явился в печати в Москве
в 1896 году. В нашей беседе он сообщил мне, что хочет принять на себя
участие в защите подсудимых при разбирательстве дела в Казани, что им и
было осуществлено, по современным отзывам, с большим знанием дела и
свойственной ему теплотою и силой слова. Подсудимые были оправданы, но
поднятая против вотяков травля прекратилась не тотчас, о чем
свидетельствует следующее письмо Короленки ко мне:


   "Многоуважаемый Анатолий Федорович.

   Вы принимали такое выдающееся участие в юридической стороне известного
Мултанского дела, что, вероятно, Вас не может не интересовать и другая его
сторона, ставшая в последнее время вновь предметом обсуждения общей
прессы. На X съезде естествоиспытателей и врачей, а затем в отдельном
издании вятский священник Н. Н. Блинов выступил с новыми якобы
доказательствами существования человеческих жертвоприношений в вотской
среде. "Московские ведомости", "Новое время" и другие издания,
занимающиеся травлей инородцев вообще, - тотчас же, конечно, примкнули к
взглядам, высказанным Н. Н. Блиновым. Прилагаемые при этом две статьи,
кажется, достаточно раскрывают характер этой "ученой работы". Глубочайшее
невежество, грубые искажения печатных текстов и крайнее, почти ребяческое,
легковерие к тем самым "толкам и слухам", которые так трудно было
разоблачать во время процесса и которые, однако, были в конце концов
разоблачены, - таковы черты этой работы, прекрасно дополняющей
инквизиционную картину. Это - теория той практики, которой держалась
полиция и, к сожалению, также судебные власти в этом деле.
   Но здесь есть одна сторона, которая особенно интересна и которую я
старался по мере сил (и цензурной терпимости) подчеркнуть в обеих статьях
(так как не имею оснований скрывать от Вас, что и вторая статья,
подписанная "П. Зырянов", - тоже написана мною). А именно: во время
Мултанского дела обвинитель Раевский утверждал, что только благодаря
взяточничеству прежних судов человеческие жертвоприношения оставались
нераскрытыми.
   Н. Н. Блинов утверждает, что в начале Мултанского дела в том же уезде,
стане и участке, значит, те же власти, покрыли опять заведомое убийство.
Было ли это в начале дела или в конце его (как сначала предположил я) -
безразлично. Факт все-таки остается: те же власти (в том числе и
обвинитель Раевский?!) повинны в покрытии заведомого убийства, что, по
словам докладчика, "обошлось не дешево" вотякам. И это напечатано в
"Вятке", значит, процензуровано администрацией, и самая книга продается в
"Вятском статистическом губернском комитете", то есть опять-таки в
учреждении официальном. Но ведь это значит, что в покрытии
"жертвоприношения" или иного убийства повинна уже вся и высшая
администрация, которая не может же не знать того, что так недавно
совершилось в губернии (и теперь оглашается печатью), - и, однако, не
возбуждает и теперь никакого дознания о виновных в убийстве и в сокрытии
оного за взятку! По-моему, это самая изумительная черта этого дела.
   Разумеется, будет не особенно трудно разоблачить сказки, вновь
повторяемые Н. Н. Блиновым, но роль полиции и товарища прокурора Раевского
в этих действительно темных делах, к сожалению, разоблачить гораздо
труднее, хотя печать и пыталась сделать что могла. Но, конечно, она не
могла почти ничего.
   Впрочем, простите это излишнее многоглаголание и примите уверение в
искреннем моем уважении.

   1898, 6/XI

   Спб., Пески, 5-я ул., д. 4.

   Вл. Короленко".


