ждать неподалеку от берега,  чтобы  она  не  очень  стеснялась.  Я
расставил свои клетки, приманки, зашел за  скалу  и  принялся  ждать.  Скоро
птицы прилетели, давай  кружить  да  пикировать,  и  все  на  скорости - прямо
цирковой номер, загляденье, ну и моя красавица в середине, знай себе хлопает
вовсю крылышками, чтобы  от  остальных  не  отстать.  Ну,  увидели  они  мои
ловушки, обороты сразу скинули. И она, вижу, заинтересовалась.
     - Ну, ну, дальше, - подбодрил его я.
     - Что ж, - продолжал он, - подлетели они сначала к маленькой  ловушке,
верхний левый голубь  шасть  внутрь,  собрал  зернышки  и  принялся  кормить
остальных.
     - Черт побери! - воскликнул я.
     - Потом, - рассказывал он, - они перебрались к большой клетке, залетает
туда моя танцовщица, берет часики в клювик, пускается с  ними,  если  так
можно выразиться, в пляс, и выбрасывает их с утеса в море прямо  у  меня  на
глазах. Как вам это нравится?
     - Сурово она вас, - посочувствовал я.
     - Как можно так не считаться с человеком! -  воскликнул  он  и  хлопнул
кулаком по столу. - Если эта дамочка полагает, что Томас П. Раймер  позволит
ей вот так над собой издеваться... Хозяин, налейте еще.
     - Ну и забудьте о ней, пусть себе летает, - посоветовал я.
     - Как я могу о ней забыть? - Я бы отдал ей весь мир. И  еще  отдам.  Но
должна она внимать голосу разума! Ничего,  я  ее  заставлю  себя  выслушать.
Главное, чтобы она  оказалась  на  расстоянии  вытянутой  руки,  тогда  все!
Хозяин, велите отнести бутылку этого вашего самогона ко мне  в  номер.  Хочу
посидеть и как следует подумать.  Спокойной  ночи,  приятель.  Собеседник  я
сейчас все равно никудышный. Она пробудила во  мне  пещерного  человека,  вот
что. Не  подумайте,  что  я  строю  из  себя  какого-нибудь  шейха,  но  эта
ирландская чудо-дамочка должна знать: натягивать нос истинному американскому
бизнесмену ей никто не позволит! Спокойной ночи!
     Почти всю ночь я слышал, как он  топает  по  своей  комнате.  Заснул  я
поздно,  спал  крепким  сном  и  пробудился,  когда  день   уже   разгулялся
по-настоящему. Я спустился вниз и стал искать моего нового знакомца.
     - Где мистер Раймер? - спросил я Дойла.
     - Одному Богу известно, - ответствовал он. -  Вы  не  слышали,  как  он
раскричался под утро, когда еще только светало?
     - Что? - удивился я.
     - Я проснулся, - сказал Дойл, - и услышал, как он  что-то  бормочет.  И
вдруг как завопит: "Разрешение на брак! Тут она никуда  не  денется!"  Потом
вмиг смолк, будто ничего  не  было,  и  я  снова  бухнулся  спать.  А  утром
спустился - его уж нет. И машины его нет. А на стойке бара записка: "Уехал  на
несколько дней".
     - Он отправился в Голуэй, - предположил я. - За этим разрешением,  черт
бы его подрал!
     - Весьма возможно, - согласился Дойл. - Вот беда-то, прости Господи.
     Действительно, через несколько  дней  меня  разбудил  звук  подъехавшей
машины.  Выглянув  в  занимавшийся  день,  я  узнал  впечатляющие  очертания
громадного  американского  "родстера" - машины  Раймера.  Когда  пришло  время
завтрака, я поспешил вниз, сгорая от желания поговорить с ним.
     В коридоре мне встретился Дойл.
     - Ну что, мистер Раймер вернулся? - спросил я.
     - Вернулся, - сказал Дойл. - И снова уехал.
