а  принадлежала  фермеру,  он  жил
неподалеку от. вас. Он выиграл на скачках и на радостях упился  до  смерти,
бедняга! Эти кирпичи - все, что осталось от флигеля, где жил мой садовник. Дом
сгорел дотла, и никто не знает, как он загорелся. Вот  эта  змея  в  прошлом
году каким-то образом заползла в церковь во время службы.  Ее  убил  капитан
Фелтон. Правда, он красивый человек?
     - Да, пожалуй. Я его плохо помню.
     - Странно. А я-то думал, вы с супругой дружите с капитаном.
     - С чего вы взяли?
     - Сам не знаю.  Наверное,  мне  показалось.  А  вот  довольно  грустный
экспонат. Эти рога отпилили быку, которого фермер Лосон выпустил на мой луг.
Кто-то оставил калитку открытой, бык выбежал и забодал прохожего.
     - Мы едва знакомы с капитаном Фелтоном. Мы  встретились,  когда  только
приехали сюда, но...
     - Да, да. А вот анонимное письмо. И у  нас  иногда  бывает  такое.  Мне
отдал его мистер Коперс.
     - Скажите, вашим анонимкам можно верить?
     - Думаю, да. Есть люди, которые хорошо знают, что у нас делается. А вот
гигантский гриб-дождевик  с кладбища. Боюсь, правда, он долго не  протянет.
Такие большие, как этот, только там и растут. Пощупайте, какой легкий.
     Он протянул его Эрику. Чтобы взять гриб, Эрик отложил трубку  и  кисет,
которые все это время теребил в руках.
     - Ничего не весит, - сказал он. - Удивительно.
     - Идите сюда, - нетерпеливо позвал его старичок. - Я совсем  забыл  про
сапоги. - Эрик с гигантским грибом в руках последовал за ним. - Эти  сапоги,
- пояснил старичок, - сняли с бродяги, которого  нашли  в  пруду.  Небольшой
такой пруд, рядом с домом капитана Фелтона.
     - А чем занимается этот ваш Фелтон?
     - Живет на доходы. В свое удовольствие.
     - Какие же у него удовольствия? - небрежно спросил Эрик.
     - Между нами говоря, - сказал старичок,  подмигнув,  -  капитан  Фелтон
неравнодушен к слабому полу.
     - Вот как?
     - Капитан - человек очень сдержанный, но сами знаете,  как  бывает.  Вот
тот большой кристалл был найден в кааменоломне в полумиле отсюда. Каменоломня эта заброшена уже много  лет.  К  ней  можно  подъехать  на
машине. Говорят, это укромное местечко и  облюбовал  капитан  для  свиданий.
Конечно, нехорошо  сплетничать,  но  за  ним  сверху  не  раз  подсматривали
мальчишки. Увидят - и ну трезвонить по всей деревне.  А  народ  ведь,  знаете,
охоч  до  таких  историй.  Боюсь,  в  один  прекрасный   день   какой-нибудь
добропорядочный семьянин, которому капитан, скажем так,  дорожку  перебежал,
заглянет сверху в каменоломню, а там... огромные валуны лежат. А вот  чучело
кошки - сам набивал. С этой кошкой связана одна удивительная история...
     - Скажите, Фелтон сейчас здесь или в отъезде?
     - Здесь, где же еще. Всего час назад я видел, как он  проехал  в  своей
машине. Красного цвета. Красную  машину  не  часто  увидишь,  хотя - вот  ведь
совпадение - следом за ней проехала еще одна, такая же.
     - Простите, мне... мне пора.
     - Так скоро? - огорчился старичок. - А я уж было  собирался  рассказать
вам про эту несчастную кошку.
     - В следующий раз.
     - Что ж, в следующий, так в следующий, - согласился старичок. - За мной
дело не станет. Позвольте, провожу вас до калитки.
     Эрик бросился за калитку.
     - Почему же вы не идете - той дорогой, что пришли? - крикнул  ему  вслед
старичок. - Так быстрее.
     - Нет, нет. Мне надо пройти этой стороной, - отозвался Эрик.
     - Так вы придете к каменоломне капитана. Ну, всего хорошего.  Заходите,
не забывайте старика.
     Он внимательно смотрел, как Эрик спешит вниз, и даже забрался на  склон
холма, чтобы видеть его подольше. Когда старичок заметил, как Эрик, сойдя  с
дороги, оступился и полетел головой вниз, прямо на каменный выступ  карьера,
он как ни в чем не бывало вернулся к себе в музей.