   Вторичная отмена обвинительного приговора по делу вотяков возбудила в
петербургских официальных сферах значительное неудовольствие. При первом
служебном свидании со мною министр юстиции Муравьев выразил мне свое
недоумение по поводу слишком строгого отношения сената к допущенным судом
нарушениям и сказал о том затруднительном положении, в которое он будет
поставлен, если государь обратит внимание на то, что один и тот же суд по
одному и тому же делу два раза поставил приговор, подлежащий отмене. А что
такой вопрос может быть ему предложен, Муравьев заключил из того, что
Победоносцев, далеко не утративший тогда своего влияния, никак не может
примириться ни с решением сената вообще, ни в особенности с тем местом
моего заключения, где я говорил, что признание подсудимых виновными в
человеческом жертвоприношении языческим богам должно быть совершено с
соблюдением в полной точности всех форм и обрядов судопроизводства, так
как таким решением утверждается авторитетным словом суда не только
существование ужасного и кровавого обычая, но и неизбежно выдвигается
вопрос, были ли приняты достаточные и целесообразные меры для выполнения
Россией, в течение нескольких столетий владеющей Вотским краем, своей
христиански-культурной просветительной миссии. "Я думаю, - сказал я ему, -
что в этом случае ваш ответ может состоять в простом указании на то, что
кассационный суд установлен именно для того, чтобы отменять приговоры,
постановленные с нарушением коренных условий правосудия, сколько бы раз
эти нарушения ни повторялись, примером чему служит известное дело Гартвиг
по обвинению в поджоге, кассированное три раза подряд". В этом же смысле
высказывался при встрече со мною Плеве.
   На месте вторичная отмена приговора, и в особенности мотивы сенатского
решения, произвела, как видно из письма Короленки, большое впечатление.
Председатель суда выехал в Петербург для каких-то оправданий перед
министром юстиции, был, по словам Муравьева, очень расстроен и хотел быть
у меня, чтобы "разъяснить мне всю правильность действий суда по этому
делу", но, к моему удовольствию, не привел свое намерение в исполнение,
избавив меня от необходимости в частной беседе высказать ему мое мнение
вне официальной сдержанности и условности.
   С сочувствием и с глубоким уважением к памяти покойного Владимира
Галактионовича вспоминаю я его живое и проникнутое предвидением участие в
Мултанском деле, заставлявшее его справедливо тревожиться за пагубный
прием разрешения бытовых и племенных вопросов путем судебных приговоров и
за обращение суда в орудие для Достижения чуждых правосудию целей, поэтому
я испытал особое удовольствие, получив от него вскоре после исполпившегося
пятидесятилетия моей общественно-служебной деятельности нижеследующее
письмо:


   "Полтава. 8 октября 1915 г
   Глубокоуважаемый Анатолий Федорович.

   Позвольте мне, отсталому провинциалу, присоединить к многочисленным
голосам, приветствовавшим Вас в Вашу годовщину, и мой несколько запоздалый
голос. Есть много сторон Вашей работы на почве русского правосудия,
вызывающих уважение и благодарность. Мне лично по разным причинам пришлось
особенно сильно почувствовать в Вас защитника вероисповедной свободы. В
истории русского суда до высшей его ступени - сената Вы твердо заняли
определенное место и устояли на нем до конца. Когда сумерки нашей
печальной современности все гуще заволакивали поверхность судебной России,
- последние лучи великой реформы еще горели на вершинах, где стояла группа
ее первых прозелитов и последних защитников. Вы были одним из ее виднейших
представителей; теперь, в дни ритуальных процессов и темных искажений
начал правосудия, трудно разглядеть эти проблески. Хочется думать, однако,
что закат ненадолго расстался с рассветом. Желаю Вам увидеть новое
возрождение русского права, в котором Россия нуждается более, чем когда бы
то ни было.

