овек, аще поживет и не согрешит. Ты один
кроме греха..." - говорится в чудном ритуале нашей панихиды. Не
"прегрешения" важны в оценке нравственного образа человека, а то, был ли
он способен сознавать их и глубоко в них каяться. Стоит вспомнить
вырывавшиеся из глубины души Некрасова, орошенные внутренними слезами,
крики, которыми он оплакивал случаи своего кратковременного падения или
минутного малодушия, когда ему приходилось сознавать, что "погрузился
[...] в тину нечистую мелких помыслов, мелких страстей" и что "ликует
враг, молчит в недоуменьи вчерашний друг, качая головой..." - стоит их
вспомнить, чтобы видеть, что он был человеком искренним.
   Последние скорбные стихи были отголоском глубоко уязвивших Некрасова
нареканий по поводу его стихотворного приветствия графу
Муравьеву-Виленскому, диктаторская власть которого грозила в 1866 году
прекращением наиболее выдающихся журналов. Слишком доверчиво полагаясь на
умягчающее влияние своего поступка на сурового "усмирителя", Некрасов
жестоко ошибся. "Современник", коего он был редактором, и "Русское слово"
окончили свое существование, но несомненно, что он не преследовал никаких
личных целей, а рисковал своей репутацией, чтобы спасти передовые органы
общественной мысли от гибели.
   Тот, кто наблюдал жизнь, кому приходилось иметь дело с живыми людьми,
должен, мне кажется, признать, что существует большая разница между
человеком дурным и человеком, впавшим в порочную слабость или увлеченным
страстью. Нередко под оболочкой почти безупречной "умеренности и
аккуратности", дающей повод к лицемерному самолюбованию, таится несомненно
дурной человек, и наоборот, иной игрок, пьяница или "явный прелюбодей",
которого наши старые судопроизводственные законы не допускали даже до
свидетельства на суде, вне пределов своей порочной склонности бывают
людьми великодушными, благородными и добрыми, в особенности добрыми.
Недаром Достоевскому приписываются слова, что у нас добрые люди
обыкновенно пьяные люди и пьяные люди почти всегда добрые люди...
Литературные и нравственные заслуги Некрасова перед русским обществом так
велики, что пред ними должны совершенно меркнуть его недостатки, даже если
бы они и были точно доказаны. Это прекрасно выразил покойный Боровиковский
в стихах "Его судьям", в которых, обращаясь к непреклонному моралисту,
сующему "с миной величавой его ошибок скорбный лист", он говорит: "Ты
сосчитал на солнце пятна и проглядел его лучи!.."
   Во время долгой и тяжкой предсмертной болезни Некрасова я был у него
несколько раз и каждый раз с трудом скрывал свое волнение при виде того
беспощадного разрушения, которое совершил с ним недуг. Последнее время он
мог лежать только ничком, в очень неудобной позе, под одной простыней,
которая ясно обрисовывала его страшно исхудалое тело. Голос был слаб,
дрожащая рука - холодна, но глаза были живы, и в них светилось все, что
оставалось от жизни, истерзанной страданием. В последний раз, когда я его
видел, он попенял мне, что редко к нему захожу. Я отчасти заслужил этот
упрек, но я знал от его сестры, что посещения его утомляют, и притом был в
это время очень занят, иногда не имея возможности дня по три подряд выйти
