ой сво-
боды, и  сохраняются лишь такие особенности
и свойства,  которые будут  необходимы  для
выполнения той  определенной  работы,  ради
которой  они  произведены  на  свет14.  Так
происходит  роковая  метаморфоза  утопизма.
Начав с  абсолютизации человеческого разума
и    воли,    он    приходит    к    полной
десубъективации истории  и деперсонализации
человека.

____________________
14 См.: Хаксли О. О дивный новый мир //
  Иностр. лит. 1988. ь 4.

308

  Лукавство утопизма  состоит  в  том,  что
утопист требует  свободу для  себя, отрицая
право на  нее за  всеми остальными. В своем
стремлении    построить    рационально    и
планомерно      общественный       порядок,
долженствующий  осчастливить  человечество,
рационалист, как замечает С.Л.Франк, "имеет
сильнейшую имманентную  тенденцию к  началу
государственного      регулирования,      к
подавлению    той     иррациональности    и
сверхрациональности, которая образует самое
существо свободы личности"15.
  Поскольку  утопия   -  это   искусственно
создаваемое  общество,  оно,  как  и  любой
механизм, должно  функционировать по строго
определенным законам.  Это несовместимо  со
свободой  воли,   способной  лишь   вызвать
расстройство  и   гибель  этого  механизма.
Поэтому  утопический  замысел  освобождения
человека   оказывается    невыполнимым    в
спроектированных искусственных  обществах и
вместо   обещанной    свободы    производит
рабство. Сколь  бы  свободолюбивы  ни  были
сами авторы утопии, у всех, хотя и в разной
степени,  свобода   подвергается  различным
ограничениям,  а   в  тоталитарных  утопиях
вытесняется полным контролем над личностью,
над ее мыслью и действием.
  Гармоническое      общество       утопии,
построенное по  рациональному  проекту,  не
может допустить  свободу выбора.  Оно может
поощрять свободу "самоутверждения в труде",
даже  свободу   как   развитие   творческих
способностей (Сен-Симон)  или  как  "полное
выражение всех  способностей"  (Оуэн),  как
____________________
15   Франк С.Л.  По ту  сторону "правого" и
  "левого" // Новый мир. 1990. ь 4. С. 229.

                                        309

простор     интеллектуального      развития
(Годвин). Но,  как  убедительно  показывает
Барбара   Гудвин,   "социальная   гармония,
будучи   совместимой    с    индивидуальной
свободой, совершенно  несовместима с  либе-
ральным  пониманием   свободы  как  свободы
выбора"16.
  Превращение человека  в заложника  идеала
деформирует и сам этот идеал, превращая его
из ориентира и критерия развития личности в
его   оковы.    В.С.Соловьев,   придававший
большое  значение   общественному   идеалу,
много писавший  о его  незаменимой  роли  в
духовной  истории  человечества,  в  то  же
время      предупреждал,      вслед      за
Ф.М.Достоевским, об  опасности  превращения
утопической мечты  во "внешний общественный
идеал", увлеченность  которым  выдвигает  в
центр    вопрос    "Что    делать?",    как
преобразовать общество  для счастья  людей,
но  упускает  при  этом  другой,  не  менее
важный  вопрос:   "готовы  ли   сами  дела-
тели?"17. Превращение  утопии  во  "внешний
общественный идеал"  неизбежно  приводит  к
деградации личности  и чревато насилием над
людьми и целым обществом.
  Таким образом,  утопизм  в  конце  концов
обнаруживает    свои     трагические    для
человеческой  личности   последствия.   Это
стало  совершенно   очевидно  с  появлением
антиутопий, в  основе которых  лежат те  же
идеалы,  что  и  в  позитивных  утопиях,  и
____________________
16   Goodvin B.  Social Science and Utopia:
  Nineteen-Century   Models    of    Social
  Harmony. Hassocks, 1978. P. 149.
17   Соловьев В.С.  Соч.: В  2 т. М., 1988.
  Т. 2. С. 309.