     - Уехал? Куда?
     - Наверное, на остров, - предположил Дойл. - Он, должно быть,  прикатил
сюда ночью и сразу же взял лодку.  Я  послал  Дэнни,  чтобы  одолжил  другую
лодку, у рыбака Мерфи. Велел ему грести прямо на остров, пусть посмотрит, не
случилось ли там чего с этим бедолагой-джентльменом.
     Бинокля в гостинице не было. Мы ждали, не находя себе места, и  наконец
узрели Дэнни - он греб в одолженной лодке, а на буксире тащил другую. Вторая
лодка была пуста.
     - Ты его не нашел? - прокричал Дойл.
     - Ни слуху ни духу, - сказал Дэнни, закрепляя нос лодки. - Эта голубка,
на которую ему вздумалось охотиться, была ангелица небесная, уж я знаю.  Вот
и исчез бедняга без следа.
     - Может, он упал с утеса? - предположил я.
     - Я видел голубей, - сказал Дэнни, покачав головой. - Четверых,  сидели
порознь на кусточках вокруг места, где мы их первый раз  увидели,  сидели  и
горевали.
     - А голубка? - спросил я.
     - Несчастная птаха лежала на траве, в середине, сказал Дэнни. - Со
свернутой шеей.


ПРАВИЛЬНЫЙ ШАГ

Перевод. Харитонов В., 1991 г.

     Молодой человек,  до  чрезвычайности  бледный, вышел на середину Вестминстерского моста, взобрался  на  парапет.
Смуглый джентльмен лет на несколько старше его, в вечернем костюме,  с  алой
гвоздикой в петлице, в шотландской пелеринке, с моноклем в глазу и маленькой
эспаньолкой, словно вылепился из воздуха рядом и ухватил его за лодыжку.
     - Пусти ты, черт, - запыхтел кандидат  в  самоубийцы,  выдирая  ногу  и
брыкаясь.
     - Слезайте, - сказал незнакомец, - и пристраивайтесь  ко  мне,  иначе
вон тот полисмен, что направляется в нашу сторону,  вас  заберет.  А  так - мы
приятели, один захотел испытать острое ощущение,  другой  его  подстраховал,
чтоб не свалился.
     Если в Темзу молодой человек только что рвался, то к  тюрьме  он  питал
большую неприязнь. Посему он  зашагал с  незнакомцем  в  ногу  и,  улыбаясь
(рядом уже был бобби), сказал: - Какого черта! Вам своих  дурацких  забот  не
хватает?
     - Дорогой мой Филип Вествик, - отвечал тот,  -  вы  и  есть  моя  самая
большая забота.
     - Да кто вы такой? - раздраженно вскричал  молодой  человек.  -  Я  вас
знать не знаю. Как вы пронюхали мое имя?
     - А меня осенило, - ответил спутник, -  осенило  ровно  полчаса  назад,
когда вы приняли свое опрометчивое решение.
     - Не  представляю,  как  это  может  быть,  -  сказал  Филип,  -  И  не
интересуюсь.
     - Влюбленные, - сказал спутник, - вас ничем не удивишь. Любит-не любит,
вот и весь ваш интерес.
     - Откуда, - закричал бедный Филип, - вы знаете, что я из-за этого?!
     - Знаю и еще много забавных вещей  знаю,  -  ответил  тот.  -  Как  вам
покажется, если  я  напомню,  что  не  далее  как  месяц  назад,  обретаясь,
по-вашему, в раю, а попросту говоря - в объятьях своей Миллисент,  вы  ощутили
привкус смертной тоски, увидев ее затылок, и возжелали, чтобы  на  ее  месте
оказалась брюнеточка из чайной на Бонд-стрит? И вот вы на грани самоубийства
из-за  того,  что  Миллисент  бросила  вас,   хотя   брюнеточка - и   вы   это
знаете - никуда не девалась с Бонд-стрит. Что вы на это скажете?
