красавицу-купальщицу акула,  и  впавшую  в  обморочное
состояние  умчал  к  себе  на   маленькую   зеленую планетку,   доставил   на
покосившуюся  веранду  своей  хижины,  которая  как  ни  в  чем  не   бывало
высовывалась из-за скал  на  обозрение  всему  миру,  точь-в-точь  наподобие
рыбацкого шалаша, какие встречаются на любом из тропических островов.
     Придя в себя, ангелица охнула и в ужасе  воззрилась  на  омерзительного
похитителя, на его пузо, складками собравшееся над залоснившимся ремнем,  на
рваные джинсы, с грехом пополам прикрывающие дьяволиное естество. А  дьявол,
вооружась ножницами, уже  орудовал  вовсю:  отрезал  прочь  крылья,  бережно
подбирая перышки.
     - Вот, - приговаривал он, - очень удобно будет прочищать трубку.  Люблю
курить на рыбалке. А вот моя любимая удочка;  она  прочнее  и  длиннее,  чем
кажется. Закидываю ее в самую глубь общежитии Ассоциации  Молодых  Христиан.
Наживка тамошняя - один из приятнейших снов, когда-либо мне  приснившихся.  Я
храню их вон в том ведре, можешь достать любой наудачу и насадить на крючок.
     - Противные, липкие, извиваются!  -  взвизгнула  она,  отшатнувшись  от
открывшегося ей зрелища. - Ни за что на свете не прикоснулась бы!
     - Ты уж, пожалуйста, прикоснись, - сказал он, -  если  хочешь  отведать
сердце и "сладкое мясо" {"Сладкое мясо" - щитовидная и поджелудочная железы.} молодого нежного студента-богослова.
     - Как-нибудь сама прокормлюсь, - заявила она, скривив губки. - Я ничего
не ем, только мед, да цветы, да  еще,  если  уж  сильно  проголодаюсь,  яйцо
колибри.
     - Воображала! - обиделся он. - Задавака! Если. ты  думаешь  разыгрывать
из   себя   утонченную   леди,   то   лучше   передумай.   Мягкий,   глупый,
добросердечный - это старина Том Бревнохвост, пока и поскольку его гладят  по
шерстке! Но осени меня крестом - и я превращусь в грубияна, хулигана, драчуна.
Будешь насаживать наживку, когда я велю, а кроме того - мыть посуду,  а  также
драить полы, и делать уборку, и готовить обед, и гнать самогон, и  застилать
кровать...
     - Постели? - переспросила она. - Свою постель я как-нибудь заправлю.  А
что до вашей...
     - Застели одну, и хватит, - прервал он, - и вознесусь я на тебе обратно
в рай, а уздечкой мне послужит букетик маргариток. Я сказал "кровать".  Это
единственное  число,  а  будь  оно  множественным-стало  бы  еще  более
единственным в своем роде. Тут он так  расхохотался,  что  чуть  не  лопнул.
Ангелица сочла эту шутку очень и очень плоской.
     - Я знаю, что нарушила правила, - молвила она. - И знаю, что теперь  ты
можешь заставить меня работать на тебя и делать всю  черную  работу.  Но  на
самом-то деле мой проступок-не грех, а потому ты не  вправе  навязывать  мне
такую судьбу, которая хуже смерти.
     - Хуже смерти, вон оно что? - Самолюбие дьявола было  уязвлено.  -  Это
показывает, много ли ты в таких вещах разбираешься.
     - Если бы я захотела разбираться в них получше, - отвечала  она,  -  то
вас в наставники не выбрала бы. - Даже если  бы  я  сделал  тебе  сверкающее
ожерелье, - сказал он, - из слез невинных хористок?
     - Благодарю вас! - произнесла она. - Оставьте при себе свою мишуру, а я
оставлю при себе свою добродетель.
     - Мишуру! - сказал он с негодованием. - Все ясно, ты ничего не смыслишь
в ювелирном деле, да и в добродетели тоже. Ладно, милочка,  не  один  способ
придуман, чтобы укрощать огнедышащих дракончиков!
     Однако старый сластолюбец рассудил, не  приняв  во  внимание  небесного
воина. В последующие дни он ее обхаживал и так и эдак,  но  ни  тирания,  ни
неуклюжая лесть отнюдь не перевешивали контраста белоснежной  добродетели  и
его прокопченного цвета лица. Когда он хмурился, она его побаивалась,  когда
же улыбался, она его ненавидела с такой силой, с  какой  никто  и  нигде  не
ненавидел ни единого дьявола.
