Одежда,
нужные вещи прежде всего.
     Почему мама не вернулась хотя бы  на его день рождения?  Отец ладно, он
уже  болел,  его, может  быть, уже и  вообще нет в  живых.  Но мама, пышущая
здоровьем...  она  всегда пела, всегда  смеялась.  Герман  сидел  в  саду  и
выдавливал гной  из  нарывов,  усыпавших  его  ноги. В это  лето  ничего  не
заживало.  Не  успевали одни нарывы покрыться белыми струпьями,  как тут  же
высыпали новые. "Это  все из-за  грязной воды  в  пруду",  -  говорила  мать
Петера, но Герман ей не верил. Йокенский пруд был не грязнее,  чем в прошлые
годы. Только не перевязывать  нарывы. Это выглядело  ужасно  и, кроме  того,
присыхало намертво. Герман день за днем  выдавливал белый гной и вытирал его
с  ног  листьями  подорожника.  Это  помогало.  Подорожник  -  это  целебное
растение, они раньше собирали его с женой учителя Клозе.
     Днем вернулись из Дренгфурта Алеша и Иван с тележкой, а  Герман все еще
сидел возле лилий в своем саду. Чего он, собственно,  ждал? Было слышно, как
Алеша пел. Он пел часто, если только не матерился. На одно  мгновение Герман
подумал, не прервать ли день рождения и сбегать в трактир. Может быть, Алеша
привез пиленый сахар. Но  потом все-таки остался дома, продолжая праздновать
свой  день  рождения. После  обеда всегда заходил минут  на  пятнадцать дядя
Франц  и  приносил какие-нибудь сладости.  Подмастерье  Хайнрих  рассказывал
страшные истории  о  мазурских  разбойниках. Чаще всего  в его день рождения
была хорошая  погода.  Как  и сегодня.  Жалко  только, что  этот день всегда
приходился на страду. У всех было  полно  работы и не  было времени  на день
рождения маленького Штепутата. Только  мама всегда находила для него  время.
Днем блины с черничным супом. На  полдник медовые пирожки с горячим какао, а
вечером, сколько душа  желает нарезанной  кубиками ветчины. И сколько угодно
малинового сока. Боже, Петер хлестал малиновый сок кувшинами.
     Пока  Герман  вспоминал  о  прошлых  днях рождения,  Петер  собственной
персоной  выпрыгнул  из-за стены дома,  издал громкий  клич  и  расплылся  в
улыбке. Хорошо, что пришел Петер.
     - Почему ты не  сказал,  что сегодня  не работаешь? - спросил  Петер. -
Василий бесился, как сумасшедший. Если ты не придешь, он  сказал, он выпорет
тебя как сидорову козу.
     - У меня день рождения, - торжественно сказал Герман.
     - Знаю,  -  засмеялся  Петер, бросая к ногам Германа  пару  новехоньких
блестящих коньков  -  свой подарок. - Я  нашел их  под перевернутым шкафом в
Викерау.
     Замечательные  коньки. Мальчики осматривали  их  и  мечтали. Заточенное
острие, отличные кожаные ремешки. Петер и себе нашел пару. Ну,  теперь пусть
только зима наступит! С такими коньками они  будут самыми быстрыми  на льду.
Никто  не  сможет с ними сравняться.  Они  будут носиться  по льду, играть в
хоккей.
     - Ты уже обедал? - спросил Петер.
     Герман покачал головой.
     - Тогда иди в усадьбу, там сегодня хороший гороховый суп.
     Герман сначала не хотел.
     -  В  мой день  рождения  я  должен быть  дома. Может  быть, кто-нибудь
придет.
     - Чепуха! Кто может придти?
     Действительно, кто мог придти?  Они  двинулись  через выгон, свернули в
парк и пришли в усадьбу,  когда все уже давно пообедали. Старые женщины даже
закончили мыть посуду.
     - У меня сегодня день рождения, - сказал Герман.
