одтвердил психиатр. - Золото символизирует  деньги.  Вы  к
деньгам бережливо относитесь? Вот вы упомянули, что служите. Удалось ли  вам
скопить что-нибудь, откладывая жалованье?
     - Удалось, - отвечал молодой человек. - Я скопил порядочно.
     -  Пожалуйста,  продолжайте,  мистер  Ротифер,  -  благосклонно  кивнул
психиатр. - Вы говорили о своей      невесте. Потом мне придется задать вам на этот  счет  один-два  вопроса довольно интимного свойства.
     - Спрашивайте - я отвечу, -  отозвался  молодой  человек.  -  Нам  нечего
скрывать - во всяком случае, скрывать от психолога.  Мы  друг  другу  идеально
подходим, и все в  ней  меня  радует - разве  что  вот  ее  привычка  чересчур
жестикулировать при разговоре...
     - Это я, с вашего позволения, отмечу, -  вмешался  эксперт,  черкнув  у
себя в блокноте.
     - Да это ничуть не важно, - заверил молодой человек. - Я даже не  знаю,
почему я об этом упомянул - потому, наверное, что она совершенство  во  всех
остальных  отношениях.  Доктор,  доктор,  тридцать  восемь  дней  назад  мне
приснился сон.
     - Скажите, именно тридцать восемь! - отметил  целитель  душ,  записывая
цифру. - А если откровенно - не было-ли у вас в  детстве  няни,  учительницы
или родственницы тридцати восьми лет от роду, к которой вы питали  бы  некие
чувства?
     - Нет, доктор, не было,  -  отвечал  молодой  человек,  -  но  в  нашем
небоскребе тридцать восемь этажей. Психиатр пронзил его всезнающим взглядом.
     - Стало быть, что же - форма и высота нашего здания вам небезразличны?
     - Этого я не знаю, - упорствовал молодой человек, - а знаю то, что  мне
приснилось, будто я оказался за окном нашей бухгалтерии - и падаю.
     - Падаете! - подхватил психиатр, поднимая брови. - И какие вы при  этом
испытывали ощущения?
     - Никаких, - отвечал молодой человек. - Мне представилось, что я падаю
обыкновенно,  только  думаю  очень  быстро.  Поэтому  у  меня   было   время
поразмыслить и оглядеться. Вид открывался превосходный. Затем я поравнялся с
лепным орнаментом между нашими и нижними окнами. И проснулся.
     - И это простое, безобидное, совершенно обычное  сновиденьице  вас  так
угнетает?  -  шутливым  тоном  осведомился  психиатр.   -   Ну,   милостивый
государь...
     - Погодите минутку, - остановил его пациент. - На другую ночь  я  видел
тот же  сон - вернее,  продолжение  его.  Распростертый  в  воздухе - таким  вот
образом, - я миновал лепной  орнамент  и  заглянул  в  окно  нижнего  этажа,
который тоже занимает наша фирма. Мой приятель Дон  Стрейкер  из  налогового
отделения сидел, склонившись над столом. Он поднял  глаза,  увидел  меня,  и
лицо его выразило предельное изумление. Он  отодвинул  стул - наверняка  чтобы
кинуться к окну. Но в сравнении со мной  двигался  он  неописуемо  медленно.
Помню, я подумал: "Не успеет". И, пролетев мимо  его  окна,  снова  оказался
между этажами. Тут я проснулся.
     -  Так,  -  сказал  вречеватель  мозга.  -  Ну  и  что  же?  Сновидение
продолжается через сутки. Самый заурядный случай.
     - Возможно, -  согласился
молодой человек. - Только еще через сутки я продолжал падать и пролетал мимо
следующего этажа. На лету я  принял  лежачую  позу,  слегка  приподняв  одну
ногу - вот так вот.
     - Да, да, - сказал психиатр. - Понимаю. Демонстрировать  необязательно.
Вы чуть не сшибли пепельницу.
     - Виноват, - сказал молодой человек.  -  У  Мейзи  очень  заразительная
привычка. Мейзи - это моя невеста. Ей нужно  рассказать,  как  она  что-нибудь
сделала,  а  она  показывает.  Воспроизводит.  Она   мне   рассказала,   как
поскользнулась на обледенелом тротуаре Семьдесят второй стрит, и мы в тот же
вечер обручились. Ну, словом, я падал мимо очередного  этажа  и  озирался
вокруг. Холмы Нью-Джерси смотрелись великолепно. Парящий голубь  свернул  ко
мне, поглядел бессмысленным круглым глазом и отнырнул в сторону.
