семья, за исключением младшей дочери Надежды, решилась принести ее в
жертву современному Минотавру, причем старшая сестра ее играла самую
активную роль и была посредницей в переговорах, выговорив себе за это
часть из общего вознаграждения.
   Но несчастная Надежда К., которой только что минуло 19 лет, приходила в
ужас от той роли, на которую ее обрекала развращенная семья. Кроме того,
она была влюблена, хотя без доказательств взаимности, в красавца офицера
лейб-гвардии Казачьего полка. Понадобились просьбы, слезы, настояния и
всякого рода психическое принуждение и давление, чтобы побудить ее,
наконец, согласиться отдаться в опытные и жадные объятия старой обезьяны.
Для этого назначен был и день, в который сестра должна была приехать с нею
к банкиру и затем, после роскошного ужина, оставить их вдвоем.
   Но произошло нечто неожиданное.
   Накануне своего жертвоприношения Надежда К. написала письмо любимому
человеку в казармы, в котором просила приехать отобедать с нею в одном из
загородных ресторанов. Около 5 часов дня она явилась в этот ресторан,
взяла отдельный кабинет, заказала обед на двоих и приказала заморозить
бутылку шампанского. Но ожидаемый сотрапезник не приехал. Прождав его до 9
часов вечера, не дотрагиваясь до обеда, но выпив несколько бокалов
шампанского, Надежда К. уехала. Около 11 часов вечера она явилась в
казачьи гвардейские казармы, где пожелала видеть своего знакомого. Его,
однако, не было дома, и она, весело поболтав с тремя его товарищами,
удалилась, сказав, что отправляется домой. На этом след ее потерялся. В 6
часов утра (дело было летом) какая-то дама, растрепанная и шатавшаяся,
наняла на Знаменской площади извозчика и, подъехав к дому, где жило
семейство К., дала извозчику полуимпериал, а на выраженное им недоумение
махнула рукой и вошла в подъезд. Это была Надежда К. Она быстро прошла
через комнату спавшего брата, потревожив его своим появлением и тем, что
чего-то искала в столе, ничего не ответив на его вопрос. Через несколько
минут в ее комнате раздался выстрел. Пуля прошла снизу вверх, не задев
сердца, но произведя жестокое повреждение спинного мозга, выразившееся в
быстром нарастании паралича верхних конечностей и языка. Понесшая убыток
благородная семья ("а счастье было так возможно, так близко!") не дала,
однако, знать полиции, а пригласила находившегося в близких отношениях со
старшею сестрою доктора медицины, преподававшего студентам
Медико-хирургической академии и известного некоторыми научными работами.
Он подавал первую помощь несчастной девушке, покуда она еще обладала
речью, но когда, через несколько часов, она уже не могла владеть ни
руками, ни языком, было дано знать полицейскому врачу, который нашел
Надежду К. в ужасном положении. Она не могла говорить и двигать руками,
лицо ее выражало жесточайшее страдание, а когда врач, осматривая рану,
обратил внимание на ее половые органы, то нашел, что они находятся в таком
состоянии воспаления и даже омертвения, которое свидетельствует о том, что
она сделалась жертвою, вероятно, нескольких человек, лишивших ее
невинности и обладавших ею последовательно много раз. Никаких знаков
насилия, однако, на ее теле найдено не было. Несчастная прострадала
несколько дней, на расспросы полиции и следователя отвечала лишь слезами и
стонами и, наконец, умерла от своей раны и от явлений острой уремии как
последствия местного повреждения.
   К следствию была привлечена старшая сестра, взятая на поруки упомянутым
выше профессором, но, несмотря на все усилия следователя и сыскной
полиции, открыть виновников совершенного над Надеждой К. злодеяния и
вообще разъяснить эту драму не удалось. Существовал ряд предположений,
розыски направлялись то в ту, то в другую сторону, но это не приводило ни
к чему, и все обрывалось на роковом и вынужденном молчании покойной.
   В начале октября того года, когда все это случилось, ко мне в камеру
пришел поручитель за старшую дочь и с большим сознанием собственного
достоинства сказал, что желает отказаться от поручительства за нее, так
как разошелся и не хочет более иметь с нею ничего общего. Я сказал ему,
что он может подать об отказе от поручительства заявление мне или
следователю, но, воспользовавшись его пребыванием у меня, завел с ним
разговор о существе этого дела.
   Он согласился со мною, что оно ужасно, и когда я сказал ему, в каких
направлениях шли розыски, он заявил мне, что это все ложные пути и, если
бы покойная могла теперь говорить, она бы рассказала другое, "весьма
неожиданное", прибавил он, лукаво усмехаясь. "Но ведь вы были при ней,
когда она еще говорила, конечно, расспрашивали ее, и, без сомнения, она
вам сказала все, как другу семьи. Вы могли бы поэтому нас вывести из
лабиринта, дать нам руководящую нить... ведь вы тоже возмущаетесь этим
мрачным делом и не можете не жалеть несчастную девушку". - "Ну, само собой
разумеется, - ответил он совершенно спокойно, - она мне все рассказала, и
жаль мне ее, и возмущаюсь я, а все-таки помогать вам не хочу. Ее не
воротишь, а мне это невыгодно и неудобно. Впрочем, если вы дадите честное
слово, - и он оглянулся на двери кабинета, - что не только не передадите
никому того, что я вам скажу, но ни в каком случае и никаким способом этим
не воспользуетесь, то я вам, как знакомому, для удовлетворения вашего
любопытства, по дружбе, пожалуй, кое-что расскажу". - "Милостивый
государь, я с вами говорю, как прокурор, а не по дружбе, которой между
нами существовать не может, тем более, что я не имею чести быть с вами
знакомым и вижу вас в первый раз". - "Ну вот, вы уж и сердитесь! Если так,
то я вам, господин прокурор, заявляю, что я ничего по этому делу не знаю".
- "Даже и того, что старшая сестра погибшей заявила, что подделка ее
невинности для господина банкира должна была совершиться при вашем
техническом содействии?" - "Нет, знаю!" - "Но разве это возможно?!" -
"Почему же нет?
   Для этого есть разные способы, между прочим, некоторые вяжущие
средства". - "Я не в этом смысле говорю о невозможности. Но разве мыслимо,
чтобы врач, профессор, руководитель молодежи служил своими знаниями такому
презренному предприятию. Ведь это безнравственно!" - "Э-э-эх, господин
прокурор, зачем вы такие страшные слова употребляете: нравственно,
безнравственно. Нравственность-то ведь есть понятие гуттаперчевое,
растяжимое.
   Есть более реальные вещи: возможность, целесообразность, о них только и
стоит говорить. Так то-с!" - и он с напускным добродушием протянул мне
руку, а когда я ее не принял, то с насмешливым удивлением пожал плечами и
неторопливой походкой пошел из кабинета.
   Дело было прекращено судебной палатой.