     Там он взял со стола трубку и кисет  Эрика  и  принялся  с  бесконечной
нежностью поглаживать их. Прошло немало времени,  прежде  чем  он  аккуратно
положил их на полку и нехотя вернулся в сад.

ЗЕЛЕНЫЕ МЫСЛИ

Перевод. Муравьев В., 1991 г.

                                  Преображая  все явленья
                                  В зеленых мыслей затемненье.
                                               Марвелл

     Эту орхидею ему прислали вместе с остальным имуществом
друга, погибшего в экспедиции одинокой и загадочной смертью.  Или  он
высмотрел ее на аукционе среди прочего хлама, когда под  конец  распродавали
"разное". Не помню уж, как это в точности было, но либо это было  так,  либо
иначе.  Кстати  сказать,  даже  иссохший,  бурый,  дремлющий  корень-саженец
орхидеи   имел   довольно   зловещий   вид.   Со    своими    растопыренными
пучками-отростками он был похож не то на  оцепенелую  хваткую  руку,  мерзко
шишковатую, не то на злобную физиономию в безобразных  бакенбардах.  Неужели
же вы не догадались бы, что это за орхидея?
     А мистер Мэннеринг не догадался. Он и читал-то одни каталоги и книги об
удобрениях. Он развернул свою покупку с таким благоговением, с каким  в  наш
двадцатый век вообще нелепо относиться к орхидеям или, скажем, примулам, а в
случае с эдаким, эдак  раздобытым  экземпляром  подобное  благоговение  было
идиотским, безрассудным и гибельным. И по своей пресловутой бестолковости он
поместил орхидею в смотровую, в теплицу,  пристроенную  к  южной  стене  его
приземистого краснокирпичного обиталища.  Здесь  он  всегда  содержал  самые
интересные приращения к своей коллекции, особенно слабые и болезненные растения, потому что из его кабинета в теплицу вела стеклянная дверь  и
эти растения, слабые и болезненные, в  случае  чего  немедля  обеспечивались
постоянным присмотром и заботливым уходом.
     Но этот саженец оказался не из  слабеньких.  Прянули  толстые,  упругие
стебли, разбрасывая веером  темную  зелень  глянцевитых  листьев,  и  вскоре
орхидея разрослась во все стороны,  заполонив  столько  места,  что  сначала
одного, потом другого, потом всех ее соседей пришлось переселить в  дальнюю,
садовую теплицу. Сущий хмель - как выразилась кузина Джейн. Еще прежде листьев
с концов стеблей пучками свесились  длинные  усики  непонятного  назначения.
Мистер  Мэннеринг  полагал,  что  это  скорее  всего  рудиментарные  органы,
пережиток того времени, когда растение было вьющимся. Но где же это  видано,
чтобы рудиментарные усики бывшего вьющегося растения были бы  настолько,  на
полстолько или на четверть столько толстыми и прочными?
     Прошло немало времени,  пока  среди  пышной  листвы  появились  россыпи
крохотных бутончиков. Вскоре распустились цветочки, меленькие  и  гаденькие,
точь-в-точь мушиные головки. От всякой вальяжной орхидеи естественно ожидать
крупных зловеще ярких цветов, как морские анемоны,  китайские  фонарики  или
зев гиппопотама; а уж  если  эта  орхидея  вдобавок  неизвестна  науке,  то,
по-моему, с полным  правом  можно  требовать  за  те  же  деньги  ядовитого,
дразнящего благоухания.
     Но мистер Мэннеринг был на  все  согласен.  Собственно  говоря,  помимо
восторженной радости открывателя и крестителя новой разновидности орхидеи он
испытывал  лишь  слабый   естественнонаучный   интерес   по   поводу   столь
разительного сходства этих жалких  цветочков  с  мушиными  головками.  Может
быть,  они  таковы  затем,  чтобы  приманивать  мух  в  качестве  пищи   или
опылителей? Но тогда почему они подобны именно головкам?
     Через несколько дней исчезла кошка кузины Джейн. Для кузины  Джейн  это
был страшный удар, но мистер Мэннеринг в глубине души не очень огорчился. Он
не любил кошку, потому что стоило только  сделать  маленькую  вентиляционную
щель в стеклянной крыше, как эта  тварь  ухитрялась  протиснуться  внутрь  -
тепло ее, видите ли, привлекало, - и поломала она там уйму нежных побегов. Но
не успела кузина Джейн и двух дней прогоревать, как произошло событие, столь
захватившее  мистера  Мэннеринга,  что  он  совершенно   перестал   выражать
соболезнование  горю  кузины  или  с  кротким  лицемерием  осведомляться  за
завтраком, не нашлась ли кошка. На орхидее завязался новый и странный бутон.