Мне видны были внизу на улице люди, вернее, их шляпы - густая  россыпь,
словно черная галька на  морском берегу. Под моим взглядом  один-два  черных
камушка вдруг стали белыми, и я понял, что привлекаю внимание.
     - Меня вот что интересует, - сказал психиатр. - Похоже, что у вас  было
немало времени на размышления. Вы не припомнили, почему вы падаете?  Нарочно
выкинулись, или якобы случайно выпали из окна, или как?
     - Право, не знаю, доктор, - отвечал молодой человек. - Может быть,  мой
последний сон, который я видел прошлой ночью, что-нибудь разъяснит. А так  я
большей частью смотрел по сторонам и хотя падал, конечно, все быстрее, но и
мысли мои сообразно ускорялись. Я, естественно,  старался  думать  о  важных
вещах,  использовать  последнюю  такую  возможность.  Между  семнадцатым   и
шестнадцатым этажами,  например,  я  много  думал  о  демократии  и  мировых
проблемах. Мне подумалось,  что  очень  многие  глубоко  ошибочно  полагают,
будто...
     - Давайте лучше пока ограничимся исключительно вашими переживаниями,  -
прервал его врачеватель мозга.
     - Ну вот, - сказал  молодой  человек,  -  значит,  я  заглянул  в  окно
пятнадцатого этажа - и ей-богу, в жизни бы не поверил,  что  такое  бывает  на
свете! На свете-то ладно, но в служебном помещении! И вы знаете, доктор,  на
другой  день  я  побывал  у  нас  на  пятнадцатом  этаже,  просто  так,   из
любопытства. Там оказалась контора импресарио. Доктор, вам не  кажется,  что
наяву все как у меня во сне?
     - Успокойтесь, - возразил ему психиатр. - Названия  всех  учреждений  и
контор,  размещающихся   в   нашем   здании,   значатся   в   вестибюле   на
доске-указателе. Они, вне всякого сомнения, подсознательно отложились у  вас
в памяти, которая и подлаживает их к вашему сну.
     - А после этого, - сказал молодой человек,  -  я  стал  большей  частью
смотреть вниз. Взгляну в окно,  мимо  которого  пролетаю,  и  снова  опускаю
глаза. К тому времени черная галечная россыпь сильно побелела.  Да  скоро  и
видно сделалось, что это шляпы и лица. Два  такси  свернули  навстречу  друг
другу и сшиблись. Смутный уличный гул перекрылся женским визгом. Мне он  был
очень понятен. Я падал полулежа и уже предчувствовал боль в тех частях тела,
которые первыми ударятся оземь. Тогда я повернулся ничком - вот так, - но это
было жутко. Повернулся ногами вниз - но тогда заболели ноги. Я решил упасть на
голову, чтобы не мучиться, но как-то мне это тоже не понравилось. Я вертелся
и корчился - вот так.
     - Успокойтесь, пожалуйста, - сказал психиатр. - Нет никакой  надобности
это демонстрировать.
     - Виноват, - сказал молодой человек.  -  Такая  у  Мейзи  заразительная
привычка.
     - Садитесь, - сказал психиатр, - и продолжайте.
     - Прошлая ночь, - обреченно сказал молодой  человек,  -  была  тридцать
восьмая.
     - Стало быть, - заметил психиатр, - вы  должны  были  долететь  досюда,
потому что моя приемная - в бельэтаже.
     - Я и долетел! - воскликнул молодой человек. -  Я  проносился  за  этим
самым окном с дикой скоростью.
     И на лету заглянул в окно. Доктор, я увидел вас! Так же ясно, как  вижу
теперь!
     - Мистер Ротифер, - отозвался  эскулап,  скромно улыбаясь,  -  я  часто
фигурирую в сновидениях своих пациентов.
     - Но я тогда еще не был вашим пациентом, - возразил молодой человек.  -
Я даже не знал о вашем  существовании. Я узнал о нем только сегодня  утром,
когда пришел посмотреть,  кто  занимает  это  помещение.  О  доктор,  как  я
обрадовался, что вы не импресарио!
     - А почему это вас обрадовало? - добродушно сцросил медик.
     - Потому что вы были не один. То есть  у  меня  во  сне.  С  вами  была
молодая женщина. Молодая женщина с дивными золотистыми волосами. Она  сидела
у вас на коленях, доктор, и обнимала вас за шею. Я решил, что на этом  этаже
еще один импресарио. А  потом  подумал:  "Какие  дивные  золотистые  волосы.
Совсем как у моей Мейзи". И тут вы оба повернулись к  окну.  Это  была  она!
Мейзи! Моя Мейзи!
     Психиатр от души расхохотался. - Милостивый государь, - сказал он,  -
на этот счет вы можете быть совершенно спокойны.
