процесс возрождением

                                         25

духовности,   нравов    и   преобразованием
страны.  Мы   уже  наблюдаем,  однако,  что
социальные изменения не ведут автоматически
к ожидаемому  взлету литературы,  искусств,
культуры. Русская  классическая  литература
была неожиданным  явлением XIX  века, никак
социально не  подготовленным. Она  возникла
так   стремительно,    что   писатели    от
А.С.Пушкина до  Л.Н.Толстого могли бы быть,
как сказал  С.Залыгин, детьми одной матери.
Литература  не   только  выражала  духовную
обстановку    своего    времени,    но    и
противостояла ей.  Этот пример не убеждает,
когда речь  идет о науке: ведь наука - дело
туманное, дело  специалистов. Но  в науку в
России верят, верят и в ее возрождение. Не-
удачи с марксизмом не поколебали этой веры,
поэтому после марксизма поиски новой теории
не   замедлили   дать   результат.   Теория
быстрого    капиталистического     развития
М.Фридмана  -   источник  новой  социальной
ориентации  и   новых  надежд.  Многие  уже
видят, что  и  с  Фридманом  получается  не
очень. Но веры в науку не теряют. В дальних
углах   России    сидят   новые   и   новые
изобретатели теорий,  ожидая, когда  придет
их черед,  когда и  они скажут нам, что они
знают, "как надо" (развиваться России, жить
людям и  то есть).  Ждут своего  часа  и  в
ближних углах  апологеты многих  знаменитых
концепций. Уже  сегодня они говорят по-рус-
ски "дискурс", полагая, что это - термин, о
котором еще не знал Руссо в своем "Discours
sur les  sciences et  les arts"  (1750). Не
будет  удивительным,   если  завтра  Россию
начнут  перестраивать   в  соответствии  со
взглядами Дарриды,  ничуть не  виновного  в
этом и  принципиально враждебного  учениям,

26

идеологиям, "единственно  верным"  истинам.
Удивительным был  бы  здравый  смысл,  тер-
пимость к  различным взглядам,  способность
обращаться к  разным концепциям. Увы, это -
нравы, а  нравы народа, как говорил русский
историк С.Соловьев,  указами не изменишь, и
даже критиковать  их бессмысленно. Мы можем
лишь  посмотреть,  в  результате  чего  они
могут измениться.
  Конечно,   они    могут   измениться    в
результате построения гражданского общества
в России,  но возможность  такого  общества
связана с  наличием  других  нравов.  Наука
представляет собой  нечто, что как будто не
зависит от  нравов или,  по  крайней  мере,
зависит    меньше     других     социальных
установлений. Поэтому логично ухватиться за
эту ниточку,  чтобы  потянуть  всю  цепочку
"необходимых", как  любят говорить, то есть
желательных перемен.
  Снятие  старых   социальных   препятствий
развитию   науки    в   России    (еще   не
гарантирующее отсутствие  новых) совпало по
времени   с   собственной   переориентацией
научных исследований  в мире  на каноны XXI
века. Более  существенным поэтому для судеб
социальной науки  в  России  и  ее  роли  в
обществе, в  духовной жизни является не тот
социальный  простор,  который  бы  позволил
теперь  науке  возродиться,  а  та  теснота
самосознания XIX  века и  следующих  отсюда
методологических   подходов,    в   которых
пребывает еще социальная наука в России.
  Главным   для   науки   XIX   века   были
убеждения, что:
  -  истина одна, а заблуждений много;
  -  социальные      и      психологические
препятствия  получению   этой  единственной