Стало вполне очевидно, что  цвести  она  будет  двояко - такое  встречается  в
фантастических уголках растительного мира - и что новый  цветок  будет  весьма
отличен по размеру и по характеру от прежних. Бутон все набухал и набухал  и
сделался с кулак.
     И тогда-то, в самое неподходящее  время,  мистеру  Мэннерингу  пришлось
отправиться в город по делу крайне Неприятному и крайне огорчительному.  Его
негодяй племянник снова попал в историю - на этот раз  так  попал  и  в  такую
историю, что понадобилось все великодушие, а заодно и  все  влияние  мистера
Мэннеринга, чтобы вытащить из беды этого пропащего молодого человека.  Более
того, как только мистер Мэннеринг оценил ситуацию, так  он  тут  же  сообщил
блудному родственнику, что впредь пусть на него  не  рассчитывает,  что  его
пороки и его неблагодарность. искоренили всякую приязнь  между  ними  и  что
хотя рука помощи протянута ему в последний раз, но сделано это лишь в память
его матери, а отнюдь не потому, что его  дядя  сколько-нибудь  верит  в  его
раскаяние или исправление. И сверх того, он, чтобы облегчить  душу,  написал
кузине Джейн, очертив ей положение  вещей  и  добавив,  что  не  видит  иной
возможности, нежели отсечь молодого человека от семейного древа.
     Когда он вернулся в Торки, кузины Джейн нигде не  оказалось.  Это  было
чрезвычайно досадно. Из прислуги они держали  одну  кухарку,  очень  старую,
очень глупую и очень тугую на ухо, а к тому же слегка  помешанную,  так  как
мистер Мэннеринг многие  годы  во  всяком  разговоре  с  нею  обязательно  и
настоятельно напоминал, что она должна  всегда,  при  любых  обстоятельствах
поддерживать жар в большой кухонной печи на определенном уровне. Ибо от этой
печи зависел не только водообогрев дома;  она  разогревала  трубы  отопления
смотровой, куда приходящий садовник, обслуживавший прочие  теплицы,  доступа
не имел.
     В конце концов, кухарка привыкла считать себя истопником и  находить  в
этом  свой  главный  raison d'etre {Смысл  существования(фр.)},  так  что  если  какой-нибудь  вопрос  и
пробивался сквозь стену ее глухоты, то ее глупость вкупе  с  помешательством
тут же как-нибудь относили его к топке печи - и уж тем  более  когда  с  нею
заговаривал мистер Мэннеринг.
     Ему удалось разузнать только то,  что  кухарка  сразу  же  сообщила,  а
именно - что его кузины три дня как нет, что она уехала и  слова  не  сказала.
Мистер Мэннеринг недоумевал и негодовал, но будучи человеком  собранным,  он
счел за благо отложить дальнейшие расспросы, а прежде восстановить свои силы
после долгого и утомительного путешествия. Чтобы вытянуть хоть что-нибудь из
старой  кухарки,  нужно  было  запастись  энергией;  и  все-таки  могла  еще
обнаружиться записка. Естественно, по пути в свою комнату мистеру Мэннерингу
надо было заглянуть в теплицу, просто удостовериться, что с его  драгоценной
орхидеей ничего не случилось за время безрассудной  отлучки  кузины  Джейн.
Едва отворив дверь,  он  сразу  же  увидел  бутон:  тот  вырос  до  размеров
человеческой головы. Скажем не преувеличивая, что мистер Мэннеринг  так-таки
прирос к месту на целых пять минут, не сводя взгляда с удивительного бутона.
     Однако, спросите вы, почему же он не заметил на полу ее одежды? Дело  в
том, что (как бы это  поделикатнее)  одежды  ее  на  полу  не  было.  Кузина
Джейн - о, дама, конечно, весьма почтенная во всех отношениях, да  и  возраста
довольно почтенного (давно  за  сорок),  -  старательно  исполняла  новейшие
предписания насчет  обоюдной  культуры  тела  и  души -  шведские,  немецкие,
неоэллинские и тому подобные. А в орхидейной было как  нельзя  более  тепло.
Словом, я продолжаю.
