какая  я  ужасная
предательница и изменница!
     - Ну, это уж чересчур,  -  проговорил  Хамфри.  -  Ты,  видимо,  хочешь
сообщить, что выпила снадобье?
     - Да. Тайком от него.
     - И что же он сказал, когда ты ему призналась?
     - Я ему не призналась, Хамфри. Не смогла.  Мало  того,  я  налила  туда
воды, добавила хинина и...
     - Хинина? Зачем?
     - Но оно ведь было горьким.
     - Ага, понятно. А потом?
     - Потом все стало еще хуже.  Я  так  мучилась,  Хамфри,  так  мучилась,
просто передать нельзя. Чего только я не придумывала, на какие  нежности  не
пускалась, лишь  бы  исправить  дело.  Но  разве  его  исправишь!  Мне  даже
кажется... - Ну, ну?
     - Мне кажется, я его совсем  испортила,  окончательно  и  бесповоротно.
Понимаешь, я начала за ним следить: нельзя не следить за человеком,  который
стареет у тебя на глазах. Но когда  вот  так  следишь  за  кем-то,  поневоле
обнаруживаешь массу недостатков. А он... он  наверняка  догадывался,  потому
что... в общем, последнее время его будто подменили. Но  это  моя  вина,  не
думай, целиком моя, ведь это я  его  разлюбила.  А  возможно,  и  не  любила
никогда.
     И она зарыдала - самый лучший выход в данной ситуации.
     - Может, тебе и вечная молодость уже не нужна? - спросил Хамфри.
     - Зачем мне молодость, если я никого не смогу любить!
     - А про себя ты разве забыла?
     - Жестоко так говорить, Хамфри, очень жестоко.
     Даже если это правда.
     - Что поделаешь, -  произнес  Хамфри,  -  одиночество  всегда  жестоко.
Такова уж цена скромной порции бессмертия. И платить ее придется и  тебе,  и
мне, и, разумеется, старине Винглебергу. Мы - существа особой  породы  и  жить
должны по особым законам. Отныне всегда будем мы, -  он  очертил  в  воздухе
круг, - и весь остальной мир.
     Оба  притихли  и  долго  сидели  вдвоем  внутри  воображаемого   круга,
отделяющего их от остального мира.  Ощущения,  испытываемые  ими  при  этом,
были, по правде сказать, не лишены приятности.
     - Когда-то, - заговорил наконец Хамфри, - у нас находились иные причины
для уединения.
     - О Хамфри, если бы ты... Но я такая скверная. Я тебя обманула. А потом
еще и его обманула.
     - Да, первый поступок - явная ошибка. Его необходимо исправить.
     - Но как же быть со вторым? И исправлять поздно, и оставлять нельзя.
     - Согласен, оставлять не годится. Значит,  ты  уверяешь,  что  снадобье
было горьким? А может, ты и здесь ошиблась?
     - Нет, нет, что ты! Оно было страшно горьким.
     - Любопытный факт, - промолвил Хамфри, -  наводит,  как  говорится,  на
размышления. Дело в том, что я не добавлял в воду ничего, кроме соли.


НЕДУГ АНДЖЕЛЫ БРЭДШО

Перевод. Ливергант А., 1991 г.

     Одна юная дама, дочь отставного полковника, жившая  с  родителями  в  одном  из  самых  аристократических
пригородов  Лондона,  была  помолвлена  с   поверенным,   мистером   Агнецом
Факсфером, который с каждым годом зарабатывал все больше и больше. Звали эту
юную даму Анджела Брэдшоу нее был скочтерьер, ходила она в зеленом свитере,
а когда в моду вошли босоножки, она, как  и  все,  стала  носить  босоножки.
Агнец Факсфер также мало чем отличался от своих сверстников, и молодые  люди
вели размеренную и беззаботную жизнь.
     Но одним пасмурным сентябрьским днем с нашей юной дамой стало твориться
что-то неладное. Не говоря худого слова, она подожгла шторы  в  гостиной,  а
когда  ее  попытались  урезонить,  принялась  топать  ногами,   кусаться   и
сквернословить.
     Родители, разумеется, решили, что девушка лишилась рассудка,  и  ужасно
расстроились; жених же был просто безутешен. Однако знаменитый психиатр,  за
которым немедленно послали, нашел Анджелу в  здравом  уме;  обычные  в  этом
случае тесты, которым была подвергнута больная, симптомов  умопомешательства
не выявили.