из дому. На мои извинения он ответил, говоря с трудом и тяжело переводя
дыхание: "Да что вы, отец! Я ведь это так говорю, я ведь и сам знаю, что
вы очень заняты, да и всем живущим в Петербурге всегда бывает некогда. Да,
это здесь роковое слово. Я прожил в Петербурге почти сорок лет и убедился,
что это слово - одно из самых ужасных. Петербург - это машина для самой
бесплодной работы, требующая самых больших - и тоже бесплодных - жертв.
   Он похож на чудовище, пожирающее лучших из своих детей. И мы живем в
нем и умираем, не живя. Вот я умираю - а, оглядываясь назад, все и всегда
было некогда. Некогда думать, некогда чувствовать, некогда любить, некогда
жить душою и для души, некогда думать не только о счастье, но даже об
отдыхе, и только умирать есть время..."
   Хотя и давно ожиданная, вследствие сообщений газет о трудной операции,
произведенной Бильротом, и о тяжелых страданиях, смерть Некрасова
произвела в Петербурге, да и во многих местах России, сильное впечатление,
заставила встрепенуться во многих любовь к угасшему и вызвала неподдельное
чувство боли, заставив на время смолкнуть наветы недругов и злобные
шуточки лицемерных друзей. Это настроение нашло себе яркое выражение в
прекрасных стихах того же Боровиковского, написанных накануне похорон и
начинавшихся словами:
   Смолкли поэта уста благородные...
   Самые похороны были очень многолюдны и, сколько помнится, были вторыми
неофициальными похоронами в Петербурге, в которых - после торжественных
похорон знаменитого артиста Мартынова 13 сентября 1860 года - приняли
участие с горячим порывом самые ракообразные круги общества. Обстановка
этих похорон и характер участия в них молодого поколения указывали, что
ими выражается не только сочувствие к памяти покойного, но и
подчеркивается живое активное восприятие основного мотива его поэзии.
Надо, впрочем, заметить, что по торжественности и внешнему, свободно
установленному, порядку эти похороны значительно уступали тому, что
пришлось впоследствии видеть при похоронах Достоевского и отчасти
Тургенева.
   Мне вспомнился вечер 30 декабря 1877 года, - день похорон Некрасова, -
проведенный в доме редактора "Вестника Европы". Все были полны одним
чувством, но с особой силой оно сказывалось у Кавелина - большого
поклонника покойного поэта, любившего его "за каплю крови, общую с
народом".
   Русский человек до мозга костей, знаток быта и глубокий .исследователь
явлений истории своего народа, Кавелин нежно и беззаветно любил этот
народ. Он светло смотрел вперед, не смущаясь за будущую роль своего
отечества.
   Ему нравилось, когда его называли в этом отношении оптимистом. "Да, я
оптимист, - говаривал он с тихою и уверенною радостью во взоре, - я верю,
что, какие бы уродливые и болезненные явления ни представляло русское
общество, простой русский человек поймет свои задачи, разовьет свои
богатые духовные силы и вынесет на своих плечах Россию".
   Он не отрицал темных и грубых сторон нашего сельского быта, на котором,
как на устоях, должна, по его мнению, стоять Россия, - но он восставал
против поспешных и мрачных обобщений. "Эти недостатки - недостатки
молодости, не перебродившего переходного положения, наносная и