     Мистер Мэннеринг наконец оторвал глаза от исполинского бутона  и  решил
пока что вникнуть в тусклые будничные мелочи. Тело  его  покорно  взошло  по
лестнице, но сердце, ум и душа пребывали возле орхидеи в немом  обожании.  И
хотя к первому ее жалкому цветению  он  отнесся  философически  безразлично,
теперь его, как и нас бы с вами на его месте,  восхитил  новый,  неимоверный
бутон.  Куда  как  естественно,  что,  принимаючи  ванну,  мистер  Мэннеринг
восторженно воображал расцвет своей ненаглядной  зеленой крестницы. Это будет, конечно же, самый  пышный  на  свете  цветок,
причудливый, как сон, или же, напротив, поразительно простой.  Лепестки  его
раскроются плавно, как руки  балерины-или  это  будет  похоже  на  солнечный
восход. Ах, она, может быть, распускается сию минуту! У  мистера  Мэннеринга
не стало никакого терпения; он поднялся из воды в облаке пара, набросил свой
купальный халат и поспешил в теплицу, даже не вытершись как следует, хотя  и
был подвержен простуде.
     Бутон еще не распустился; он по-прежнему вздымал свою  плотную  головку
среди лоснистой, упитанной листвы - и мистер Мэннеринг заметил теперь  то,  на
что прежде не обратил внимания, - как буйно разрослась орхидея. Он  вдруг  с
изумлением понял, что огромный бутон - вовсе не тот, который завязался до  его
отъезда. Тот был гораздо ниже. Так  где  же  он?  Ага,  его  скрыла  молодая
лиственная поросль. Он раздвинул ее и обнаружил расцветший бутон.  При  виде
этого цветка изумленный мистер Мэннеринг оцепенел  и  даже,  можно  сказать,
остолбенел, ибо факт тот, что он прирос к месту, не сводя глаз с цветка,  на
целых пятнадцать минут. Цветок являл  собой  копию  головы  пропавшей  кошки
кузины Джейн. Сходство было такое точное и живое, что через пятнадцать минут
мистер Мэннеринг вознамерился поднять сброшенный халат и запахнуться в него,
потому что он был человек благопристойный, а кошка, слывшая поначалу  котом,
оказалась  совершенно  женского  пола.  Я  это  к  тому,  что  вот   сколько
выразительности, экспрессии, presence {Присутствия духа (фр.).} - называйте, как хотите,  -  имела  в себе эта цветочная кошачья морда. Однако хотя он и  попытался  поднять  свой
халат, но было уже поздно. Он и шевельнуться не мог.  Свежая  пышная  листва
незаметно сомкнулась вокруг него; повсюду  впились  вовсе  не  рудиментарные
усики; он слабо вскрикнул раз-другой и обмяк: с этого места мистер Мэннеринг
как таковой выбывает из нашей истории.
     Мистер Мэннеринг погрузился в обморок, в такое  глубокое  беспамятство,
что лишь за провалом вечности забрезжили в его мозгу первые слабые проблески
сознания, завязи нового бутона. Прошло никак не меньше двух или  трех  дней,
покуда комок      органического   вещества,   сначала   почти   бесформенный   и    вовсе
бесструктурный, вызрел до того, что мог  именоваться  мистером  Мэннерингом.
Эти  дни,  которые  во  внешнем  мире  миновали  довольно   быстро,   слегка
волнительно и не без приятности,  для  смутно  зреющего  в  бутоне  сознания
оказались краткой историей возникновения человека, сводкой множества эпох.
     Происходил  процесс,  подобный  развитию  зародыша.  Наконец  существо,
гонимое из глубины до нелепости сжатой перспективы веков, замедлило бег свой
и почти остановилось в настоящем.  Оно  стало  опознаваемо.  Семь  возрастов
мистера Мэннеринга сменились, как серия крупных планов  в  научно-популярном
фильме. Его сознание определилось и прояснилось. Набухший  бутон  был  готов
распуститься. Полагаю, что в этот момент мистер Мэннеринг в точности походил
на пациента, который, очнувшись после наркоза и рассеивая  смутные  видения,
жалобно спрашивает: "Где я?" Затем бутон распустился, и он понял, где он.
     Он был в теплице, но теплица предстала в незнакомом  ракурсе.  Вон,  за
стеклянной дверью, виднелся его кабинет. Вот, внизу, торчала кошачья голова,
а вот, рядом с ним, была кузина Джейн. Он не мог вымолвить ни слова, но
и она тоже не могла. Это было, пожалуй что, и неплохо. Хотя бы  потому,  что
иначе ему пришлось бы признать ее правоту  в  давнишнем  споре:  она  всегда
утверждала, что  его  увлечение  "этими  ненормальными  цветами"  добром  не
кончится.