     - Да я могу, - пригрозил он, - упрятать тебя в бутылку с  виски,  а  уж
оттуда  тебе  волей-неволей  придется  вылезти,   как   только   первый   же
подвернувшийся покупатель, рыцарь плаща и костюма, вытащит пробку.
     - Давайте, - согласилась она. - Он будет не противнее вас  и  такой  же
зануда.
     - Возможно, - сказал  он.  -  Хотя,  насколько  я  понимаю,  твой  опыт
обращения с покупателями в плаще и костюме крайне  скуден.  Я  скормлю  тебя
устрице, откуда ты выйдешь заточенной в жемчужину, и обменяют тебя, при очень
нескромных обстоятельствах, на вагон и маленькую тележку целомудрия, которое
ты так высоко ставишь.
     - Закричу во весь голос "КУЛЬТУРА"! -отвечала она весьма  хладнокровно.
- А жертва выхватит свой дамский пистолетик, и тогда мы обе спасемся.
     - Очень мило, - сказал он. - Но ведь я могу отправить тебя на  землю  в
качестве несовершеннолетней девушки, лет девятнадцати-двадцати. Это возраст,
когда искушения подстерегают на каждом шагу,  а  сопротивляемость  им  самая
низкая.  А  стоит  тебе  только  согрешить,  спустя  семь  лет  аренды  тебя
соучастником все становится моим - душа, тело, добродетель  и  прочее.  Именно
так, - сказал он, выругавшись, -  я  и  сделаю.  Глупец  я,  что  раньше  не
додумался.
     Сказано-сделано. Он ухватил ее за щиколотки и  метнул  далеко-далеко  в
космические моря. Проследил, как опускается, переворачивается,  поблескивает
на лету ее тело, и  нырнул  следом  как  школьник  за  серебряной  монеткой,
брошенной в плавательный бассейн.
     Несколько человек из простонародья, возвращаясь домой поздно вечером  и
переходя Бруклинский мост, показывали друг другу то, что приняли за падающую
звезду; а еще позднее, выйдя на улицу после дружеской пирушки,  затянувшейся
на всю ночь, некий пьяный  поэт  вдохновился  зрелищем,  которое  принял  за
розовоперстую зарю, занявшуюся в Центральном  Парке  и  поблескивающую  там
сквозь ажур чахлых кустов. Однако то была вовсе не заря, а  наша  прекрасная
юная ангелица, которая прибыла на землю в качестве молоденькой девы и успела
тем временем потерять  не  только  одежды,  но  и  память,  как  это  иногда
случается  с молоденькими девами,  и  блуждала  меж  деревьев  в  состоянии
полнейшей непорочности.
     Трудно предугадать, долго ли все это продолжалось бы,  не  наткнись  на
нашу ангелицу три  добродушнейшие  старые  дамы,  которые  всегда  по  утрам
входили  в  Парк  первыми,  дабы  успеть  скормить  хлебные   крошки   своим
друзьям-птичкам. Останься там наша молоденькая ангелица  до  часа  обеденных
перерывов - могло приключиться  все  что  угодно,  по-скольку  при  ней
сохранилось очарование, и была она розовее и жемчужнее любой зари. Округлая,
стройная, сочнее персиков - было, в ней что-то неудержимо притягательное.
     Старые дамы, щебеча и  воркуя  совсем  как  их  пернатые  любимчики,  с
состраданием обступили это розовое совершенство, созданное из  невинности  и
соблазнительности.
     - Бедняжка! До такой крайности наверняка довел ее какой-нибудь мужчина,
- прощебетала мисс Ваалстрад.
     - Какой-нибудь диавол, - поправила мисс  Экосез.  Эта  поправка  немало
развеселила "духа-благодетеля", незримо стоявшего неподалеку. Не в  силах
удержаться, он слегка ущипнул мисс Экосез, а ведь  подобные  знаки  внимания
были ей совершенно внове.
     - Силы небесные! Это вы, мисс Кости? - вскричала мисс Экосез. -  Правда
ведь, это не вы себе позволили?
     - Я? Да я вообще ничего не делала, -  отвечала  мисс  Кости.  -  А  что
случилось?
     - Я ощутила что-то вроде щипка, - сказала мисс Экосез.
     - И я! - подхватила мисс Ваалстрад. - Вот прямо сию секунду.
     - И я! - вскричала мисс Кости. - О Господи! Теперь мы все трое  утратим
память.
     - Давайте со всей поспешностью отправим ее  в  больницу,  -  предложила
мисс Экосез. - Сегодня Парк с утра какой-то не такой, и пташечки  к  нам  не
подлетают. Им-то  сверху  виднее!  Через  какие  же  испытания  прошла  наша
бедняжечка!