поверхностная плесень", - говаривал он... "Сердцевина здорова, и ее
живительные соки залечат больные места в коре; пусть только дадут им
выход, не мудрствуя лукаво, не навязывая народу чуждых ему учреждений и не
заключая его в бюрократические тиски... Надо верить в русский народ, надо
его любить, - без этого жить нельзя!" Он часто доказывал, что о народе
следует судить не по его нравам и привычкам, а по его идеалам, и с
удовольствием повторял процитированное перед ним однажды изречение
Монтескье:
   "Le peuple est honnete dans ses gouts, sans l'etre dans ses moeurs..."
["Народ честен в своих стремлениях, но не в своих нравах..." (фр.)] Всякий
истинный слуга народа был ему дорог. Понятно, как ему, с этой точки
зрения, был близок усопший поэт. Он умел так настроить и направить
довольно многочисленный кружок, что весь вечер был всецело посвящен памяти
усопшего. В растроганном настроении внимали все Кавелину, читавшему слегка
дрожащим голосом и с влажными глазами "Тишину" и "Несчастных", в которых с
такой силой и краеотой вылилась любовь Некрасова к родине и к русскому
человеку.
   Первым пунктом завещания Некрасова, составленного в январе 1877 года и
утвержденного Петербургским окружным судом 20 января 1878 года, в бытность
мою председателем этого суда, все авторские права, рукописи и частные
нисьма к нему разных лиц завещаны в собственность Анне Алексеевне
Буткевич, а именье близ села Чудово при усадьбе "Лука" оставлено в
собственность жене с тем, чтобы она выделила из него половину
незастроенной земли брату завещателя, Константину. Анна Алексеевна купила
у вдовы брата доставшуюся ей усадьбу с землею. В этой усадьбе проводил
покойный часто подолгу время в последние десять лет своей жизни, охотясь и
работая; здесь, между прочим, написал он значительную часть своей поэмы
"Кому на Руси жить хорошо". Анна Алексеевна относилась с благоговением к
памяти брата и издала его стихотворения в 1879 году в четырех томах, в
подготовку которых к печати вложила много любви и личного труда. В 1881
году она повторила издание в одном большом и компактном томе. Она умерла в
1882 году, и все три года ее жизни, прошедшие после смерти брата, были
сплошным служением его памяти. В эти годы я сильнее прежнего сблизился с
ней, в особенности после того, как мне удалось вывести ее из довольно
затруднительного положения, вызванного ее несколько запутанными личными и
семейными отношениями. "Получив ваше письмо, - писала она мне в апреле
1879 года, - я хотела сейчас ехать к вам, чтобы лично поблагодарить вас за
спокойствие, которое вы мне устроили, но боязнь отвлечь вас от занятий
удержала меня от демонстрации моей радости.
   Вы связали оказанную вами услугу с воспоминанием о моем брате... Да! В
этом вы заменили мне его, и вы не поверите, каким вы стали дорогим для
меня человеком". Она разбирала со мною бумаги и черновые наброски
стихотворений брата. В двадцатых числах января 1882 года она заболела
тяжелым плевритом и, пригласив меня к себе, просила быть ее
душеприказчиком и позаботиться об устройстве в "Луке"
   училища в память брата. Слабое пожатие ее горячечной руки было
последним для меня в ее жизни, которая угасла