                                         27

истины (например,  идолы Ф.Бэкона)  со вре-
менем будут устранены;
  -  мир    развивается     на     разумных
основаниях, наилучшие из которых могут быть
установлены наукой;
  -  применение знания не имеет отношения к
его производству;
  -  наука и рациональное мышление являются
факторами, легитимирующими (оправдывающими)
социальные решения  и социальное развитие в
целом;
  -  ориентируясь    на     науку,    можно
обеспечить прогресс  общества и  установить
нормативные, должные  образцы его состояния
и развития;
  -  теоретический и  практический разум не
совпадают,   а   впоследствии   расходятся.
Фактический    приоритет    получает    те-
оретический   разум    над    практическим,
моральным  сознанием.   В  системе  истина-
добро-красота первая получает преобладающее
значение;
  -  итогом всего  этого является торжество
общезначимого  над   частным,  целого   над
частью, истинного  над неистинным, хорошего
над дурным,  прекрасного  над  безобразным,
научного над обыденным.
  Можно смело  утверждать, что  мало кто из
мечтающих о  возрождении науки  в России не
согласен  с  этой  оптимистической  моделью
познания XIX  века, которая  пришла к нам в
значительной мере  через марксизм,  но была
принята  Марксом  не  без  колебаний.  Ведь
именно    Маркс     открыл    превращенные,
фетишистские  формы   сознания,   то   есть
объективные   заблуждения    (хотя   прежде
объективной казалась только истина), данные
порядком вещей,  а не  ошибками в познании.

28

А, тем  самым, Маркс установил, что история
строится не  только из истинного и лучшего,
а,  в   какой-то  мере,   из   неистинного,
ложного, худшего,  но  неизбежного  в  свое
время.   Маркс    едва    не    порвал    с
представлениями  XIX  века,  едва  не  стал
неклассическим ученым,  ученым  ХХ  века  в
веке XIX  (о чем уже писал М.Мамардашвили),
но не смог, да и не мог так далеко забежать
вперед. Он  настойчиво искал  способ обойти
свое же собственное открытие и нашел особую
социальную позицию (пролетариата), которая,
якобы, обеспечивала  общезначимую истину  и
на ее  основе прогресс  истории, и  спасала
науку XIX  века от перемен ценой вовлечения
мира в  их насильственный ход. Пролетарский
эсхатологизм  марксизма   тесно  связан  со
стремлением    сохранить     единственность
истины, а, следовательно, единственность ее
носителя, а, следовательно, его способность
мироустроения   "по   истине",   возникшей,
говоря словами Ф.М.Достоевского, "в чьей-то
математической голове".
  В    наше     время    свою     очевидную
ограниченность   обнаружили    не    только
марксизм, но  все научные представления XIX
века,  имевшие   большое  значение  в  свое
время, но постепенно становящиеся все более
неадекватными, а  в конце концов противоре-
чащими социальным условиям другого века.
  В ХХ веке социология знания доказала, что
обнаруженные  Марксом   фетишистские  формы
сознания,      объективные       видимости,
объективные      заблуждения       являются
фундаментальным свойством социальной жизни,
указывающим на связь познания с интересами,
и  что  от  этих  форм  несвободно  научное
мышление.

                                         29

  Социология    знания     показала,    что
бэконовские идолы  не могут  быть исключены
из познавательного процесса. Она обнаружила
связь мышления  с деятельностью  социальных
групп,   из    чего   следовало:   условием
объективности  социальных   наук   является
участие  ученых   в  социальных  процессах,
которое  позволяет   получить   результаты,
адекватные деятельности  представляемых ими
групп  в   этих  процессах.  Этот  вывод  -
следующий  (после   открытия   фетишистских
форм)  неклассический   ход  познания.   Он
подрывал веру  в то,  что с  помощью  науки
можно преодолеть  иллюзорные формы сознания
и  получить   фундаментальную  основу   для
социальных    преобразований.    Один    из
выдающихся представителей социологии знания
К.Мангейм воспринимал  данную  ситуацию  не
только  как  научную  проблему,  но  и  как
жизненную драму:  оказалось, что социальная
наука не просто может быть использована как
идеология (или утопия) властью, но ее прин-
ципиально трудно  отделить от  идеологии  и
утопии.
  Дальнейшее  развитие   этих   все   более
пессимистических   взглядов    состоит    в
утверждении, что  социальная  роль  идей  в
значительно большей  степени определена  их
эффективностью,  чем   истинностью.  Ложные
формы сознания  могут действовать в истории
с неменьшим  успехом, чем  истинные. Причем
истинность или  ложность этих форм зачастую
может быть установлена постфактум.
  Крушение   надежд    на    принципиальное
разделение  идеологии  и  социальных  наук,
драматически    воспринятое    К.Мангеймом,
необходимо рассматривать  с  учетом  нового
фундаментального    факта    -    появления