     -  Вам,  наверное,  невдомек,  -  сказал  Филип,  -  что  мужчина  одно
чувствует, когда девушка обнимает, его, и совсем другое - когда  она  обнимает
другого. А в остальном вы дьявольски проницательны.
     - Как положено, - ухмыльнулся тот, и тут Филип смекнул,  что  угодил  в
попутчики к самому Дьяволу.
     -  Что  вы  затеваете?  -   спросил   он,   замедляя   шаг.   С   самым
доброжелательным видом Дьявол предложил ему сигарету.
     - Надеюсь, она без травки? -  спросил  Филип,  подозрительно  обнюхивая
сигарету.
     - Помилуйте, - усмехнулся Дьявол. - Неужели вы полагаете, что  я  стану
прибегать к таким средствам, дабы прибрать вас к рукам? В моем  распоряжении
разум. Не угодно огня? - Он протянул  средний  палец,  и  от  его  подушечки
сигарета сразу раскурилась.
     - Знаем мы, куда нас заводил ваш разум, - сказал Филип. - У меня нет ни
малейшего желания заработать себе вечное проклятье.
     - А что же  еще  вы  ожидали,  -  сказал  Дьявол,  -  когда  обдумывали
самоубийство?
     - Не вижу в этом греха, - ответил наш герой.
     - И щенок не видит греха  в  том,  что  растерзал  хозяйскую  туфлю,  -
парировал Дьявол. - Однако его наказывают.
     - Ерунда все это, - стоял на своем Филип.
     - Что же, следуйте за мной, - сказал Дьявол и  привел  его  в  "Веселый
базар" неподалеку от Тоттнем-Корт-роуд. Порядочное  число  отпетых  негодяев
играло там в азартные игры; другие, уткнувшись в  стереоскопы,  разглядывали
сцены парижской ночной  жизни.  Третьи  очищали  чужие  карманы,  налаживали
определенные  отношения  с   постоянными   посетительницами,   бранились   и
сквернословили.
     На все эти безобразия Дьявол взирал примерно так,  как  ласкает  взором
свой ухоженный садик хозяин,  которому  по  дороге  домой  намозолили  глаза
полевые маки и васильки. Совсем как садовник, притронулся к фуражке швейцар;
Дьявол ответил на приветствие, достал ключ, подвел Филипа к дверце в  стене,
открыл - там был маленький персональный лифт.
     Они вошли и несколько минут с невероятной скоростью спускались.
     - Дорогой Дьявол, - сказал Филип, попыхивая сигаретой,   которая  таки
была с наркотиком, и он несколько осмелел, - дорогой Дьявол, если так пойдет
дело, то скоро мы доберемся до самого ада.
     Сказано было в точку. Лифт остановился, они вышли.  Громадный  зал  как
две  капли  воды  напоминал  фойе  какого-нибудь  колоссального   театра - или
кинотеатра. Имелись две-три кассы,  над  окошками  были  выставлены  входные
цены:  в  партер - за  чревоугодие,  в  ложи - за  распутство,   в   бельэтаж - за тщеславие, на балкон - за праздность и так далее. Имелся также бар, у стойки
пара врагов рода человеческого в  униформе  болтала  с  официантками,  среди
которых наш друг пораженно углядел брюнеточку с Бонд-стрит.
     Дверь в зрительный зал то и дело открывалась, там, судя по  всему,  шла
веселая пьеса или фильм.
     - Там у нас танцевальный салон, - сказал  Дьявол,  -  куда  я  особенно
хотел вас сводить.
     Дверь открылась  и  впустила  их.  Они  оказались  в  довольно  большой
комнате,  оформленной  под  пещеру:  папоротник,  груды  камней,  промозглый
воздух. Оркестр играл пародийную аранжировку Скарлатти. Танцевало  несколько
пар, причем как-то вяло. Филип отметил, что многие  из  присутствующих  были
безобразно толсты.