   20 февраля.


   С грустным чувством приходится завершить мои отрывочные воспоминания
повествованием о судьбе задуманного Анною Алексеевной увековечения памяти
ее брата.
   Согласно ее завещанию, на устройство и содержание этого училища должны
были быть переданы мне деньги, вырученные книжным складом Стасюлевича от
продажи изданных ею сочинений брата. Весною 1882 года я вступил в сношении
с новгородским земством о передаче ему по дарственной записи усадьбы
"Лука" со всею находящеюся в ней движимостью, с условием устроить в ней
школу имени Некрасова, при обещании представителей земства сохранить в
неприкосновенном виде его кабинет с письменным столом, креслом и
превосходным портретом работы Ге. Земство приняло пожертвование с
благодарностью и вскоре ассигновало на поддержание школы пятьсот рублей
ежегодно, но затем зачались разные затруднения и проволочки как
относительно типа школы ее назначения, так и относительно большего ее
материального обеспечения. Для увеличения последнего я принял на себя
ходатайство пред министром государственных имуществ М. Н. Островским об
удовлетворении просьбы земства о ежегодной субсидии этой школе, если она
будет сельскохозяйственного типа. Островскому, который в это время круто
стал отрешаться от своих прежних взглядов и литературных симпатий, не было
симпатично название школы, но после некоторых колебаний он согласился, и
школе со дня ее открытия было назначено пособие в тысячу рублей ежегодно.
Затем, вследствие новых заявлений земства о недостаточности средств, я
вошел в 1884 году в сношение с А. А. Краевским и М. Е. Салтыковым о
передаче новгородскому земству шести тысяч шестисот семидесяти трех
рублей, собранных редакцией "Отечественных записок" на устройство школы в
память Некрасова в месте его родины. Я был уверен, что эти деньги вместе с
арендной платой с земли при "Луке", субсидиями от министерства
государственных имуществ и от земства и с 4500 рублями, вырученными от
продажи сочинений Некрасова, могут, наконец, обеспечить существование
некрасовской школы. К сожалению, какой-то злой рок тяготел над открытием
этой школы, которая в проекте переделывалась из сельскохозяйственной в
ремесленную и наоборот и предназначалась к открытию то в "Луке", то в
имении одного из местных помещиков, а в действительности не была открыта в
течение девяти лет. Это побудило меня обратиться к председателю губернской
земской управы с письмом следующего содержания: "Милостивый государь!
   Вследствие состоявшегося в 1882 году между мною, как душеприказчиком
вдовы полковника Анны Алексеевны Буткевич, и представителями новгородского
губернского и уездного земства соглашения, мною было передано земству для
устройства школы в память Н. А. Некрасова завещанное госпожою Буткевич
имение, состоящее из дома и 82 десятин земли при усадьбе "Лука", близ
Чудова, и препровождены затем 11 173 рубля серебром. При возникшей по
поводу устройства этой школы переписке между мною и господами
председателями губернской и уездной земских управ я неоднократно
высказывал, что, в качестве душеприказчика А. А. Буткевич, я не имею
никаких возражений ни против типа или характера школы, ни против
местности, в которой земству угодно будет ее открыть, озабочиваясь лишь
скорейшим выполнением желаний завещательницы, хотевшей связать память о
своем брате с посильною пользой народному образованию в местности, где
последний часто живал и создал многие из своих поэтических произведений. К
сожалению, однако, школа имени Некрасова до настоящего времени не
учреждена, а появляющиеся в повременных изданиях известия заставляют
предполагать, что при настоящем положении вопроса нельзя даже и предвидеть
с точностью времени ее открытия, несмотря на то, что, помимо земли и дома,
на этот предмет у земства имеется уже капитал, превышающий четырнадцать
тысяч рублей серебром. Не считая себя вправе входить в обсуждение причин и
условий такого неблагоприятного для осуществления воли госпожи Буткевич
положения дела, я не могу, однако, оставлять обязанности, возложенной ею
на меня, неисполненною и ограничиться одним лишь формальным исполнением ее
воли путем передачи ее имения и завещанных ею средств земству, тем более
что 6673 рубля испрошены мною у господ Салтыкова и Краевского именно для
устройства задуманной госпожою Буткевич школы. Поэтому и в виду
предстоящего губернского земского собрания имею честь обратиться к вам с
покорнейшею просьбой оказать зависящее с вашей стороны содействие - к
безотлагательному и действительному разрешению вопроса о некрасовской
школе - или же, буде новгородское земство считает принятые на себя по
дарственной записи 1883 года обязательства невыполнимыми, - к возбуждению
вопроса о возвращении мне всего, предоставленного для устройства школы,
дабы я мог передать эти средства министерству народного просвещения с той
же целью".
   Наконец, в 1892 году Некрасовская сельскохозяйственная школа была
открыта при доме поэта в "Луке", причем из вещей Некрасова, вследствие
плохого надзора, как удостоверял в "С.-Петербургских ведомостях" за 1902
год Жилкин, остался в доме лишь его портрет. По последующим известиям,
если верить корреспонденции "С.-Петербургских ведомостей", в 1904 году
школа находилась в таком неприглядном виде, что очередное земское уездное
собрание постановило: признать школу в настоящем ее виде нежелательною и
поручить управе разработать вопрос или о реорганизации ее, или о
совершенном закрытии, передав портрет поэта в Музей императора Александра
III и заменив его копией. В 1906 году - школа закрыта вовсе, а усадьба
Некрасова сдана в аренду подрядчику рабочей артели с ближайшей плитной
ломки...