   Искренне Вас уважающий Ел. Короленко"




   В. Г. Короленко и суд

   Очерк написан вскоре после смерти Короленко в декабре 1921 г.
   Печатается по т. 5 "На жизненном пути".
   Мултанское дело прочно связало имена Кони и Короленко. Объективно
деятельность их была направлена против разжигания "племенных страстей",
межнациональной розни между русским народом и другими народами,
населяющими Поволжье, на что рассчитывали устроители этого позорного
процесса. Опасность разжигания, по выражению Кони, "национальной,
племенной и религиозной исключительности" отлично поняли оба. Как зловещее
дело мултанских крестьян-вотяков (1894 - 1896), так и позднейший
пресловутый процесс над Бейлисом - скромным приказчиком кирпичного завода
в Киеве (1913) выходили далеко за пределы "тяжких испытаний", которым
подверглись в том и другом случае несправедливо обвиненные мужики-удмурты
и труженик-еврей. "Достоинство правосудия, - писал Кони, - подвергается
тяжкому испытанию по делу Бейлиса, которое вырывает еще глубже пропасть
между евреями и русскими и вместо единственно возможного сближения и
ассимиляции ведет к ожесточению и затаенному мщению" (Собр. соч. - Т. 8. -
С. 281 - 282).
   А. П. Чехов писал в 1898 г. знакомому: первыми должны "поднять тревогу
лучшие люди, идущие впереди нации"; к таким Чехов относил Кони и
Короленко. "Вспомните Короленко, - напоминал он в том же письме, - который
защищал мултанских язычников и спас их от каторги".
   М. Горький отмечал: "Мултанское жертвоприношение, процесс не менее
позорный, чем дело Бейлиса, принял бы еще более мрачный характер, если бы
В. Г. Короленко не вмешался в этот процесс, не заставил бы прессу обратить
внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти".
   Перипетии Мултанского дела нашли отражение в цикле очерков В. Г.
Короленко "Мултанское жертвоприношение", печатавшихся в 1895 - 1898 гг. в
газете "Русские ведомости" и в журнале "Русское богатство", все 10 очерков
включены были автором в Полное собрание сочинений (Пг., 1914. - Т. 4), а
также вошли в т. 9 десятитомного Собрания сочинений писателя,
издававшегося в 50-х гг. Из последних изданий - ем, однотомник В.
Короленко "Война пером" (М., 1988), составитель М. А. Соколова (вошли три
очерка). История процесса освещена также в книге Г. М. Миронова
"Короленко" (М., 1962. - "ЖЗЛ"), глава "Света, больше света на это темное
дело!".
   С. 217. Все упоминаемые города и населенные пункты относились к
тогдашней Казанской губернии.
   С. 218. вторично кассировать... - кассационное заключение от 22 декабря
1895 г. Включено Кони в состав его книги речей, статей, сообщений,
публикаций "За последние годы" (Спб., 1898. - 2-е изд.). Короленко обильно
цитировал его в очерке "Решение сената по Мултанскому делу", (Русское
богатство. - 1896. - Э 1). Вошло в том 3 Собрания сочинений.