     Майорша долго помешивала в котле  с остатками горохового супа и наконец
извлекла оттуда кость, на которой еще болтались разварившиеся волокна мяса.
     - Раз уж у тебя день рождения, - сказала она, вываливая кость в миску.
     Герман  и не  собирался  идти на работу. Это  был его  день.  Поев,  он
отправился в трактир. Увы, Алеша  сахара не  привез.  Тогда  он решил  пойти
обратно в деревню - его тянуло к своему дому за прудом. Он улегся под кустом
сирени  на  дорожке  перед  домом,  ждал,  когда  начнут выпрыгивать  карпы,
ласточки будут пикировать к поверхности воды, Блонски и Микотайт с ружьями и
собаками выйдут на охоту  вокруг  пруда. Ничего подобного не случилось. День
рождения, в который  ничего не  произошло.  Германа вырвало под куст сирени.
Может, он слишком быстро съел гороховый суп? Он стал молиться.  За Германию,
за маму и папу, за Восточную Пруссию и желтые поля. Немного полегчало.
     Когда  он двинулся  к  трактиру,  на  зеркало  воды  уже легла темнота.
Герману  было  страшно идти мимо  кладбища.  В  таких случаях  хорошо  петь:
"Голубые драгуны", "В порту Мадагаскара", "Дрожат замшелые кости".
     Что подумали покойники на кладбище?
     В заключение он  грянул "Старые  товарищи". Это там на  кладбище  знали
все. Они сами были из тех времен, когда "Старые товарищи" были частью жизни.
     Виткунша уже спала,  когда  Герман вернулся. А Алеша принес-таки сахар.
Он пообещал  Герману  пять кусков,  если  он  почистит сапоги унтер-офицеру,
Ивану и самому  Алеше.  А потом Герман пошел с сахаром спать. Неплохо, целая
пригоршня сахара на день рождения.


     Вместо американцев, на доллары которых так  уповала  Виткунша,  явились
поляки. Понемногу. Три семьи в Мариенталь, одна в Йокенен. Они выбрали  двор
дяди Франца. Герман был на них за это немного сердит,  потому что чувствовал
себя ответственным и за двор  дяди Франца, пока тот  не вернется. Он заходил
время от времени осматривать пустые стойла и сараи... а тут поляки!
     Каково  у них должно  быть  на душе? Явиться в страну,  где уже созрели
нивы, стоят на выбор целые улицы  пустых домов,  черные пашни  с нетерпением
ждут плуга, на лугах ограды, на реках мосты. Ярмарка истории - выбирай,  что
хочешь. Они могли занимать самые лучшие дворы, возделывать самые плодородные
поля. Но они, казалось, не очень  радовались этому. Не  могли поверить,  что
этот  рай принадлежит им? Они  робко сидели  в чужих домах,  без  лошадей, с
семьями, в  которых  было больше  детей,  чем  кур, с несколькими  коровами,
которые  были не намного  крупнее  взрослых коз и  просто терялись в больших
стойлах в хлеву у дяди Франца.
     Герман  и  Петер  сидели  на  груше Штепутата  и  смотрели, как  поляки
устраивались.
     - Почему у них дети острижены наголо? - спросил Герман.
     - У них наверняка есть вши, как у нас, - заметил Петер.
     Многочисленные маленькие поляки на  вид совсем не отличались от малышей
Шубгиллы, играли с камнями и палками в дорожной грязи точно так же,  как это
всегда делали все дети в Йокенен.
     Переселенцы успели к  уборке  урожая,  но не убирали. Они сжали немного
ржи серпом - ровно столько, чтобы зимой не умереть с голоду. Собранные снопы
они увезли домой на своих коровах, обмолотили  цепами, как сто  лет назад, а
зерно мололи между двумя  круглыми камнями,  которые  они  крутили  вручную.
Вернулся каменный век.  Кошек у них было  множество и была отощавшая собака,
гонявшаяся по полям за больными зайцами.