     Когда же обследование подошло к  концу,  Анджела  внезапно  разразилась
грубым смехом и, обозвав почтенного эскулапа старым ослом, заявила ему,  что
он не придал значения двум-трем весьма  существенным  симптомам.  Симптомы
эти были столь туманны и противоречивы, что юная девица, абсолютно  не      сведущая ни в психоанализе, ни в жизни, знать их при  всем  желании  не
могла.
     Потрясенный до глубины души, психиатр, однако, вынужден  был  признать,
что, хотя  знания  Анджелы  свидетельствуют  о  серьезных  нарушениях  в  ее
психике, а слова, с которыми она к нему обратилась, -  о  невоспитанности  и
дурном вкусе, отправить ее в сумасшедший дом лишь на этом  основании  он  не
вправе.
     - Неужели вы не можете увезти ее в психиатрическую клинику хотя  бы  на
том основании, что она подожгла мои шторы? - удивилась миссис Брэдшо.
     - Без явных признаков умопомешательства не могу, - стоял на своем врач.
- Впрочем, вы имеете полное право предъявить ей обвинение в поджоге.
     - Чтобы моя дочь попала за решетку?! - взвилась мать. - Нет уж!
     - Я мог бы защищать ее на суде, причем  бесплатно,  -  вызвался  мистер
Факсфер. - И, уверяю вас, Анджелу признали бы невиновной.
     - А про то, что об этом процессе будут писать газеты, вы не подумали? -
покачав головой, сказал полковник. - Что ж,  прискорбно,  что  вы  ничем  не
смогли нам помочь, - обратился он  к  знаменитому  психиатру,  протянув  ему
конверт  и  смерив  его  недовольным  взглядом.  Психиатр  пожал  плечами  и
удалился.
     Стоило врачу скрыться за дверью, как Анджела, задрав на  стол  ноги  (и
какие ноги!), принялась декламировать  наспех  сочиненные  куплеты,  где  во
всех, самых  пикантных  подробностях  описывались  события  этого  дня,  чем
повергла родителей и  жениха  в  глубокую  тоску.  Не  будь  стишки  эти  до
крайности неприличными, я бы, разумеется, их здесь привел.
     В течение последующих нескольких  дней  Анджела  продолжала  выкидывать
скандальные и малопристойные номера; больше же всего ей  нравилось  сочинять
стихи, что она, надо сказать, делала с большой прытью  и  находчивостью.  За
это время в доме перебывало немало врачей, однако все они сходились на  том,
что  недостойное  поведение  Анджелы  Брэдшо  к  психическому   расстройству
никакого отношения не имеет.
     Отчаявшись, родители прибегли к услугам знахарей, которые, будучи не  в
силах положить Анджелу в сумасшедший дом, оказались  также  не  в  состоянии
вылечить ее своими снадобьями. В конце концоврешено  было  показать  девушку
одной небезызвестной, весьма сомнительной особе преклонного возраста.
     - Мне все ясно, - и глазом не моргнув, заявила сомнительная особа. -  В
вашу дочь вселился дьявол. С вас две гинеи.
     Полковник с супругой обратились к сомнительной особе с просьбой изгнать
незваного гостя, но эта процедура, как выяснилось, стоила  десять  гиней,  и
родители Анджелы, а также Агнец Факсфер  сели  в  такси  и  повезли  девушку
домой, сказав старухе, что им надо подумать.
     - Чем таскаться по врачам, спросили бы лучше меня, что со мной, - я  бы
вам сразу ответила, - с улыбкой заявила Анджела на обратном пути.
     Хорошенько отчитав дочь за то, что та ввела их  в  расход,  и  немалый,
родители поинтересовались, каким же образом Анджела обо всем догадалась.
     - Очень просто, - ответила девушка. - Я же его часто вижу.
     - Когда?! - вскричал полковник.
     - Где?! - вскричала мать.
     - Как он выглядит?! - вскричал жених.
     - Он молод и очень недурен собой, - ответила Анджела. - К  тому  же  он
прекрасный собеседник. Обычно он вселяется в меня, когда я одна,  а  одна  я
бываю лишь у себя в спальне - поэтому обыкновенно я вижусь с ним с одиннадцати
вечера до семи утра.
     -  Что  он  тебе  говорит?!  -  вскричал  отец,  вцепившись  зубами   в
набалдашник своей трости.
     - Он негр?! - вскричала мать.
     - Что он... ? Откуда ты знаешь, что это дьявол,   а  не  дьяволица?!  -
вскричал жених.
     - Расскажи, как он в тебя вселяется? - спросила мать.
     - Когда я ложусь в постель, он  часто  оказывается  рядом,  -  ответила
Анджела, сохраняя поразительное спокойствие.
     - Сколько раз я  тебе  говорила,  что  в  спальню  Анджелы  давно  пора
заказать кровать пошире, - упрекнула мужа миссис Брэдшо.