310

разница между  ними не  столько в принципах
будущего устройства  общества, сколько в их
оценке с позиций свободы и ценности челове-
ческой   личности18.    Утопическая   мечта
предстает в  антиутопиях как ловушка, тупик
человеческой истории,  а не  ее  прекрасная
цель.  Утопия   как  идеал   созданного  на
иррациональных     началах     совершенного
общества едва  ли может  в  конце  XX  века
оказывать  стимулирующее   и   возбуждающее
воздействие  на   людей.  Ее   враждебность
свободе   в    условиях,   когда    свобода
становится   уже   не   только   этической,
гуманистической, но  и технологической про-
блемой,    лишает     утопию     какой-либо
теоретической ценности.


        5. Наступил ли конец утопии

  Но можно  ли  говорить  о  конце  утопий?
Можно  ли   вообще  теоретической  критикой
уничтожить какое-либо  реально существующее
явление, хотя  бы и тип сознания? Очевидно,
что теоретического развенчания недостаточно
для исчезновения явления, если под ним есть
какая-то практическая,  укорененная в жизни
почва. Пока  в мире  существуют  страдания,
несправедливость, нищета,  пока у  человека
сохраняется    неудовлетворенность    суще-
ствующим - стремление к иному, лучшему миру
не иссякнет.  И если не вставать на позицию
утописта,   то   придется   признать,   что
____________________
18   О  проблеме   личности  и   свободы  в
  антиутопиях см.:  Гальцева Р., Роднянская
  И. Помеха - человек // Новый мир. 1988. ь
  12.

                                        311

общество всегда  будет несовершенным.  Лишь
последовательный утопист может предположить
возможность  реализации   утопии,  то  есть
построения совершенного  общества с  полной
гарантией счастья  для всего  человечества,
что и  означало бы  самоликвидацию утопии и
утопизма как типа сознания.
  Видимо,  надо   принимать   существование
потребности  в   утопическом  сознании  как
данность  и,   учитывая  таящиеся   в   нем
опасности,    вырабатывать    способы    их
нейтрализации.     Один     из     способов
ниспровержения   утопизма   был   предложен
авторами  антиутопия,   и   это,   конечно,
достаточно   сильное    средство.    Однако
абсолютный негативизм  антиутопий не  может
удовлетворить    ту    самую    потребность
позитивного образа будущего, которая питает
интерес  к   утопии.   Едва   ли   обладает
творческим  и   жизнеутверждающим   зарядом
пронизывающее  антиутопии  настроение:  "мы
брошены в  худший из  миров и с этим ничего
нельзя поделать".  Одна  крайность  в  лице
утопизма толкает  нас к  другой так  же  не
плодотворной крайности - антиутопии.
  Более перспективным  представляется поиск
жизнеутверждающей    альтернативы,    таких
способов  нейтрализации  утопизма,  которые
смогли   бы    сохранить   его   отвечающие
человеческим   потребностям    функции    -
устремленность в  будущее,  поиск  идеалов,
нежелание жить одним днем - и в то же время
парализовать присущий утопизму максимализм,
фанатизм, отсутствие  интереса  к  реальной
жизни, принесение  настоящего в  жертву бу-
дущему, а человека - в жертву человечеству.
Необходимо соединение проблемы социальной с
проблемой  духовной.   Центром  раздумий  о

312

будущем должна  стать  проблема  свободы  и
человеческой     индивидуальности.      Ибо
иммунитет  к  утопии  может  вырабатываться
только  свободной,   критически   мыслящей,
творческой личностью.


































                                        313




                 Дискуссия

  В.Г.Федотова: В  книге  поставлено  много
проблем,   не    получивших    достаточного
освещения  из-за   ограничений  в   объеме.
Вместе с  тем, это проблемы, которые нельзя
не поставить. Попытаемся выявить их хотя бы
в виде дискуссии в конце книги.
  
  В.С.Грехнев: Существенное  значение имеет
в книге  показ  того,  что  научное  знание
"работает" в  социальной сфере  совместно с
вненаучным. Вместе с тем, в главе о картине
социального мира речь идет все же о научной
картине  мира   или,  по   крайней  мере  о
картине,  построенной   на  основе  знания.
Каково   отношение    авторов   работы    к
возможности  складывания   той   или   иной
картины   мира   в   реализации   различных
социальных практик?
  