     - Вроде бы и так, - сказал молодой человек,  -  но  сегодня  утром,  на
работе, я ощутил нестерпимое любопытство, почти непреодолимый позыв прыгнуть
из окна и посмотреть, что я увижу.
     - Вам пришлось бы, к стыду своему, убедиться, - сказал психиатр, -  что
ваш опрометчивый поступок лишен каких бы то ни было оснований. Ваша  невеста
не является моей пациенткой и, значит,  не  могла  быть  под  влиянием  того
безвреднейшего психического аффекта, в силу  которого  чувственные  эксцессы
субъекта излечения  переключаются  на  лечащего  врача.  К  тому  же  у  нас
существует профессиональная этика,  и  ничего  такого  и  тому  подобного  в
кабинетах не происходит. Нет, милостивый  государь,  все,  что  вы  описали -
сравнительно неосложненное состояние, навязчивое  сновидение,  невротическое
побуждение, - все это со  временем  вполне  излечимо.  Три-четыре  сеанса  в
неделю - и буквально за несколько лет вы пойдете на поправку.
     - Помилуйте, доктор, - воскликнул в отчаянии молодой человек, - ведь  я
же вот-вот ударюсь оземь!
     - Но всего лишь во сне,  -  увещевал  его  психиатр.  -  Запомните  это
накрепко и заметьте в особенности, как высоко вы при этом подскочите. А пока
что возвращайтесь на службу, продолжайте работать и тревожьтесь  как  можно,
меньше.
     - Попробую, - сказал молодой человек. -  Но  ей-богу,  вы  поразительно
похожи на себя, каким я вас видел во сне, - вот  и  галстук  у  вас  заколот
такой самой жемчужной булавкой.
     - Эта булавка, - сказал психиатр с улыбкой  и  прощальным  поклоном,  -
получена в подарок от одной весьма небезызвестной  дамы,  которой  все  время
снилось, что она падает.
     С этими словами он прикрыл дверь за посетителем, и тот удалился, упрямо
и угрюмо покачивая головой. А хозяин кабинета сел  за  свой  стол  и  сложил
кончики пальцев, как это всегда делают психиатры при оценке стоимости нового
пациента.
     Его подсчеты прервала секретарша, чья голова показалась в дверях.
     - К вам мисс  Мимлинг,  -  оповестила  она.  -  Ей  назначено  на  два
тридцать.
     - Пусть войдет, - разрешил психиатр и поднялся навстречу  новоприбывшей
молодой женщине, похожей на встрепанную мышь, которой на  голову  выплеснули
ведро перекиси водорода. Она была в чрезвычайном волнении.
     - Ой, доктор, - сказала она, - ну я просто не могла вам  не  позвонить,
потому что, когда ваша фамилия оказалась в  телефонной  книге,  я,  конечно,
сразу поняла, что это вы. Я видела вашу фамилию на дверной табличке! Во  сне
видела, доктор! Во сне!
     - Давайте-ка мы это спокойненько обсудим,  -  предложил  целитель  душ,
пытаясь усадить ее в глубокое кресло. Однако  ей  там  не  сиделось,  и  она
примостилась на краешке стола.
     - Не знаю,  вы,  наверное,  считаете,  что  сны  вообще-то  пустяки,  -
заговорила она. - Но это был такой, ну, необыкновенный сон.
     Мне приснилось, что я подхожу к вашей двери и  вижу  табличку  с  вашей
фамилией, такую самую, как и взаправду. Я потом полезла в телефонную  книгу,
а там оказалась ваша фамилия, такая самая, как во сне. Тут я и  решила,  что
мне непременно надо с вами повидаться. Вот, а мне  снилось  дальше,  что  я
зашла к вам в кабинет и сижу на столе, в точности как сейчас, и  вам  что-то
говорю, и вдруг - я, конечно, знала, что это всего только сон - я ощутила  такое
чувство... ну вот даже стесняюсь вам сказать. Мне показалось, будто  вы  мой
отец, мой старший брат и один мой знакомый, его звали Герман Майерс,  и  все
они - это будто бы вы. Я не знаю, как я могла  такое  почувствовать,  даже  во
сне, я ведь помолвлена и люблю своего жениха до потери сознания, а я думала,
что до потери подсознания тоже. Ой, какая я гадкая!
     - Милая барышня, - проворковал психиатр, - это всего-то навсего явление
эмоционального  переключения,  которое  может  случиться  с  каждым  и,  как
правило, с каждым случается.
     - Но я не просто переключилась, - сказала она, - я пересела  к  вам  на
колени, вот так, и потом вот так обняла вас за шею.