     - Дьявола следует изгнать - и немедленно! - воскликнул Агнец  Факсфер.  -
Какой бы ни была широкой кровать, втроем мы на ней все равно не уместимся.
     - Между прочим, я вовсе не уверена, что он захочет  из  меня  выйти,  -
предположила Анджела. - В любом случае сначала я  должна  спросить  об  этом
его самого.
     - Полковник Брэдшо! - заявил Агнец Факсфер. - Надеюсь,  вы  понимаете
мое  положение?  С  учетом  всего  вышесказанного,   а   также   того,   что
подразумевалось, я вынужден расторгнуть помолвку с вашей дочерью.
     - Подумаешь, напугал, - буркнул дьявол, впервые подавший голос.
     - Тише,  любимый,  -  шепнула  ему  Анджела.  Постучав  по  стеклянной
перегородке, мистер Факсфер велел таксисту остановиться и выскочил измашины.
     - Надеюсь, вы слышали, что сказала ваша дочь, и понимаете,  что  подать
на меня в суд за расторжение помолвки у вас нет никакого права, - сказал  он
родителям Анджелы.
     - Не в моих правилах обращаться в суд по  таким  пустякам,  -  возразил
полковник. - И вашу долю за проезд на такси мы тоже  по  суду  требовать  не
будем, не беспокойтесь.
     Пока поверенный торопливо шарил в  карманах  в  поисках  денег,  дьявол
прочел вслух  прощальное  четверостишие,  рифмуя  "Факсфер"  с  одним  очень
неприличным словом.
     Вернемся, однако, к нашей  истории.  Придя  домой,  мистер  Брэдшо,  не
мешкая ни минуты, позвонил по телефону сомнительной особе преклонных  лет  и
попросил ее за любые деньги изгнать из Анджелы дьявола.
     - Сегодня, голубушка, - сказал дочери полковник,  -  он  уж  к  тебе  в
одиннадцать вечера не заявится, не надейся.
     Анджела только рассмеялась.
     Сомнительная особа преклонных лет ждать себя не заставила: она явилась,
держа под  мышкой  огромную  коробку  с  всевозможными  порошками,  травами,
костями, мазями и бог знает чем еще. Первым делом старуха задернула шторы на
окнах,  отсоединила  на  всякий  случай   антенну   от   радиоприемника   и,
спохватившись, отправила полковника с банкой  сардин  на  улицу,  чтобы  тот
заманил домой кошку.
     - Почему-то черти любят вселяться в кошек, - пояснила она.
     Затем Анджелу посадили на стул посреди комнаты,  почистили  камин - черти
ведь, как известно, имеют обыкновение убегать через дымоход,  -  после  чего
старуха зажгла несколько пахучих палочек, какими пользуются в  своих  храмах
китайцы, и стала что-то истово бормотать себе под нос.
     Сказав все, что подобает в таких случаях, она зажгла бенгальский  огонь
и во весь  голос  крикнула: "Изыди,  Асмодей!" -  Ошибочка  вышла,  -  хмыкнул
дьявол.
     - Черт побери! - в ужасе воскликнула  сомнительная  особа,  увидев  при
свете пламени, как кошка грызет кость, которую старуха принесла с  собой.  -
Это же были мощи святой Евлалии,  которых  сатана  боится  еще  больше,  чем
слабительного, и которые обошлись мне в  целых  двадцать  гиней!  Теперь,  -
запричитала она, - дьявол уже не вселится в эту кошку,  придется  полковнику
идти за другой, что же касается останков святой Евлалии, то я попрошу мне их
возместить.
     С появлением новой кошки сомнительная особа начала все сначала. "Изыди,
Вельзевул!" - крикнула она, когда вновь вспыхнул бенгальский огонь.
     - Опять мимо, - расхохотался дьявол.
     - Им никогда не догадаться, милый, - шепнула ему Анджела.
     Чего только старая карга не делала: сожгла  весь  имевшийся  в  наличии
бенгальский  огонь,  вызывала  и  Велиара,  и  Бельфегора,  и  Мохамеда,   и
Радаманта, и Миноса, словом, всех  дьяволов,  какие  только  существовали  в
природе, но ничего, кроме издевательств и хохота, не добилась.
     - Кто же ты, черт возьми, такой?! - вскричал наконец, потеряв терпение,
полковник.
     - Я? Уильям Уэйкфилд Уолл, - с достоинством ответил дьявол.
     - Ты бы сразу его спросил, - спокойно сказала отцу Анджела.