   меня посетил Владимир Галактонович - в середине ноября 1895, г
   последующие... в Академии наук. - Короленко, Кони, Чехов, Вл. Соловьев
стали почетными академиками в начале 1900 г. Летом 1902 г., протестуя
против отмены выборов М. Горького, Короленко и Чехов сложили с себя
почетные звания (переговоры состоялись в начале апреля, когда Короленко
приезжал в столицу). Несмотря на свою "холодность к Академии" (выражение
Кони в письме к П. Д. Боборыкину, тоже "почетному", весной 1902 г.),
слагать с себя почетное звание он не стал:
   одной из причин явилась та, что Кони опасался вторжения на
освободившиеся места "разных современных Сенковских и Булгариных" (письмо
к тому же Боборыкину. - Собр. соч. - Т. 8. - С. 183 - 184).
   Короленко очень тепло относился к Кони, высоко ставя его неустанную
борьбу в защиту гражданских прав простого человека, близкую ему самому. 28
октября 1905 г. в прогрессивной газете "Полтавщина" писатель поместил
статью "Два юриста", в которой его сердечное отношение к Кони проявилось в
полной мере. См. отрывок: Кони А. Ф. Воспоминания о писателях. - Л., 1965.
- С. 367.
   С. 219. в Москве в 1896 году. - Отчет был опубликован сначала осенью
1895 г. в "Русских ведомостях", в начале следующего - под заглавием "Дело
мултанских вотяков, обвиняемых в принесении человеческой жертвы языческим
богам" отдельной брошюрой; в числе записчиков и составителей книги был
Короленко, он же отредактировал ее и снабдил примечаниями.
   С. 219. в защите подсудимых... - Короленко выступил на процессе дважды;
его речи, проникнутые горячей верой русского писателя в невозможность
жертвоприношения в среде простого деревенского люда, третируемого как
инородцы и язычники, произвели неизгладимое впечатление. Короленко
произнес вторую речь со слезами, и публика отвечала тем же; оправдательный
вердикт был встречен рыданиями и аплодисментами.
   С. 220. Раевский Н. И. - товарищ прокурора Сарапульского окружного
суда, один из устроителей "дела" против удмуртов.
   Муравьев Н. В. - министр юстиции в 1894 - 1905 гг.
   С. 221. Плеве В. К. - юрист, министр внутренних дел и шеф жандармов
(1902 - 1904); крайний реакционер, сторонник жестоких расправ с
революционерами; казнен эсерами.



   Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова

   Художник М. 3. Шлосберг

   Кони А. Ф.

   К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.


   В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.

4702010101-251
   К --------------- 80-89 PI
   М-105(03)89

ISBN 5-268-00133-7




   Анатолий Федорович Кони
   ИЗБРАННОЕ

   Редактор Т. М. Мугуев
   Художественный редактор Б. Н. Юдкин
   Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
   Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко

ИБ Э 5304


   Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
   Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
   Изд. инд. ЛХ-245.
   Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
   Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
   OCR Pirat



   М.Королицкий.
   А.ф.Кони

--------------------
М.С.Королицкий. А.Ф.Кони. Странички воспоминаний (Воспоминания современников об А.Ф.Кони) [1.07.05]
--------------------