  В.Г.Федотова: Наверное,  правильнее  было
бы сказать,  что картины  социального  мира
складываются  одновременно   из  практик  и
обслуживающего их знания.
  
  А.С.Панарин: Например,  мы можем говорить
о бюрократической картине мира, сложившейся
на   основе    определенной   практики    и
обслуживающего    ее    идеологизированного
знания.  Проблема  бюрократической  картины
мира  (и   соответствующего  типа   знания)
включает следующие вопросы. Насколько обще-
ственная    жизнь    в    целом    является
управляемой?   Всеми    ли   ее   сторонами

314

необходимо    управлять    или    некоторые
целесообразно     доверить      автоматизму
естественной  саморегуляции?   Кто  и   как
должен       управлять       разнообразными
общественными  процессами?  Бюрократическая
картина мира  - я  имею в виду прежде всего
отечественную   бюрократию   -   отличается
неразрешимой               антиномичностью,
двойственностью. Здесь  налагаются одна  на
другую   две   несоизмеримые   перспективы:
революционно-эсхатологическая
("сакральная")      и       социологическая
("светская").
  
  Н.Н.Козлова:    Как    соотносятся    эти
перспективы с повседневностью?
  
  А.С.Панарин:  В  бюрократической  картине
мира   повседневность   разрушена.   Данные
современной      этнографии       позволяют
утверждать, что в религиозных ритуалах всех
древних культур  содержится  архетипическое
предвосхищение    практики    тоталитарного
государства.  В   частности,  это   ритуалы
"перевертывания статуса"  (кто  был  никем,
тот  станет  всем),  предельного  упрощения
структуры социума (ср. революционную утопию
о   "полном"    социальном   равенстве    и
уничтожении такого  "проклятия",  как  раз-
деление труда),  гибели богов и конца мира.
Имеет   место    максимальное    подавление
стихийно возникших структур повседневности,
осуществляются постоянные  кампании с целью
структурного      упрощения       общества,
повседневное подменяется чрезвычайным.
  
  В.Г.Федотова:  Здесь   следует   обратить
внимание на  то, что  антитезой  обыденного

                                        315

сознания, знания  является  не  только  на-
учное,   но   быть   может   прежде   всего
революционное, чрезвычайное.
  
  А.С.Панарин: Более  того, бюрократия  - в
частности,  советская,   -  двуликий  Янус.
Наряду с  эсхатологической  картиной  мира,
разрушающей цивилизованную  повседневность,
бюрократия    насаждает     механистическую
картину мира,  отрицающую органику народной
жизни. Если  в свое  время  эсхатологически
ориентированное жречество  направляло  свой
удар в  первую очередь  против "структурных
верхов",  против  "сильных"  и  выдающихся,
никак не  соглашающихся с идеей "блаженства
нищих духом",  то представители "социальной
механики" обрушили удар против "кондовости"
низов,  не  желающих  войти  в  "прекрасный
новый мир".
  
  Н.Н.Лебедева: Очевидно,  именно с позиций
механистического аспекта социальной картины
мира и осуществляется апелляция к науке?
  
  А.С.Панарин:  Не  совсем  так.  Вероятно,
стимулом выступает  здесь общая  метафизика
порядка,  привнесенного   в  жизнь   извне.
Достаточно      сопоставить       ленинское
принципиальное  положение   о  том,  что  о
самостоятельной, самими  рабочими массами в
самом  ходе   их  движения   вырабатываемой
идеологии  не   может  быть   и  речи,  что
истинное социалистическое  сознание  "может
быть принесено  только извне"  с  принципом
"дихотомической     организации      труда"
Ф.Тейлора,  согласно   которому   идеология
технической    рациональности    -    новая
организация  труда   навязывается   рабочим