30

экзистенциальной ситуации свободы. Мы пели:
"Никто не  даст нам  избавленья: ни бог, ни
царь и  ни герой".  Теперь  можно  сказать:
никто не  даст нам  точку опоры: ни бог, ни
царь, ни  герой, ни  идеология и  ни наука.
Надо научиться  жить в ситуации, когда опор
нет и,  может быть,  есть только одно - мо-
раль и  нравы, исторически  более  прочные,
чем все остальное. Но и они рушатся.






























                                         31

  
                   *  *  *
                       
  В  выходящий   из  изоляции  мир  свобода
приходит поначалу не как общественная форма
жизни, а  как свобода  выбора.  Этот  тезис
легко    найдет    возражение    на    фоне
продолжающейся борьбы  за свободу, дефицита
свободы.  Но,   повторим,   его   смысл   -
экзистенциальный,  онтологический,   а   не
политический. Первоначальный приход свободы
- это  приход ее  как одиночества, крушения
опор,   вызванных    распадом   устоявшихся
структур,     социальной      мобильностью,
миграцией,  переоценкой   ценностей.   Этот
первый   опыт    свободы   оказался   более
негативным и  сложным, чем  привлекательным
для  многих   людей.  Для   многих  свобода
оказалась похожей на пустоту, обнажив корни
нередко предпочитаемой  несвободы не только
как следствия  насилия, но и как результата
добровольно  выбранной  зависимости.  Корни
"бегства  от   свободы"   многообразны.   В
социальном плане  они описаны русским фило-
софом  Г.Федотовым   (социальная  рознь   и
национальная гордость),  Дж.Дьюи (свободные
установления  часто  не  являлись  на  деле
таковыми,   национальное    унижение).    В
психологическом плане тяжесть свободы также
рассмотрена (например, Э.Фроммом).
  Разумеется,    свобода     не    является
повсеместно   присутствующим   эмпирическим
фактом. Но  ее дыхание - требование свободы
- очевидно  уже повсюду.  Это требование  к
человеку:   полагаться    на   себя,   быть
автономным и  ответственным.  Оно  является
основой   либерализма.    Наряду   с    ним
появляются и  более радикальные перспективы

32

свободы, которые  связаны уже  не  с  поли-
тическими  условиями  ее  реализации,  а  с
проблемами терпимости общества по отношению
к плюрализму  и культурной многоукладности,
к различным  и даже противоположным образам
жизни и  традициям. Если  нет  традиционных
точек опоры, нельзя апеллировать к сущности
(к  науке),   к  общим   интересам  (единой
культуре),  то  следует  быть  терпимым  ко
всему, что встречается в жизни и признавать
право непохожего на тебя, неприемлемого для
тебя  существования.   Для  многих   это  -
поистине   драматическая    ситуация.    Но
одновременно для некоторых, принявших ее, -
источник свободного жизненного выбора.
  Однако    один    аспект    этой    драмы
представляется психологическим  и социально
особенно трудным. Это - отказ от ценностей,
которые могли бы обеспечить выбор, делающий
не все  традиции  равными.  Этот  аспект  -
моральный, касающийся нравов.
  Равенство      тенденций       невозможно
практически  хотя   бы  потому,   что   они
принимают форму мотива, а с психологической
точки  зрения  равенство  мотивов  возможно
только  на   некоторое  время.  В  конечном
итоге, какой-то  мотив возобладает над дру-
гим. В  связи с  этим  представляется,  что
идеологизация пустоты  и своеволия, тезис о
равенстве традиций  как  подлинной  свободе
явно не  сочетается с  попытками обеспечить
выбор    ценностей    и    предпочтительных
тенденций в  условиях разрушения классичес-
кого   мироощущения    благодаря   реальной
усложненности         и         усилившейся
противоречивости  мира.  Антирелятивистский
пафос   в    современном    мире,    полном
релятивизма, чрезвычайно показателен.