     Дьявол подвел его к стройной бледной девице, что-то ей  пробормотал,  а
Филип, не видя для себя другого занятия, поклонился ей, подал  руку,  и  они
включились в круг танцующих.
     Она танцевала как неживая, низко приспустив тяжелые веки. Филип обронил
пару незначащих фраз.
     - Вы часто приходите сюда? - спросил  он.  В  ответ  она  только  слабо
улыбнулась.
     Ее безжизненность будоражила его (сказывалась и выкуренная  дьявольская
сигарета).
     - Какая у вас холодная рука, -  сказал  он,  слегка  ее  пожимая.  Рука
действительно была холодная. Он отбуксировал безответную партнершу в угол  и
там  не  по-танцевальному  крепко  обнял  ее  за  талию.  Сквозь  рукава  он
почувствовал промозглую сырость, уловил слабый, но отчетливый запах  речного
ила. Он вгляделся в нее и отметил жемчужную матовость ее глаз.
     - Я не расслышал, как вас зовут, - сказал Филип.  Партнерша  шевельнула
бесцветными губами.
     - Офелия, - сказала она.
     - Прошу прощения, - сказал Филип.
     Он поскорее разыскал Дьявола.
     - Так что же, - сказал этот достойный господин, - вы все еще не верите,
что добровольные утопленники заслужили вечное проклятие?
     Филип вынужденно согласился.
     - Вы даже не представляете,  как  тоскует  эта  бедняжка,  -  участливо
сказал Дьявол. - А ведь она здесь всего  несколько  сотен  лет.  Что  это  в
сравнении с вечностью?
     - Капля. Капля в море, - сказал Филип.
     - Какие у нее партнеры, сами видите, - продолжал князь тьмы.  -  Всякий
раз, когда они танцуют, они доставляют друг другу то  маленькое  неудобство,
которое так обескуражило вас.
     - А зачем им вообще танцевать? - спросил Филип.
     - А почему бы и нет? - пожал плечами Дьявол. - Выкурите еще сигарету.
     Потом он предложил пройти в его кабинет для делового разговора.
     - Итак, мой дорогой Вествик, - сказал он, когда оба уютно устроились  в
креслах, - какое же дельце мы с вами обстряпаем? Разумеется, я могу отменить
все, что произошло. В этом случае вы опять окажетесь на парапете, готовый  к
прыжку, - словом, каким я вас застал, когда ухватил за лодыжку. Вскоре после
этого вы объявитесь в танцевальном зале, который только что видели, а будете
вы толстый или тонкий - это уж как распорядится водная стихия.
     - Сейчас ночь, - сказал Филип. - Река течет со скоростью четыре мили  в
час. Меня вряд ли обнаружат, и река унесет меня в море. Да, скорее  всего  я
пополню ряды толстых.  Что  меня  особенно  поразило  в  них - это  отсутствие
либидо, или СА {От "sex appeal"-"сексапильность", привлекательность (англ.).}, если вы знаете эти слова.
     - Приходилось слышать, - улыбнулся Дьявол. - Возьмите сигару.
     - Спасибо, не  хочу,  -  сказал  Филип.  -  Какую  же  альтернативу  вы
предлагаете?
     - Вот наш типовой  договор,  -  сказал  Дьявол.  -  Возьмите,  возьмите
сигару. Смотрите: баснословное богатство, еще  пятьдесят  лет  жизни,  Елена
Троянская... это, впрочем, старый пункт... Пусть будет мисс... -  он  назвал
имя восхитительной кинозвезды.
     - Ну конечно, - сказал Филип, - вот и оговорочка насчет моей души.  Это
существенно?
     - Это обычно,  -  сказал  Дьявол.  -  Не  нам  это  менять.  Вот  здесь
подпишитесь.
     - Не знаю, - сказал Филип, - наверное, я не буду подписывать.
     - Что?! - вскричал Дьявол. Наш герой поджал губы.