316

извне  и   на  их   долю  остается   слепое
следование      предписанным      правилам.
Революционных  апокалиптиков   и   светских
адептов         рационально-функционального
принципа объединяет  неверие в  благодатный
характер   естественно-исторических    форм
жизни  и   эзотерическая,  если  можно  так
выразиться,   презумпция   "виновности"   -
неистинности массового обыденного сознания.
Бюрократический универсум,  таким  образом,
строится    на     причудливом    сочетании
"рационального"  и  иррационального:  ирра-
циональная "свобода"  -  то  есть  произвол
бесконтрольной  власти  наверху,  тотальная
механическая рациональность  (в духе жесто-
кого лапласовского  детерминизма) внизу. Но
в   этом    случае   главным,   подлежащими
устранению  препятствиями   считаются   де-
мократическая  суверенность  (автономия)  и
культурная  самобытность.  Обе  они  делают
общество  "непрозрачным"   для   бюрократи-
ческого разума.
  Бюрократия  не   в  состоянии   выжить  в
сложном,  многомерном,   самоуправляемом  и
плюралистическом   мире   и   поэтому   она
стремится  "преодолеть"   эти   особенности
общества,  всеми  силами  "упростить"  его.
Она,   таким    образом,   выступает    как
сознательно действующая  энтропийная сила и
в этом, пожалуй, ее основная опасность.
  
  Н.Н.Лебедева: Какова  же, с  вашей  точки
зрения,    альтернатива     бюрократической
картины мира и какую роль в ее производстве
играет знание?
  
  А.С.Панарин: Я  считаю, что альтернативой
является  демократическая   картина   мира,

                                        317

которая секуляризирует  мир и  представляет
его  скорее   живым   и   сложным,   нежели
механическим.   Ее   главные   принципы   -
суверенность,  самодеятельность   и  ответ-
ственность,   исключающие    потакание    и
покровительство.       Демократия        не
рассматривает граждан  как прихожан  единой
церкви  и  не  требует  от  них  постоянных
свидетельств в  верности "великому учению".
Отношения  групп  с  различными  интересами
выступают   здесь    не    в    манихейской
интерпретации - как непримиримая борьба сил
добра и  зла, но  в светской  форме  -  как
деловое партнерство,  в экономической сфере
реализующееся через  систему эквивалентного
обмена,  а  в  политической  -  посредством
пропорционального    представительства    в
органах власти.
  
  Н.Н.Козлова: А.С.Панарин несомненно прав,
указывая      на      корреляцию      между
бюрократической, механической,  абстрактной
и  социологической   картинами   мира.   Их
действительно     объединяют      тенденции
упрощения, компоненциальности,  абстракции,
разрушения     естественно      сложившихся
общностей, в  которых люди  всегда искали и
ищут солидарность  и жизненный  смысл.  Эти
черты названных  картин мира  универсальны,
то  есть  прослеживаются  и  у  нас,  и  на
Западе.
  Бюрократия -  болезнь любого  общества на
Западе и на Востоке, на Севере и на Юге. Но
ведь есть  бюрократ и  бюрократ!  Не  стоит
смешивать западного  бюрократа,  описанного
столь многими  (от М.Вебера до П.Бергера) и
нашего отечественного.  Об  этих  различиях
можно говорить  много и долго, но в связи с

318

ходом этого обсуждения я хотела бы отметить
лишь  один   момент.  Ведь   наши  "верхи",
подавляющие "низы",  не прилетели  с Марса.
Они  сами  -  плоть  от  плоти  этих  самых
"низов", однако поднялись наверх. Советская
бюрократия была столь же "свежей", как и та
интеллигенция, которую  я описываю  в своей
главе. Что  же касается "эсхатологического"
революционаристского  импульса,   я  бы  не
стала  столь  резко  противопоставлять  его
повседневности.      Наша      "расколотая"
повседневность на  удивление  "естественно"
рождает  эсхатологию.   Словом,  за   какой
вопрос ни  возьмешься, требуется  серьезная
проблемная,  а  главное,  конкретно-истори-
ческая   социальная    реконструкция.   Что
касается  методов  этой  реконструкции,  то
наиболее     сильные      "терапевтические"
потенции,  на   мой  взгляд,  содержатся  у
анализа повседневности в ее истории.
  