     - Уильям Уэйкфилд Уолл? -  недоумевала  миссис  Брэдшо.  -  Первый  раз
слышу. Надеюсь, дорогой, он не из иностранцев? - обратилась она к мужу.
     - Наверняка какой-то шарлатан, - буркнула сомнительная особа преклонных
лет. - Никогда не слышала этого имени.
     - Типично обывательская логика, - хладнокровно заметил дьявол. - Если в
вашем кругу - в чем, поправде говоря, я  сильно  сомневаюсь - найдется  хотя  бы
один человек, интересующийся современной поэзией, советую обратиться к нему.
     - Вы что же, поэт?! - оторопел полковник.
     - Да, именно поэт, а не рифмоплет, как вы, по-видимому,  предполагаете.
Если под словом "поэзия" вы подразумеваете слащавые куплеты в календарях, то
с такой, с позволения сказать, "поэзией" я не имею ничего общего.  Если  же
под поэзией понимать точность, глубину и ясность...
     - Он поэт, папа, - перебила Уильяма Уолла Анджела. - И очень хороший. В
одном парижском журнале напечатано его стихотворение. Правда, Уильям?
     - Если этот мерзавец-поэт, - вскричал полковник,  -  принесите  бутылку
виски. Уж тогда-то он сразу выскочит! Знаю я этих писак!
     - Все солдафоны одинаковы, - процедил поэт. - Ничего более остроумного,
я вижу, вам в голову не приходит. Нет, полковник, пейте ваше виски  сами,  а
меня увольте. И пожалуйста, избавьте меня от общества этой несносной  старой
ведьмы, ничего, кроме смеха, она у меня своими фокусами не вызывает.  Имейте
в виду, либо вы выполните мои условия, либо я не выйду из Анджелы вообще.
     - И каковы же ваши условия? - поинтересовался полковник.
     - Во-первых, вы не станете противиться нашему браку.  И  во-вторых,  вы
дадите   за   Анджелой   приданое,   соответствующее   той   чести,    какую
профессиональный литератор оказывает семье полковника, вступая в брак с  его
дочерью.
     - А если я откажусь? - трясясь от бешенства, проревел полковник.
     - Ради бога. Мне и здесь неплохо, - ответил Уильям Уолл. - Анджела  ест
за двоих, и мы оба совершенно счастливы. Правда, малютка?
     - Да, любимый, -  согласилась  Анджела.  -  Ой,  как  тебе  не  стыдно,
прекрати немедленно!
     - Разумеется, мы с Анджелой  будем  и  впредь  получать  от  жизни  все
удовольствия, - с улыбкой добавил поэт.
     - Полагаю, дорогая, - сказал полковник жене, - нам следует обдумать его
условия.
     - И, по возможности, до одиннадцати вечера, дорогой, -  глубокомысленно
заметила миссис Брэдшо.
     Поскольку выхода у родителей Анджелы не было, пришлось принять  условия
поэта, который не замедлил материализоваться, оказавшись вполне симпатичным,
хотя и несколько развязным, молодым человеком. Как выяснилось, он был вполне
благородного происхождения,  что,  естественно,  чету  Брэдшо  не  могло  не
обрадовать.
     Уильям Уолл объяснил, что впервые увидел Анджелу в фойе театра во время
антракта  и,  заглянув  ей  в  глаза  (а  глаза  у  Анджелы  были   поистине
бездонными), к своему удивлению и восторгу, почувствовал,  что  вселяется  в
нее. Выслушав рассказ молодого человека,  миссис  Брэдшо  задала  ему  один,
довольно  нескромный  вопрос,  на  который  Уолл   вынужден   был   ответить
утвердительно,  -  ничего  не  поделаешь,  у   современной   молодежи   свои
представления о жизни. В самом скором времени  молодые  люди  поженились,  а
поскольку Уолл перестал сочинять стихи и взялся за  романы,  жизнь  супругов
сложилась вполне благополучно: на Ривьеру они ездят каждую зиму.


ВСЕ ОТМЕНЯЕТСЯ

Перевод. Ливергант А., 1991 г.

     Дорогу  весне!  Ибо  там,  где  среди  скал  и  лесов
теснятся белые стены, первый нарцисс - самое  невероятное  чудо;  ибо
среди приветливых крыш все больше  платанов,  разноцветной  сирени,  слив  и
розовых кустов, на которых тает, блестит и испаряется последний  иней.  Ради
капели, звенящей в голосах детей, их прелестных маленьких галошек; ради  еще
неправдоподобно синего неба над Территауном и восточного ветра, еще внезапно
налетающего на равнины; ради нескончаемых споров за завтраком  и  налогового
векселя у прибора - дайте дорогу Весне!