     Добродушные старые девы отвезли нашу прекрасную, но невезучую  ангелицу
в больничку для нервно-больных, где ее приняли милосердно и  даже  не  без
энтузиазма. Вскоре нашу ангелицу препроводили в маленькую палату, где  стены
были светло-зеленые, оттенка утиного яйца, поскольку, как выяснилось, именно
такой  цвет  наиболее  успокоительно  воздействует  на  девиц,  обнаруженных
бредущими по Центральному Парку и не имеющих при себе ни одежды, ни  памяти.
Лечащим врачом приставили к ней некоего выдающегося молодого психоаналитика.
Подобные случаи были как раз его узкой специализацией, и редко постигала его
неудача, если требовалось расшевелить чьи-либо воспоминания и память.
     Лукавый, естественно, притащился в больничку следом и теперь стоял  там,
ковыряя в зубах да наблюдая за происходящим. Он пришел в восторг,  приметив,
что молодой психоаналитик хорош собой - дальше некуда. Черты лица  мужественны
и правильны, черные глаза так и сверкают, и засверкали  еще  сильнее,  когда
психоаналитик  узрел  свою  новую  больную.  Что  до  нее,  то   она   стала
поблескивать с отливом цвета незабудок, при виде  чего  дьявол  снова  потер
руки. Все трое были довольны.
     Психоаналитик был украшением своей оклеветанной профессии.  Принципы
у него были самые высокие, но все же не выше, чем энтузиазм по  отношению  к
избранной им науке. Итак, отпустив медсестер, которые  сопровождали  больную
до палаты, он уселся на стул рядом с кушеткой, на которой лежала ангелица.
     - Я  пришел  для  того,  чтобы  вас  вылечить,  -  провозгласил  он.  -
По-видимому, на вашу  долю  выпало  какое-то  мучительное  переживание.  Вы
должны рассказать мне все, что запомнили.
     - Не могу, - проговорила она едва слышно. - Ничего не помню.
     - Быть может, вы все еще находитесь в шоковом состоянии, -  сказал  наш
достойный аналитик. - Дайте мне руку, дорогая, -  я  хочу выяснить,  холодна
она или тепла и есть ли на ней обручальное кольцо.
     - Что есть рука? - прошептала несчастная  юная  ангелица.  -  Что  есть
тепла? Что есть холодна? Что есть обручальное кольцо?
     - Ох, бедная девочка! - воскликнул он. - Совершенно ясно, шок был очень
силен. Которые забывают, что такое обручальные кольца, тем  сплошь  и  рядом
достается покрепче остальных. Однако вот это - ваша рука.
     - А это ваша? - спросила она.
     - Да, это моя, - ответил он.
     Больше юная ангелица ничего не  сказала,  лишь  поглядела  на  то,  как
дрожит ее рука в  его  руке,  а  после  опустила  восхитительные  ресницы  и
тихонько вздохнула.  Сердце  пылкого  молодого  ученого  так  и  зашлось  от
восторга, ибо он заприметил начало индукции - того самого  явления,  которое
неописуемо упрощает усилия психоаналитиков.
     - Так-так! - произнес он наконец.  -  Теперь  предстоит  выяснить,  чем
вызвано выпадение памяти. Вот история болезни.  Судя  по  всему,  ударов  по
голове не было.
     - Что есть голова? - осведомилась она.
     - Вот ваша голова, - объяснил он. - А вот ваши глаза, а вот ваш ротик.
     - А это? - спросила она.
     - А это, - объяснил он, - ваша шея.
     Очаровательная  юная  ангелица  была  самой  лучшей  из  всех  больных.
Ничего-то ей не было надо, только угодить своему врачу, поскольку  таков  уж
механизм  индукции:  он,  врач,  представляется  больной  ослепительно-яркой
личностью  из  забытого  детства.  Естественную  ее   наивность   усугубляла
наивность амнезии, вот ангелица и приспустила простыню, которая укрывала  ее
до подбородка, и спросила: - А это что?
     - Это? - переспросил он. - Как можно было забыть, что  ЭТО?  Я  вот  не
забуду до конца жизни. Никогда не видел таких прелестных плеч.
     В восторге от его одобрения, ангелица задала  еще  один-два  вопроса  и
доспрашивалась до того, что наш достойный молодой аналитик вскочил со  стула
и принялся мерять палату шагами в состоянии неодолимого возбуждения.