                                         33

  Многие люди,  видя в научной бюрократии в
России   продолжение   ее   государственной
бюрократии, требующие  ликвидации монополии
на истину  в публикациях,  на  собраниях  и
даже на  митингах, вместе  с тем  полагают,
что истина  одна, а  заблуждений много, что
по мере  устранения бюрократических препят-
ствий к  достижению истины эта единственная
истина   будет    найдена,   что   научного
основания достаточно  для новой  "переделки
мира", что  деятельность на  основе знания,
по определению,  моральна и  не может  быть
другой.  Значит,   завтра  эти  люди  будут
претендовать  на   то,  что   они  являются
носителями истины, а их социальный отказ от
монополии на  истину  обретет  статус  либо
временного  популярного  в  данном  научном
сообществе при  данной бюрократии  лозунга,
либо исчезнет, как дым, уступив место новой
монополии.
  В     России      действует      механизм
воспроизводства    авторитарно-тоталитарных
структур, и  в радикальной  среде особенно.
Именно   радикалы    являют    общественную
опасность   возрождения   тоталитаризма   и
авторитаризма, так  как именно  они "знают,
как надо" и притязают на "единственность" и
"единственную верность" своей позиции.
  На другом  же полюсе - полный релятивизм,
неверие ни в какие возможности познания, ни
в какие возможности человека.
  Утрата точек  опоры возбуждает  во многих
людях темные  силы. В  этих условиях вопрос
"что   делать?"    упирается   в   духовное
состояние  общества.  оПока  темная  основа
нашей природы,  злая в своем исключительном
эгоизме  и   безумная  в  своем  стремлении
осуществить свой эгоизм, все отнести к себе

34

и все  определить собой,  - пока эта темная
основа у  нас налицо - не обращена - и этот
первородный грех  не сокрушен,  до тех  пор
невозможно для нас никакое настоящее дело и
вопрос  что   делать?  не  имеет  разумного
смысла.  Представьте   себе  толпу   людей,
слепых,  глухих,   увечных,  бесноватых,  и
вдруг из  этой толпы  раздается вопрос: что
делать?. Единственный разумный здесь ответ:
ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для
вас нет  дела, а  пока вы  выдаете себя  за
здоровых, для  вас нет исцеленияп,1 - писал
русский философ Вл.Соловьев.
  Но как  же можно исцелиться? - спрашивают
те, кто  видит, что  люди -  ни плохие и ни
хорошие, а  таковы, каковы  обстоятельства.
Для   этого   нужны   социальные   условия,
превращающие   свободу    из   пустоты    и
одиночества, из  своеволия  в  форму  соци-
альности жизни,  деятельности и духовности.
Надо исцелиться  от старой  веры  в  опоры,
которые уже  не действуют, и научиться жить
и познавать в новых условиях.
                       
                   *  *  *
                       
  Прежде   чем    сформулировать   основные
принципы социальных  наук ХХ  - начала  XXI
века,   приведем    примеры,    ослабляющие
релятивистское   "прочтение"    сложившейся
ситуации  в  познании.  Эти  примеры  очень
важны    и     для    понимания     отличия
психологического    климата    в    научных
сообществах Запада  и России,  и для оценки