   Николай Алексеевич Некрасов

   Впервые напечатан в "Вестнике Европы" (1908. - Э 5) как 3-й раздел
"Отрывков из воспоминаний". В составе цикла "Тургенев. - Достоевский. -
Некрасов. - Апухтин. - Писемский. - Языков" помещен во 2-м томе "На
жизненном пути" во всех трех изданиях (Спб., 1912; Спб., 1913 и М., 1916);
также был включен в книгу Кони "1821 - 1921. Некрасов, Достоевский. По
личным воспоминаниям" (Пб., 1921). Это юбилейное издание автор сопроводил
вступлением, в котором, в частности, писал:
   "На моем долгом жизненном пути судьба послала мне личное знакомство с
Некрасовым и Достоевским, Львом Толстым и Майковым, Тургеневым и
Гончаровым, Писемским, Соловьевым, Апухтиным, Кавелиным и др.
   Воспоминаниям о двух из них посвящается настоящая книжка, ввиду того,
что в настоящем году исполнилось и исполняется 100 лет с рождения
Некрасова и Достоевского". Очерк вошел в 5-й том мемуаров "На жизненном
пути". Печатается по т. 6 Собрания сочинений.
   С. 140. "поэзия и не ночевала" - слова Тургенева в письме к Полонскому
от 13/25 января 1868 г. (Поли. собр. соч. и писем: Письма. - Т. VII. - М.;
Л., 1964); вообще для Тургенева в его отношении к поэту характерна (и
закономерна!) обусловленная разницей идейно-художественных задач эволюция,
принявшая особенно резкие формы после раскола в "Современнике"; до этого
Тургенев признавал, что многие стихи поэта "пушкински хороши", а иные даже
"жгутся", будучи собранными "в один фокус" (Там же. - Т. II, III. - М.;
Л., 1961, по указателю).
   С. 140. строки из поэмы "Кому на Руси жить хорошо".
   С. 141. из стихотворения "В неведомой глуши, в деревне полудикой..."
   очерк "Петербургские углы" вошел в состав альманаха "Физиология
Петербурга" (Спб., 1845. - Т. I - II), где кроме Некрасова - редактора и
автора, как в других его сборниках, участвовал еще ряд писателей.
   С. 147. в потрясающих стихах - "Про холопа примерного - Якова верного"
(поэма "Кому на Руси жить хорошо").
   С. 148. из стихотворений "Поэт" и "До сумерек".
   Ф. А. Викторова, которую Некрасов называл Зиною (? - 1915), последняя
жена поэта.
   С. 149. о судье Загибалове едко отозвались "Отечественные записки"
   (Э 10 за 1872 г.) заметкой публициста-демократа Н. А. Демерта. Получив
от мирового ответ, журнал снова вернулся к этой истории, окончательно
разоблачив последнего: он наложил штраф на меню как на "бесцензурную
литературу".
   С. 150. из стихотворений "Рыцарь на час" и "Ликует враг".
   С. 151. пьяные люди... добрые люди - мысли Снегирева, персонажа романа
"Братья Карамазовы".
   Боровиковский А. Л. - талантливый юрист, поэт демократических взглядов.
Далее - начальная строка из стихотворения "На смерть Некрасова"
(Отечественные записки, - 1878. - Э 1), умершего в последние дни 1877 года.
   С. 152. строки из стихотворения "Умру я скоро...", написанных за 10 лет
до кончины.
   С. 153. К. Д. Кавелин в молодости посещал кружок Герцена-Грановского,
дружил с Белинским, позднее был близок к кругу Чернышевского, что но
помешало ему в пору монархических увлечений "сильной властью",
"понимающей" интересы народа, оправдать расправу над ним; автор
верноподданнической записки на имя царя "О нигилизме и мерах против него
необходимых" (1866). Вместе с тем - под влиянием Некрасова - проявил
определенный неподдельный демократизм в своих воззрениях, на что и
указывает Кони.
   С. 156. усадьба Некрасова - ныне дом-музей Некрасова возле поселка
Чудово Новгородской обл.



   Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова

   Художник М. 3. Шлосберг

   Кони А. Ф.

   К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.


   В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.

4702010101-251
   К --------------- 80-89 PI
   М-105(03)89

ISBN 5-268-00133-7




   Анатолий Федорович Кони
   ИЗБРАННОЕ

   Редактор Т. М. Мугуев