     - Бесспорно, - пробормотал он,  -  я  испытываю  встречную  индукцию  в
чистейшем ее  виде  или  по  меньшей  мере  в  наиболее  интенсивном.  Столь
выраженный  пример  этого  феномена  должен,  безусловно,  стать   предметом
кропотливого  экспериментального  исследования.  Свою  работу  я   озаглавлю
"Демонстративно-соматический метод применительно к случаям полной  амнезии".
Ортодоксы  нахмурятся,  ну  и  пусть;  в  конце   концов,   в   свое   время
неблагосклонно косились даже на самого Фрейда.
     Опустим занавес молчания над  последовавшей  затем  сценой,  ибо  тайны
психоаналитической кушетки - все равно что тайны исповедальни. Однако ничего
святого не существовало для Тома Бревнохвоста, который к этому времени успел
обхохотаться. "Право же, - думал он,  -  какой  грех  на  свете  может  быть
непростительнее, чем увести образцового молодого психоаналитика за ту черту,
где  он  позабыл  и  себя,  и  свою  карьеру,  и  профессиональную  этику?" В
определенный момент позволив себе  стать  видимым,  коварный  старый  дьявол
склонился над кушеткой с цинической усмешкой на обветренном лице.
     - Ах, что это, родной? - вскричала юная ангелица  голосом,  исполненным
смятения и безысходности.
     - Что "это"? - попытался уточнить молодой аналитик, в тот миг  как  раз
поглощенный своими исследованиями.
     Ангелица умолкла и впала в меланхолию. Она-то знала,  кого  увидела,  и
теперь, припомнив кое-какие обстоятельства, пожалела, что не подумала о  них
раньше. Всем известно, что от сокрытия подобные грехи не умаляются.
     - Увы, - сказала она. - Я, кажется, вновь обрела память.
     - Так, значит, ты исцелилась, - вскричал аналитик в восторге. -  А  мой
метод оказался правильным и будет единодушно принят всеми  моими  коллегами,
по крайней мере теми, у кого пациенты хоть на четверть так же  красивы,  как
ты! Но расскажи же мне, что ты припомнила. Прошу тебя не  как  врач,  а  как
твой будущий муж.
     Как легко один грех следует за другим,  особенно  когда  возлегаешь  на
только что совершенном грехе! У бедняжки-ангелицы не хватило духу  разрушить
счастье своего избранника, сообщив, что через семь  лет  он  вынужден  будет
уступить  ее  толстому  и  щетинистому   врагу   рода   человеческого.   Она
промурлыкала, что заснула в ванне и что подвержена лунатизму.  Этот  рассказ
был принят с энтузиазмом, и счастливый молодой  аналитик  умчался  оформлять
разрешение на брак.
     Враг человеческий без промедления снова стал видимым и теперь с гнусной
благосклонностью взирал на свою жертву.
     - Быстро сработано! - одобрил он.  -  Избавила  меня  от  уймы  хлопот.
Другая бы, попав в Нью-Йорк, выламывалась бы чуть ли не  неделю.  В  награду
подкину тебе чемодан-другой с одежкой, чтобы твои объяснения не рассыпались,
а тогда выходи за этого малого и будь счастлива. Надо отдать должное старине
Тому Б. : у него даже в хвосте нет ни на волос ревности!
     По правде говоря, старый негодяй понимал, что рано или поздно  ангелица
за кого-нибудь да выйдет замуж, а поскольку был  он  ревнив  как  демон,  то
смекнул, что лучше ревновать к одному, чем  к  двоим.  Кроме  того,  по  его
мнению,  с  ее  сторону  благоразумно  было  выбрать  хорошего  кормильца  и
добытчика, у которого битком набиты холодильник и  стенной  бар,  да  еще  в
подвале хорошо работает котельная, где ночью можно будет выспаться в  тепле.
С этим у психоаналитиков всегда все в порядке. А окончательно склонило его в
пользу данной кандидатуры следующее соображение: брак,  основанный  на  лжи,
обычно чреват и  другими  прегрешениями,  для  обоняния  лукавого  столь  же
приятными, как для нас грешных - розы далилии.