СТРАНИЧКИ ВОСПОМИНАНИЙ

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ ОБ А. Ф. КОНИ

   Он умирал так, как умирают немногие: умирая, он не переставал
вспоминать то, что наполняло его столь богатую внешним блеском и
внутренним содержанием жизнь. [...] Ослабело тело, износилась физическая
оболочка, но мыслительный аппарат не тускнел. [...] Анатолий Федорович
любил пересыпать свои увлекательные рассказы блестками остроумия [...] Это
остроумие никогда не покидало Анатолия Федоровича. Я вспоминаю его рассказ
о том, как, будучи обер-прокурором уголовного кассационного департамента
сената, он возвращался с дачи из Сестрорецка, причем в поезде с ним
случилось несчастье, последствия которого так и остались на всю жизнь, -
сломал ногу. На другой день утренние газеты оповестили о трагическом
случае, и представители медицинского мира поспешили один за другим
навестить больного Анатолия Федоровича. Между прочим явился и лейб-хирург,
профессор военно-медицинской академии В. В. Павлов, давший ряд строжайших
указаний, заметив при этом, что если Анатолий Федорович не исполнит его
предписаний в точности, то одна нога останется у него короче другой. "Ну
что же, - молвил с улыбкой страдания на лице Анатолий Федорович, - я тогда
буду со всеми на короткой ноге".
   [...] Читает Анатолий Федорович в Москве три публичные лекции при
переполненной аудитории. Юридическое общество устраивает в честь именитого
гостя пышное заседание, на котором ряд профессоров восхваляет его
неисчислимые заслуги. Растроганный Анатолий Федорович выражает
благодарность; говорит, что испытывает необычайное смущение, выслушав
такие преувеличенные себе похвалы; и, в виде ответа, единственное, что ему
остается сказать, это перефразировать известные слова
Потемкина-Таврического Фонвизину после представления "Недоросля" ("Умри,
Денис! Лучше не напишешь!"): "Умри, Кони! лучшего не услышишь!"
   Входившим с ним в общение сценическим деятелям он как-то однажды, шутя,
сказал, что у него с ними много общего - и он значительную часть своей
жизни разыгрывал роли: первого любовника (до самозабвения влюблен был в
являвшуюся ему, точно Венера из морской пены, с повязкой на глазах
Фемиду); резонера (напутственные речи присяжным по должности председателя
суда); страшного злодея (казнил порок и требовал возмездия за содеянные
преступления в качеств прокурора); добродетельного отца (отстаивал
интересы малолетних) и т. д.
   Убеленному сединами общественному деятелю и литератору, на
торжественном заседании в честь его сорокапятилетнего юбилея, А. Ф.
заявляет, что в нем, А. Ф., просыпается обвинитель и что он требует для
юбиляра за учиненные им "дела" высшей меры наказания - долголетней
деятельности на поприще литературы и общественности на его дальнейшем
жизненном пути.
   Эта атмосфера остроумия всегда как-то ощущалась вокруг А. Ф., всегда
как бы от него излучались эта легкость и игра мысли.
   Указанная черта была, однако, одним из элементов его сложной личности,
в которой главенствовали иные ноты, иные настроения, особый комплекс
чувствований и пережи ваний. А. Ф. брал жизнь, культуру, человечество в их
общем, большом объеме, с точки зрения устоев, на которых зиждется текущий
фазис европейской цивилизации. Он говорил о внутреннем вырождении в
Европе, тщете прогресса, иррациональности достижений; говорил о сумерках
духа, тоске и разочаровании мысли. И А. Ф. уходил от стол бовых дорог, по
которым мчится мировая жизнь, искал отвлечения и находил забвение в думах
о прошлом, в воспоминаниях о былом, этом "единственном рае", из которого,
по остроумному замечанию Жан-Поля Рихтера, человек не может быть изгнан.
   [...] Я живо помню рассказ А. Ф. о том, как, находясь вместе с
Гончаровым в Дуббельне в момент смерти Тургенева, он тотчас же вывесил в
карауле депешу, уведомлявшую об этой потрясшей всех, пришедшей из Буживаля
вести, сообщив о ней и Гончарову, причем тот, всю жизнь, как известно, до
болезненности враждовавший с Тургеневым, ответил: "Не верьте:
притворяется!"
   Или в другой раз, А. Ф. вошел в кабинет к Гончарову, где за рабочим
столом, в обычной позе в халате, с сигарой во рту, за чашкой чая,
невозмутимо сидел писатель, совершенно как бы забыв, что они накануне
условились с А. Ф. вместе в этот день обедать у знакомых. Предстояло
пройти расстояние с версту, а времени, чтобы поспеть к назначенному часу,
оставалось мало. А. Ф. напомнил Гончарову и, когда тот удалился за ширму и
принялся со спокойной медлительностью приводить в должный вид свой туалет,
снова стал поторапливать его. Замешкавшийся Гончаров поспешнее стал
одеваться, при этом повторял: "Чичас, чичас..."
   Когда уже вышли на дорогу, А. Ф. обратился к Гончарову "Иван
Александрович! Ведь вот вы говорили, что не читаете Тургенева; между тем
слова, произнесенные вами за ширмой, - из рассказа Тургенева "Несчастная".
Гончаров, ему тившись, ответствовал: "Да видите ли, принесли из лавочки
покупки, завернутые в корректуры; я поинтересовался: да, недурно, недурно!"
   А. Ф. любил предаваться воспоминаниям, расцвечивая их со всею яркостью
своего образного и выразительного слова:
   это был какой-то живой калейдоскоп, где на фоне эпох вставали лица,
события, происшествия, взаимоотношения самых разнообразных видов и
оттенков, но всегда исполненных серьезного смысла и значения.