     - Я не хочу оказывать на вас давление, мой дорогой  Вествик,  -  сказал
Дьявол. - Но точно ли вы уяснили разницу: явиться сюда  завтра  добровольным
утопленником или появиться здесь - причем через пятьдесят упоительных лет! - в
качестве нашего служащего? Вы видели наших  служащих - это  они  беседовали  с
брюнеточкой у стойки. Прелестная девушка!
     - Все равно, - сказал Филип, - наверное, я не буду  подписывать.  А  за
хлопоты спасибо.
     - Хорошо, - сказал Дьявол. - Отправляйтесь назад.
     Все оборвалось в Филипе, словно он ракетой взмыл ввысь. Но он  сохранил
присутствие духа, устоял на  ногах,  оказавшись  на  парапете,  и  шагнул  в
правильную сторону.


ЧУДЕСА НАТУРАЛИЗМА

Перевод. Клепцына Г., 1991 г.

     Жил-был молодой скульптор по имени Юстас, горячий поборник натурализма. На современный  вкус,  даже  слишком
горячий. Вот и приходилось ему чуть не каждый вечер, часам к  семи  поближе,
бегать по знакомым, вообразив с голодухи, что вдруг возьмут да и оставят  на
ужин. "Эх, - рассуждал он про себя, - сколько камня  надо  искромсать,  пока
вырубишь крошечный ломтик хлеба!  Ну  ничего,  скоро  разбогатею - все  пойдет
по-другому".
     Нанюхавшись аппетитных запахов жареного и  терпких  ароматов  пареного,
долетавших из кухни, он приходил  в  экстаз,  клялся  в  нерушимой  верности
идеалам и громил абстракционистов почем зря. Но природа  и  искусство  будто
сговорились доконать беднягу Юстаса: раздразнив для начала сытным духом  его
слюнные железы и исторгнув из них неудержимые потоки,  они  подсовывали  ему
для  обличительных  нападок  модернистов  позаковыристей,  вроде   Бранкузи,
Липшица и Бжески.
     Действие этих малопривлекательных гейзеров сказывалось в первую очередь
на хозяйках, которые требовали незамедлительно избавиться от Юстаса. Тут  уж
все средства были хороши; самые жалостливые  совали  ему  в  руки  билет  на
какое-нибудь представление и умоляли поторопиться, а то не  дай  бог  начало
пропустит.
     Таким вот манером, облизнувшись однажды вечером на увесистый  ростбиф,
Юстас нежданно-негаданно очутился перед Чарли Маккарти, знаменитой говорящей куклой. Взор изголодавшегося скульптора был неумолим и придирчив.
     - Не понимаю, чем вызваны столь бурные овации, - заметил он  соседу.  -
Ладно бы шутки были его собственные, а  то  сплошное  чревовещание.  Что  же
касается скульптурного решения - я, если хотите, сам скульптор и в  этом  деле
разбираюсь, - оно вообще ниже всякой критики.
     - Подумаешь, - отрезал сосед, - зато у Бергена, его владельца,  что  ни
год в кармане столько тысяч, сколько мне за всю жизнь не сосчитать.
     - Боже! - воскликнул Юстас, вскакивая и потрясая кулаками. - И это наша
цивилизация! Один  на  каком-то  грубом,  вульгарном,  смехотворном  чучеле,
недостойном называться скульптурой, наживает тысячи, которые порядочные люди
даже не берутся считать, а другому за шедевры натурализма, творения века...
     Здесь он вынужден был прерваться, так как билетеры схватили  его  сзади
за штаны и вышвырнули из зала.