     Следует признать, что поначалу мистера Мэннеринга  не  очень  расстроил
такой чрезвычайный жизненный  переворот.  По-моему,  дело  в  том,  что  его
занимали не частные и не личные вопросы, а более широкие, более общие, можно
так сказать, биологические аспекты своего преображения. А в  остальном -  раз
уж он стал растением, то и реакция его была  растительная.  Неспособность  к
передвижению, например,  ничуть  его  не  тревожила,  равно  как  отсутствие
туловища и конечностей или, скажем, непоступление в организм бекона с  чаем,
сухариков с молоком, обеденных котлет и тому подобного, хотя все это рот его
поглощал свыше полувека.  Теперь,  однако,  поток  этот  заменился  притоком
снизу, мягким, постоянным, едва заметным питанием. Таким образом, все мощное
воздействие физической стороны на духовную склонялоего к невозмутимости.  Но
физическая сторона не единственная. Не будучи более  человеком,  он  все  же
остался мистером Мэннерингом. И, по мере убывания его  научного  интереса  к
происшествию, этот парадокс породил нашествие скорбей,  в  сущности  говоря,
субъективных.
     Его, например, задевала мысль, что теперь не будет никакой возможности
дать  имя  орхидее  или  написать  о  ней  статью;  хуже  того,  в  уме  его
угнездилось пакостное убеждение, что как только судьба его обнаружится, так
его самого обозначат и классифицируют, о нем  напишут  статью,  даже,  может
быть, не очень научную, а критическую и полемическую. Как и  все  собиратели
орхидей, он был непомерно робок и чувствителен, тем более  в нынешнем  своем
состоянии: он едва удержался, чтоб не  завянуть.  Больше  всего  приходилось
опасаться, что его пересадят невесть куда, на сквозняк, чего  доброго,  даже
на проход. Выкопают! Ух-х! И крупная  дрожь  пробежала  по  густолиственному
ответвлению мистера  Мэннеринга.  Внизу  стебля  возникли  какие-то  неясные
ощущения; сообщились они и купам нижней листвы - это было похоже на  чувство
спины, сердца и конечностей. Он стал подобием дриады.
     Однако же солнце пригревало на славу. Теплица полнилась сытным  запахом
разогретой, вкусной земли. Трубы  имели  такое  специальное  приспособление,
подпускающее теплый пар. Мистер  Мэннеринг  начал  понемногу  разнеживаться,
поддаваться  laisser-aller {От глагола "se laisser-aller" (фр.) - расслабляться.}.  Тут-то  до  него  и  донеслось  из  угла   под
стеклянной крышей,  от  вентилятора,  назойливое  жужжание.  Вскоре  призвук
раздражения  смолк,  и  жужжание  стало  самодовольным:  пчела   исхитрилась
пролезть в узкую металлическую щелку. Гостья снижалась  плавными  кругами  в
недвижном зеленом воздухе, словно  в  каком-то  подводном  мире,  и  уселась
отдохнуть на  одном  из  тех  лепестков,  которые  создавали  брови  мистера
Мэннеринга. Затем она переползала с одной черты лица  на  другую  и  наконец
добралась до нижней губы, которая  опустилась  под  ее  уверенной  тяжестью,
открыв ей путь  в  рот  мистера  Мэннеринга.  Это,  конечно,  было  довольно
странно, однако в общем данное ощущение не явилось ни  столь  тревожным,  ни
столь,  неприятным, как это могло бы ожидаться. "А что, - подумал  растительный
джентльмен, - пожалуй, оно даже и соответственно".
     Но у мистера Мэннеринга скоро пропала всякая охота к сонному  анализу
своих ощущений:  он  увидел,  что  оглетевшая  пчела,  слегка  покружившись,
присела прямиком на девственную губу кузины Джейн. Молниеносно  озарились  в
сознании ее родственника начала ботаники.  Кузина  Джейн  сообразила  то  же
самое, хотя, будучи воспитана в прежних понятиях, она могла бы  пробавляться
блаженным неведением, если бы кузен ее - о тщеславный, болтливый,  общительный
болван! - не пытался бы год за годом заинтересовать ее жизнью  растений.  О,
как он, несчастный, теперь себя корил! Он видел, как две  пышные  ветви  под
самым цветком вздрогнули, затрепетали и стыдливо вскинулись в точном подобии
недоуменно-