     Сразу же оговорим, что в  отношении  последнего  наш подлец  был  горько
разочарован. Никакая жена не могла бы вести  себя  более  по-ангельски,  чем
наша ангелица. Больше того, сладкие одуряющие ароматы домашних  добродетелей
подействовали   на   дьявола   так   угнетающе,   что   он   устремился    в
Атлантик-Сити - подышать  свежим  воздухом.   Тамошняя   курортная   атмосфера
оказалась до того головокружительной, что он и провел  там  почти  все  семь
обусловленных лет. Таким образом, ангелице почти удалось позабыть о  будущем
в неисчерпаемом счастии настоящего. К концу первого года  она  произвела  на
свет крепыша-мальчика, а к концу третьего - красавицу-девочку. Квартира у  них
была обставлена с безукоризненным вкусом; муж поднимался все выше и выше  по
служебной лестнице, и на всех симпозиумах психоаналитики неизменно встречали
его аплодисментами. Однако, когда истекал седьмой год, опять  заявился  враг
рода человеческого-посмотреть, как делишки. Он рассказал  матери  семейства,
чего нагляделся в Атлантик-Сити, и подробно остановился на том, как  заживут
вдвоем, когда истечет ее время. С этого дня он к ней зачастил, и  не  только
тогда, когда она пребывала в одиночестве.  Он  был  напрочь  лишен  такта  и
позволял себе возникать перед ангелицей в такие минуты,  когда  даже  самому
толстокожему  дьяволу   должно   быть   понятно,   что   его   присутствие
обременительно. Она закрывала  глаза,  но  враги  рода  человеческого  через
закрытые глаза видны даже лучше. Она горестно вздыхала.
     - Как ты можешь горестно вздыхать в такие  минуты?  -  спросил  однажды
муж.  Ангелица  не  могла  толково  объяснить,  и   между   ними   едва   не
пролегла пропасть разрыва.
     - Диву даюсь, - сказал аналитик в другой подобный раз, - не связано  ли
это с твоими переживаниями, накопленными до  того,  как  ты  теряла  память.
Возможно ли, что ты излечилась  не  до  конца?  Это  подрывает  мою  веру  в
собственный метод.
     Так грызла и точила его эта  мысль,  пока  он  не  очутился  на  пороге
нервного истощения.
     - Труды мои пошли прахом, - заявил он в один прекрасный день. - Утратил
я веру в свое великое открытие. Неудачник я. Покачусь  теперь  по  наклонной
плоскости. Пристращусь к выпивке. А вот и седой волос! Что может  быть  хуже
старого, седого, пьяного психоаналитика, давно утратившего  веру  в  себя  и
свою науку, хотя прежде ставил и то  и  другое  превыше  всего?  Бедные  мои
детки, с каким отцом вам придется расти бок о бок! Не будет у вас ни уютного
дома, ни образования,  а  может  быть,  не  будет  и  обувки.  Придется  вам
поджидать меня под дверью пивнушек. Подхватите комплекс  неполноценности,  а
когда женитесь - станете вымещать свою  неполноценность  на  своих  несчастных
партнерах, и их тоже придется психоанализировать.
     При этих словах несчастная молодая  ангелица  совсем  сникла.  В  конце
концов, остались-то считанные недели. Она и подумала, что лучше уж разрушить
остатки своего счастья, чем отравить жизни мужа и детей. В ту  ночь  она  во
всем созналась.
     - Никогда бы не принял всерьез такие россказни, - заявил ее муж,  -  но
ты, моя дорогая, заставила меня уверовать в ангелов, а  отсюда-один  шаг  до
того, чтобы уверовать в дьяволов. Ты вернула  мне  веру  в  науку,  а  такое
достижение часто уподобляют изгнанию бесов. Где он? Нельзя ли на  него  хоть
глазком глянуть?
     - Проще простого, - ответила ангелица. - Поднимись в  спальню  пораньше
обычного  и  спрячься  в  моем  платяном  шкафу.  Когда  я  приду  и   начну
раздеваться, он наверняка припожалует.
     - Прекрасно, - сказал муж. - Но может  быть,  сегодня,  когда  и  без
этого прохладно, тебе не стоит...
     - Ах, дорогой, - возразила она. -  Теперь  уже  поздно  беспокоиться  о
таких пустяках.
     - Ты права, - согласился он. -  В  конце  концов,  я  психоаналитик  и,
значит, придерживаюсь широких взглядов, а он - всего-навсего дьявол.
     Муж тотчас взбежал наверх и затаился в супружеской спальне, а вскоре за
ним проследовала ангелоподобная жена. Как она и предвидела,  в  определенный
момент материализовался дьявол, растянулся во весь рост в шезлонге  и  давай
посылать оскорбительные ухмылки ангелице. Он  зашел  настолько  далеко,  что
выдал этому невинному созданию один из своих развлекательных  щипков,  когда
ангелица проходила мимо.
     - Худеешь, - заметил он. - Но ничего, скоро ты вернешься в прежнюю свою
форму, дай только начаться нашему