     - Давай прибьем польскую собаку, - предложил Петер.
     После  этого  они  выходили  на  свои  прогулки, вооружившись  длинными
дубинками.
     И  вот  как-то раз загорелось ржаное поле, в котором мальчики  устроили
свое убежище. Это  нужно было  видеть: горящее поле ржи! Как маленькие языки
пламени  карабкались  вверх  по стеблям,  как перебрасывались  с  одного  на
другой,  как не могли  насытить жажду разрушения, как  разносились ветром. А
потом все рухнуло.
     Йокенцы  стояли  на  деревенской  улице  и смотрели,  как  облако  дыма
движется через пруд.  Сколько могли  помнить старые  женщины, такого еще  не
было, чтобы горело созревшее поле. Если сравнить, то это было все равно, что
пожар святого собора, ведь они были святыней - восточно-прусские нивы.
     - Господь нас накажет за это, - торжественно сказала майорша  и сложила
руки.
     На Германа и Петера  пало подозрение  в  поджоге. Но не по делу. Строго
говоря,  этот  пожар был не таким  уж  страшным  событием.  Старухи  здорово
преувеличивали. Они еще не поняли,  что  началось  такое время,  когда можно
было поджигать  поля. По  сути,  все сводилось  к тому же - что сгореть, что
сгнить. То, что еще оставалось  в поле, все больше  и больше оседало, теряло
свежий  цвет, покрывалось зелеными  головками  проросли.  Пухлые  шары осота
тянулись выше переломившихся колосьев. Йокенцы не смогли свезти в амбар даже
то, что скосил Заркан. Целая полоса у пруда осталась несвязанная и  гнила на
земле, покрытая зеленым ковром проростков. Заркан накосил слишком много.
     Через неделю  выяснилось: рожь подожгли  поляки.  Из чисто практических
соображений.  Они хотели перепахать поле под озимые. По  заросшим сорняками,
одичавшим парам  их маленькие коровы никогда бы не протащили  плуг.  Поэтому
поляки подожгли одну делянку ржи и вспахали покрытое золой жнивье.
     Как и было обещано, однажды в воскресное утро Василий и Заркан объехали
деревню  и доставили каждому, кто участвовал в  уборке урожая, по мешку ржи.
Получил свою плату и Герман и отнес свой мешок в погреб йокенского трактира.
Из этой  ржи женщины будут молоть кофе, варить супчик  и печь  грубый  хлеб.
Сделав свое дело, Василий навсегда распростился с полями Восточной Пруссии.


     -  Что  будем  есть зимой?  - хныкала  Виткунша,  когда  в  придорожных
деревьях загудели первые осенние ветры, развевая листья по полям.
     Зимой? Ну, до зимы еще все  наладится в Восточной Пруссии. До  зимы все
вернутся  домой, опять  будут карточки  и  поезда,  привозящие  в Растенбург
брикеты из Верхней Силезии.
     Надвигающаяся  зима  привела  к  лихорадочным  сборам  всего съестного.
Выросшая диким  образом картошка, шиповник. Поздние  яблоки давили  в кислый
яблочный мусс.  Даже  груши-дички, растущие вдоль  проселочных дорог,  снова
оказались в чести. Мальчики приносили терпкие  груши домой, где их резали на
куски и задвигали  сушить в печь.  Было целое  событие, когда Герман и Петер
нашли  на  одном  поле  за  Колькаймом  белую кормовую  свеклу.  На  наскоро
сколоченной  тачке они привозили  в Йокенен  целые  мешки, ссыпали  во дворе
трактира  в  большую  кучу  прямо под  окном  кухни.  Как-то  в  воскресенье
принялись за обработку. Мать Петера и Виткунша целый день и до глубокой ночи
мыли и скребли свеклу. Трактир превратился  в липкую колдовскую кухню. Белый
пар и приторный  запах проникали во все  щели.  Герман  таскал дрова.  Петер
длинным поленом  размешивал  мутное  варево,  бурлившее  на  огне в  баке, в
котором  обычно  кипятили белье. После  многочасового  помешивания наскребли
несколько банок сиропа.