     Очухавшись, Юстас поплелся в сторону Бруклина, к заброшенному гаражу, в
котором размещалась его мастерская (она же столовая,  она  же  спальня).  По
соседству  с  гаражом  приютилась  грязная  лавчонка,  торговавшая   книжным
старьем. Среди прочего хлама  на  лотке  перед  входом  валялась  книжица  с
интригующим названием "Практика чревовещания". Юстас  приблизился  к  лотку,
Юстас узрел книгу,  Юстас  поднял  ее  и,  повертев  в  руках,  произнес  с
сардонической ухмылкой: - Ни искусство, ни теория не довели меня до добра.  Ну
что ж, попробуем чревовещание и практику. От них должно быть  больше  толку,
если сосед не ошибся в подсчете тысяч.
     Он заглянул в лавку, убедился, что  на  него  никто  не  смотрит,  живо
запихнул книжку под куртку и дал деру. "Вот ты и стал вором, Юстас, - сказал
он себе. - Ну и как? Какие ощущения?" И сам себе ответил: "Волнительно".
     Придя домой, он с превеликим усердием взялся за книгу.
     - Ага, - сказал он, -  ничего  сложного.  Стискиваем  зубы  и  начинаем
играть голосом, как мячом. В мяч я, помнится, играл в  детстве,  ну  а  зубы
стискивать мне не привыкать. Да здесь вдобавок и гортань нарисована, и  буквы
стоят - ясней не бывает. Быстренько освою чревовещание,  смастерю  манекен  по
всем правилам высокого искусства - оглянуться не успеешь, как  деньги  потекут
рекой.
     Не откладывая дела в долгий  ящик,  он  перетряхнул  свои  залежавшиеся
скульптуры, надеясь отыскать достойного соперника  для  Чарли  Маккарти.  Но
хотя он и  предал  былые  идеалы,  они,  как  видно,  не  торопились  с  ним
распроститься.
     -  Да,  -  произнес  он,  -   работы   мои   великолепны,   но   нельзя
останавливаться на достигнутом. Я должен изваять такую  натуральную  статую,
чтобы зрители не моргнув глазом приняли ее за  моего  помощника,  и  мне  не
осталось бы ничего другого, как пригласить их на сцену и разрешить  потыкать
в него булавкой.
     Он огляделся в поисках материала для будущего шедевра и обнаружил,  что
нищета, выбивая у него почву из-под ног, прихватила заодно и камни.
     - Ну что ж, -  сказал  он,  -  вылеплю  его  из  глины.  У  глины  свои
преимущества: она легче, теплей на ощупь и лучше поддается булавкам. Надо же
порадовать тех, кто полезет на сцену - подобные людишки  все  в  глубине  души
садисты.
     На следующее утро он отправился на задний двор и,  поработав  киркой  и
лопатой, докопался до слоя  красной  глины  куда  более  высокого  качества,
нежели та, которую сбывают в  художественных  салонах.  Из  нее  он  вылепил
статую мужчины на редкость приятной  наружности,  с  волнистыми  локонами  и
греко-римским профилем. Лицо, правда, вышло не в меру надменным, и он взялся
его подправлять,  но  на  этот  раз  даже  его  непревзойденного  мастерства
оказалось недостаточно.
     - В конце концов, - рассудил он,  -  вещица  получилась  гениальная,  а
гениальному идет легкая надменность.
     Желая придать своему  творению  необходимую  гибкость,  он  приладил  к
голове  и  конечностям  старые  диванные   пружины,   которые   в   изобилии
произрастают на задних дворах Бруклина. Затем,  вдохновленный  поразительным
результатом, распотрошил два-три помятых будильника  (идеальный  снаряд  для
метания в котов, по мнению его соседей) и закрепил пальцы и веки.  Порывшись
на помойках и раздобыв  уйму  пружин  всех  сортов  и  размеров,  он  весьма
удачно приспособил их в нужные места, не  забыв  и  те,  которые  не  принято
демонстрировать  со  сцены.  Зато  теперь  у  манекена  были  все  основания
выглядеть надменно.
     Раскалив добела старую, ржавую печь, он до тех пор обжигал глину,  пока
она не стала легкой, пористой и прочной.