     Генри Сэнфорд - младший,  смуглый,  стройный,  с  впалым  животом,  но  с
покатыми плечами, облаченный в свободно  сидящий  серый,  под  твид  костюм -
притом видавший виды костюм, -  имел  возможность  сполна  насладиться  этим
прелестным временем года. Лес,  вплотную  обступивший  сад  с  двух  сторон,
дымился и  пылал  в  прозрачном  утреннем  воздухе;  почки  лопались,  ветки
искрились на солнце, птицы порхали с дерева на дерево,  их  пение  мелодично
разносилось над просыпающимся лесом. На  верхней  ступеньке  появилась  нога
Эдны. Сегодня она тоже очень рано спустилась к завтраку.
     Вернувшись  из  Калифорнии  накануне  вечером,  она   так   устала   от
утомительной дороги - маленькая Джойс ни на минуту не сходила с рук, - что  ей
казалось, будто она приехала домой только теперь, после сна, и весеннее утро
приветливо встречает ее. "После завтрака, - подумал Генри, - мы еще  успеем  до  моего  отъезда  вместе погулять по саду".
     В  саду  уже  была  маленькая  Джойс,  которая  встала   раньше   всех.
Прелестное,  волшебное  дитя  с  золотой,  как  у  нарцисса,  головкой,   с
развевающимися кудрями, она, визжа, носилась  от  свежепосаженной  яблони  к
свежепосаженным груше и сливе и, вытянув  голову,  смотрела  на  их  хрупкие
веточки, как будто надеясь найти цветы. Коль скоро молодые фруктовые деревья
своими  нестройными,  наивными  очертаниями  напоминали   детский   рисунок,
казалось также, будто она, словно  маленькая  Прозерпина,  вернулась,  чтобы
вдохнуть в  них  жизнь.  На  самом  же  деле  девочка,  как  существо  более
жизнерадостное, чем полагал ее  отец,  и  куда  менее  восторженное,  просто
искала фрукты.
     Когда Эдна спустилась, девочка прибежала  в  дом,  и  они  втроем  сели
завтракать, улыбаясь, как  семья  на  рекламной  фотографии.  Новостей  было
столько, будто они получили огромную  пачку  писем.  Эдна  гостила  у  своих
родителей  в  Лос-Анджелесе,  ее  отец   был   профессором   Калифорнийского
университета.
     - Он отложил свой очередной творческий отпуск, - сказала Эдна. -  Хочет
дождаться конца войны. Может, возьмет его перед самой пенсией. Тогда уж  как
следует поездит по Китаю.
     - Везет же старику! - воскликнул Генри.  -  Нам  бы  в  музее  годичный
отпуск! Боже, в такое утро, да еще когда ты вернулась, мне бы отпуск  совсем
не помешал. Жаль, что ты так устала вчера вечером. Проклятый музей!
     - Кстати, - сказала Эдна, - я ужасно провинилась, дорогой.
     - Провинилась? Недеюсь, не потратила лишнего? Мы и так жмемся.
     - Нет, совсем не это. Может, еще хуже. Надо же быть такой дурой! Но ведь
сам знаешь, в Калифорнии все не так, как здесь.
     - Так в чем же дело? К чему ты клонишь?
     - Джойс, - сказала Эдна, - ты допила молоко?  Ступай  в  сад,  девочка.
Пойди посмотри, как там твои стол и стульчик.
     - Мамочка, я хочу послушать, что ты такое глупое натворила.
     - Нельзя, моя девочка. Ты еще маленькая.
     - Ну, мамочка, пожалуйста!
     - Джойс, - сказал Генри, - ведь мама сказала "Ступай в сад". Иди сейчас
же. Без разговоров. Вот молодец. Итак, Эдна, в чем же все-таки дело?
     - Понимаешь, это произошло, когда я неделю жила у Дикинсонов. Однажды у
них обедал один человек.
     - И что же?
     - Он из кино.
     - Актер? - вскричал Генри. - Неужели актер?!
     - Нет, не актер. А впрочем, какая разница? Работает в одной из  крупных
кинокомпаний. Вполне славный человек. И я... ты знаешь,  я  так  себя  глупо
повела...
     - Не тяни.
     - Он увидел Джойс. Она немножко рисовалась... знаешь,  как  у  нее  это
бывает. Вот он и выпросил у меня разрешение на кинопробу.
     - Чью? Джойс? Так-так-так! И это все? Ха! Ха! Ха!
     - Но я согласилась, я возила ее на киностудию.
     - Что ж, почему бы и  нет  в  конце  концов?  Раз  это  доставило  тебе
удовольствие. Другое дело