____________________
1 Соловьев Вл.  Соч. :  В 2 т. М., 1988. Т.
  2. С. 311.

                                         35

перспектив демократии, тоталитаризма и ана-
рхизма в России.
  Итак, мы  уже знаем,  что Россия пытается
теперь  жить   не   по   К.Марксу,   а   по
М.Фридману.  Фридман   -  фигура   мирового
значения в  экономике. Понять  его место  в
экономической жизни  Запада, в  отличие  от
российской, легче  всего, если  сопоставить
его   взгляды    с    концепцией    другого
американского экономиста  - Дж.Тобина.  Оба
экономиста являются  лауреатами Нобелевской
премии. Дж.Тобин - неокейнсианец, сторонник
государственно   регулируемой    экономики.
М.Фридман  -   автор  концепции  свободного
(сведенного до  минимума)  государственного
вмешательства  в   экономическое  развитие.
Буквально  по   всем  вопросам   они  имеют
противоположное   мнение.    Так,   Фридман
считает социальные  программы общественными
наркотиками.  Тобин  приветствует  их.  Для
Фридмана крушение  социализма  -  очевидное
свидетельство     преимуществ     свободной
рыночной экономики,  для Тобина - аргумент,
говорящий о  плохом  государственном  регу-
лировании.  Обе   концепции  находятся   на
службе политических  программ. (Фридман был
советником    Р.Рейгана,     Дж.Тобин     -
Дж.Картера). Но  никто в  Америке не кричит
"Долой Фридмана!",  "Да здравствует Тобин!"
подобно тому,  как  кричали  у  нас  "Долой
Абалкина!",  "Да  здравствует  Явлинский!".
Америка  не  живет  "по  теории",  ни  одна
развитая страна  не живет согласно какой-то
доктрине, хотя  многие имеют "большие идеи"
в культуре. Свободная экономика без всякого
вмешательства государства  - это всего лишь
теория  (Фридмана),   но  не   американская
реальность даже в эпоху рейганомики.

36

  Страх плюрализма, владеющий монистическим
сознанием русских,  может быть  рассеян как
раз приведенным примером. Плюрализм состоит
вовсе не  в том,  чтобы признать  взаимоис-
ключающие выводы,  а говорит  о способности
давать различные интерпретации и переходить
от   одной   интерпретации   к   другой   в
зависимости    от     задачи.     Повышение
экономической      эффективности      лучше
описывается  теорией  Фридмана,  тогда  как
уменьшение   социальной   несправедливости,
социального расслоения  -  теорией  Тобина.
Две политические партии США, имея консенсус
по   поводу    базовых   интересов   своего
общества, балансируют,  решая то  одну,  то
другую задачу,  ибо  акцент  на  социальной
защите  и  помощи  ослабляет  экономический
рост,  а   поддержка  последнего   ведет  к
усилению   экономического   и   социального
неравенства.  Вот   методология  ХХ   века,
исключающая монополию  на истину, возможная
в обществе,  где существует  демократия, но
научные вопросы  не решаются  на улице. Вот
часть нравов  гражданского общества. Россия
совершенно близка к "возрождению" науки XIX
века, к  безумной вере  во Фридмана, но как
далека   она   от   рождения   современного
отношения к  его концепции  и  от  принятия
всей модели современного познания:
  -  истина не  является единственнной, она
зависит,  по   крайней  мере,   от  ракурса
интерпретации;
  -  знание    часто     производится     в
соответствии  с   задачами   его   будущего
применения;
  -  социальные      и      психологические
препятствия получению  истины не могут быть
устранены полностью;

                                         37

  -  мир развивается  не только на разумных
основаниях,    возможна,     особенно     в
современных  массовых  обществах,  "победа"
идей,  которые   вообще   не   могут   быть
обоснованы научно;
  -  наука и рациональное мышление не могут
быть  единственной  легитимирующей  основой
социального    решения     и    социального
преобразования, развития  общества и вообще
могут  не   быть  ею.   Научные  подходы  в
обществе работают вместе с вненаучными;
  -  общества могут развиваться в различных
направлениях,   судьба   каждого   из   них
складывается неповторимо;
  -  теоретический и  практический разум не
разделены, они связаны, наука сама является
сферой  применения   практического  разума,
морального  суждения.   Истина   не   имеет
преобладающей силы над добром и красотой;
  -  общезначимое не  может  господствовать
над частным, целое - над частью, истинное -
над неистинным, научное - над обыденным2.
____________________
2 В.Леонтьев  теоретически,   М.Голдман   и
  Н.Шмелев,      критикуя       современную
  экономическую реформу  в России,  в  один
  голос говорят:  не стройте  экономическую
  "машину",  принесущую   людям  с