     - Ну, ну, - ласково остерег ее психиатр, - по-моему, вы  воспроизводите
свой сон под влиянием невротического импульса.
     - А я всегда все воспроизвожу, - сказала она. - Поэтому меня  зовут  на
любую вечеринку и называют душой общества.  Но,  доктор,  потом  я  случайно
обернулась к окну, вот так, и... Ай! Это он! Это был он!
     Это был Чарли! Как он на нас страшно поглядел на лету!


МЭРИ

Перевод. Куняева Н., 1991 г.

     В те дни - надеюсь, и в наши тоже - среди холмов и долов  Норт-Гемпшира
процветала деревенька под названием Уфферлей. При каждом домике там был сад,
а в каждом саду - по огромной яблоне. И вот, когда  их  ветви  склонились  под
тяжестью красных яблок, а свежевыкопанный  картофель  сиял  между  гороховой
грядкой и капустным участком, в деревню пришел некий молодой человек, до тех
пор в нее не заглядывавший.
     Он остановился  на  дорожке  точнехонько  у  калитки  миссис  Хеджес  и
заглянул в садик.  Рози - она  как  раз  собирала  горох - услышала  его  робкое
покашливание, обернулась и перегнулась через плетень осведомиться,  что  ему
нужно.
     - Мне бы узнать, - произнес молодой человек, - не сдает ли кто в  вашей
деревне комнату.
     Он посмотрел на Рози, чьи щечки были краснее самого красного яблока,  а
волосы неописуемо золотистого цвета, и добавил: - Может, у вас сдается?
     Рози наградила его ответным взглядом. На нем была синяя фуфайка,  какие
носят матросы, но он  совсем  не  походил  на  матроса.  Лицо  у  него  было
загорелое, простое и милое, а волосы черные. Вид у него  был  неухоженный  и
застенчивый, но что-то в его облике решительно говорило о  том,  что  он  не
заурядный бродяга.
     - Пойду спрошу, -  сказала  Рози.  С  этими  словами  она  побежала  за
матушкой, и миссис Хеджес вышла лично порасспросить молодого человека.
     - Мне надобно с неделю пожить в ваших местах, - объяснил он,  -  но  не
хотелось бы останавливаться в городе Андовере.
     - Кровать-то найдется, - сказала миссис Хеджес, - и коли вы не  против
питаться с нами за одним столом...
     - Что вы, мэм, - возразил он, - конечно нет. Лучше не придумаешь.
     Тут же и договорились. Рози собрала лишнюю горсть гороха, и через  час
он уже сел с ними ужинать. Он сообщил, что звать его Фред Бейкер, но  больше
ничего не сказал, потому что от вежливости слова у него застревали в  горле,
так что миссис Хеджес в конце концов напрямую спросила, чем он  зарабатывает
на жизнь.
     - Как же, мэм, - ответил  он,  глядя  ей  в  глаза,  -  с  малолетства
занимаюсь то тем, то другим, но запала мне одна старая  присказка  про  то,
как преуспеть в жизни, - "Корми  или  смеши".  Вот  этим  самым,  мэм,  я  и
занимаюсь. Я разъезжаю со свиньей. Миссис Хеджес  призналась,  что  сроду  о
таком не слыхивала.
     -  Вы  меня  удивляете,  -  сказал  он.  -  Вот  ведь  в  Лондоне,  мне
рассказывали, они на подмостках  состояния  зарабатывают.  Составляют  слова
разные, считают, складывают, отвечают на вопросы,  да  все  что  угодно.  Но
погодите, - улыбнулся он, - вот увидят они мою Мэри...
     - Так зовут вашу свинью? - спросила Рози.
     - Ну, - застенчиво произнес Фред, - так я ее называю вроде как с  глазу
на глаз. А на публику  у  нее  имя  Золя.  На  французский  манер,  как  мне
думается. Есть в этом имени изюминка, извиняюсь за выражение. Но в фургоне я
зову ее Мэри.
     - Так вы в фургоне живете? - воскликнула Рози, которой сразу пришел  на
ум кукольный домик.
     - В фургоне, - ответил он. - У нее своя койка, у меня - своя.
     - Нет, мне такое не по душе, - заявила миссис Хеджес. - Да еще чтоб  со
свиньей... Нет и нет.
     - Она у меня чистенькая, - возразил он, - как новорожденная  крошка.  А
уж время с ней проводить - все одно как с человеком. Но все  равно,  походная
жизнь не совсем по ней, сами понимаете. Как там  в  поговорке - по  горам,  по
долам. Между нами,  я  не успокоюсь,  пока  не  пристрою  ее  в  какой-нибудь
роскошный лондонский театр. Вот посмотрите на нас  в Уэст-Энде - то-то  будет
зрелище!