  В.Г.Федотова: Следует  обратить  внимание
на  такой   особо  важный  для  темы  книги
аспект, как роль науки и социального знания
в целом  в демократическом проекте развития
общества. Новые  надежды нередко  связывают
здесь с появлением подлинной науки, а также
эффективной  идеологии.   Эти  надежды  нам
представляются  призрачными,   так  как   в
истории отношения  этих форм сознания - уже
пережитые драмы,  которые нельзя  не учесть
при прогнозировании  их  будущего1.  Многие
сейчас  видят   перспективу  в   построении
моделей развития общества, которое не знает
"традиционной догмы и для которого все пути
____________________
1 См.: Федотова  В.Г.  Как  исцелиться?  //
  Общественные науки. 1991. ь 3.

                                        319

открыты".  Если  мы  не  знаем,  что  хотим
построить, но  знаем, чего  не хотим, - это
"большое     преимущество",     -     писал
Б.П.Вышеславцев,  ибо   это  есть  "научное
незнание"2. Так  в  отличие  от  нас  Запад
тяготеет к утверждению базовых ценностей, а
не доктрин,  не теорий. Поэтому перспективу
я связываю  не  с  формированием  подлинной
науки и  подлинной идеологии, а с развитием
специального   научного    знания,   и    с
достижением консенсуса  по  поводу  базовых
ценностей,      утверждающих       ценность
человеческой  жизни,  неотъемлемых  прав  и
свобод человека,  общественного договора  о
развитии страны и подержании ее собственных
культурных   основ,    о    традиции    как
предпосылке модернизации.
  
  В.В.Ильин:  Я   хотел  бы  добавить,  что
требуя  упразднения  самой  идеи  "научного
планирования", надо помнить следующее: идея
конструируемости реальности, регулируемости
жизни    имеет     значительную    историю.
Достаточно  вспомнить   учение  об   особой
миссии   русского    народа   (почвенники),
столыпинскую программу  возрождения страны,
богостроительство (Богданов,  Базаров,  Лу-
начарский)  и   др.  Сюда  же  должна  быть
зачислена   и   концепция   руководящей   и
направляющей роли  партии,  которая  давала
индульгенцию на вмешательство в объективное
течение событий,  на  вершение  истории  по
своему усмотрению.
____________________
2 Вышеславцев  Б.П.  Кризис  индустриальной
  культуры.     Марксизм.     Неосоциализм.
  Неолиберализм. Нью-Йорк,  1982.  С.  211,
  212.

320

  
  Л.П.Киященко: Я  хотела бы  отметить, что
динамика  действий   субъекта  в   процессе
познания    определяется    временем    его
жизнедеятельности,    его     субъективными
человеческими      особенностями,       его
мировоззрением    и     убеждениями,    его
пристрастиями   и    предпочтениями,    его
эмоциональными    состояниями,     наконец,
темпераментом  и   характером  и,  конечно,
предметом познания.  Все  это,  разумеется,
оказывает  влияние   на  выбор  им  средств
исследования, методов  познания, хотя  и не
всегда осознается самим субъектом познания.
Вот тут-то  на историческую  арену познания
человеком мира и выступает методолог науки.
Объективно он  несет бремя  ответственности
за ту  или иную картину мира, возникающую в
сознании как  ученого, так и широких масс -
потребителей результатов  его деятельности.
Естественно,  что   в   реальном   процессе
познания роль  исследователя той  или  иной
стороны  реального   мира   и   методолога,
осознающего этот  процесс и его результаты,
может счастливо  сочетаться в  одном  лице,
лице социального практика.
  
  В.Б.Власова: Не  меняет ли  эта  ситуация
отношение  к   обществу   как   к   объекту
познания?
  
  Л.П.Киященко: Да.  Прежде всего  меняются
представления о  его  целостности,  которые
функционируют на  всем  протяжении  истории
науки вплоть  до  наших  дней.  Данное  для
каждой эпохи представление (более или менее
устоявшееся   или    общепринятое)    можно
оценивать, прежде  всего, как определенного

                                        321

рода маркер аналитической линии разведения,
выделенности субъекта  и  объекта.  Недаром
один из  основных уда