     Герману  зима  была   не  страшна.  Пока  Иван,  Алеша  и  унтер-офицер
оставались  в  трактире,   всегда  перепадало  что-нибудь  поесть.  Об  этом
заботилась  мать Петера,  продолжавшая  готовить  русским  еду.  Одумалась и
Виткунша. Всего  несколько  месяцев назад она готова  была зубами  и ногтями
спасать трактир от русских, а сейчас радовалась, когда ей в кухне доставался
кусок жареной селедки.  И  супы мать Петера варила в  таком  количестве, что
всегда что-то оставалось. А когда солдат не было дома, она легко поддавалась
на  уговоры  мальчиков нажарить  сковородку картошки  на  масле из  припасов
Красной Армии.
     Герман  каждый  день  чистил русским сапоги  - не  большой труд, вполне
стоивший того: Алеша давал ему за это пиленый сахар, а Иван время от времени
печенье.  Иван  был  забавный  тип. Каждый  раз, встречая  Германа и  Петера
вместе, он утверждал, что в России  есть два  мальчика такого же  возраста -
его сыновья. Где-то на каком-то море. Но он был не уверен, живы ли они.
     - Едем со мной, - говорил он Герману, показывая рукой через Дренгфурт и
гору  Фюрстенау далеко  на  восток, наверное в  сторону того  далекого моря,
название которого еще не упоминалось в сводках вермахта.
     Когда начались дождливые дни, Герман взял на себя и отопление в комнате
солдат. В  отличие от чистки сапог это было  даже  интересно. Ему  никто  не
мешал  лежать на  полу  и  раздувать в  кафельной  печке  жар.  Было  тепло,
настолько  тепло, что  он  мог сушить свои  носки.  Правда,  в  тепле  очень
расшевеливались и вши.
     Германа   захватывало    очарование    пламени.    Призрачные   фигуры,
фантастические синие, красные и желтые солдаты огненного короля, с постоянно
меняющимися  лицами,  маршировали  вверх  и  вниз,  разливались  лавиной  по
газетной  бумаге,  захватывали поленья и  брикеты,  завоевывали все.  Против
таких солдат ничто не могло устоять.
     А газеты!  Унтер-офицер бросал  к печке прочитанные экземпляры "Красной
звезды". Целыми  пачками. Герман перелистывал  их  все, прежде чем отдать на
поживу солдатам  огненного короля.  Он  не понимал ни  слова, но  фотографии
завораживали его, после того как до йокенцев так долго ничего не доходило из
окружающего  мира.  Кто   был  этот   маленький,  азиатского  вида  человек,
подписывающий  на  корабле, в  окружении  офицеров  и  фотографов,  какой-то
по-видимому  важный документ? А  фотография огромного грибообразного  столба
дыма, поднимающегося до  облаков? Что там горело? В Йокенен никто не знал ни
о гибели  Хиросимы, ни  о капитуляции  Японии.  Наконец, в  старой  потертой
газете знакомое изображение: Бранденбургские ворота. Наверху, между головами
четверки лошадей,  несколько русских  солдат со знаменем.  Кругом развалины.
Боже мой,  и это  Берлин! Веселый, солнечный  Берлин. Теперь было ясно,  что
Германия проиграла войну.  Герман  вырвал фотографию из газеты и засунул под
свитер. Показать Петеру: Германия проиграла!


     В  ноябре у русских был праздник. Революция или  что-то вроде. "Это как
день рождения фюрера",  - подумал Герман. Алеша уже к обеду здорово набрался
свекольного шнапса. Это было заметно по тому, как он шагал по лестнице через
три ступени, и вверх и вниз.
     -  Пойдем,  фриц!  - ска