     - А по мне, так лучше фургона ничего нет, - заметила  Рози,  у  которой
вдруг нашлось много чего сказать.
     - Он у меня красивый, - согласился Фред. - Занавесочки, сами понимаете.
Цветы в горшочках. Печурка. Я уж как-то и пообвык. Даже не представляю,  как
и жить буду в одной из этих громадных гостиниц. Однако Мэри о своей  карьере
позаботиться надо. Я ее дарованиям мешать не могу, так-то.
     - Она большая? - спросила Рози.
     - Не в размерах дело, - ответил он, - она не крупней Шерли Темпл {Темпл Шерли (род. в 1928 г.) - американская актриса кино, в 1930-е годы прославилась исполнением ролей маленьких девочек.}.  Но
зато каковы мозги  и  характер!  Умна,  как  целый  воз  мартышек.  Вам  она
понравится, да, верно, и вы ей тоже. Да,  пожалуй,  понравитесь.  Мне  порой
сдается, что я для нее простоват, - с дамами мне не больно доводилось  иметь
дело.
     - Так я вам и поверила, - игриво  возразила  миссис  Хеджес,  как  того
требовал этикет.
     - Честное  слово,  мэм,  -  -сказал  он.  -  Все  время,  понимаете,  в
разъездах,  с  самых  пеленок.   Корзинки-веники,   миски-горшки,   да   еще
акробатический номер, да еще Мэри. Двух дней на одном месте не  провел,  где
уж тут выкроить время для знакомств.
     - Ну, здесь-то вы проведете целую неделю, - промолвила Рози без  всякой
задней мысли, и ее красные щечки разом вспыхнули в сто раз краше, ибо миссис
Хеджес, наградив дочь бдительным взглядом, дала ей понять, что  эту  реплику
можно истолковать превратно.
     Фред, однако, ничего не заметил.
     - Да, - согласился он, - я здесь неделю пробуду. А  почему?  А  потому,
что на рыночной площади в Андовере  Мэри  загнала  себе  в  копытце  гвоздь.
Закончила  номер - и  свалилась.  Сейчас   она,   бедняжечка,   в ветеринарной
лечебнице.
     - Ох, бедненькая! - воскликнула Рози.
     - Я было перепугался, что ее покалечило, - заметил Фред. -  Но  с  ней,
похоже, все обойдется.
     Я воспользовался случаем - сдал фургон, чтобы подлатали, так что скоро мы
снова отправимся в путь. Завтра схожу ее проведаю.  Может,  удастся  набрать
ежевики - снести ей, так сказать, побаловаться.
     - Можжевеловая низина, - вставила Рози. - Вот  где  ежевика  крупная  да
сочная.
     - Ага! Знать бы только, как туда добраться... - забросил удочку Фред.
     - Может, поутру, если время найдется,  она  вас  -проводит,  -  сказала
миссис   Хеджес,   начавшая   проникаться   к   молодому   человеку   самыми
теплыми чувствами.
     Утром у Рози нашлось-таки время, она отвела Фреда в  низину  и  помогла
собирать ягоду. Вернувшись к вечеру из  Андовера,  Фред  доложил,  что  Мэри
славно попировала и, умей она говорить, велела бы передать за  ягоды  особое
спасибо, в  чем  он  нимало  не  сомневается.  Ничто  так  не  трогает,  как
благодарность бессловесной  твари, и Рози  посчитала  своим  святым  долгом
каждое утро ходить с Фредом по ягоды для больной свинки.
     Во время этих походов Фред поведал ей очень много  о  Мэри,  кое-что  о
фургоне и чуть-чуть о себе. Она поняла, что кое в  чем  он  малый  смелый  и
ловкий, а в другом, напротив, робкий  и невероятный  простак.  Это,  решила
она, говорит о добром сердце. Неделя промелькнула во мгновение ока, и  вот
уже в последний раз они вместе возвращались  из  Можжевеловой  низины.  Фред
заявил, что никогда не забудет Уфферлей и как он славно пожил в деревне.
     - Могли бы послать нам открыточку из своих путешествий, - сказала Рози.
     - А что, - ответил он, - прекрасная мысль. И пошлю.
     - Уж пошлите, - попросила Рози.
     - Да, - повторил он, - пошлю. И знаете - мне так не хотелось уезжать, а
сейчас жалко, что я уже не в пути, я бы прямо сию минуту послал с дороги эту
открытку.
     - При таких темпах, - заметила Рози, отводя глаза, - могли бы и  п