   Темное дело

   Очерк появился в "Русской старине" (1906. - Э 11) и потом вошел в
первые тома "На жизненном пути" и Собрания сочинений без изменений.
   С. 31 Тардье Амбруаз - французский судебный медик и ученый.
   С. 32. Минотавр (миф.) - чудовище на о. Крит, пожиравшее жертвы в
Лабиринте.



   Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова

   Художник М. 3. Шлосберг

   Кони А. Ф.

   К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.


   В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.

4702010101-251
   К --------------- 80-89 PI
   М-105(03)89

ISBN 5-268-00133-7




   Анатолий Федорович Кони
   ИЗБРАННОЕ

   Редактор Т. М. Мугуев
   Художественный редактор Б. Н. Юдкин
   Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
   Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко

ИБ Э 5304


   Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
   Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
   Изд. инд. ЛХ-245.
   Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
   Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
   OCR Pirat



   Анатолий Федорович Кони
   Лев Николаевич Толстой

--------------------
Анатолий Федорович Кони. Лев Николаевич Толстой (Статьи и воспоминания о писателях) [7.06.01]
--------------------


СТАТЬИ И ВОСПОМИНАНИЯ О ПИСАТЕЛЯХ

I


   Большинство путешественников, посещавших Швейцарию, конечно, знает
высокую гору на озере Четырех кантонов, с которой на высоте шести тысяч
футов открывается удивительный вид на лежащую внизу равнину, изрезанную
железными дорогами, на поэтический Люцерн, на зеленовато-голубые озера,
обрамленные гордыми скалами, и на цепь Альп Бернского Оберланда.
Величественным блистаньем их белоснежных вершин при восходе солнца ездят
специально любоваться, проводя для этого ночь на вершине Риги, в
гостиницах, устроенных на площадке, именуемой РигиКульм.
   Раннее утро и холодный воздух большой горной высоты заставляет
обыкновенно всех ежиться и кутаться, быть хмурыми и скупиться на слова,
покуда внезапно брызнувшие лучи восходящего солнца не заблистают на
алмазных коронах окружающих гигантов и не вызовут выражение общего и
шумного восхищения. Не раз наслаждался этой незабываемой картиной и я,
ожидая, среди собравшихся со всех концов света туристов, торжественного
момента, когда над сгустившимся в долинах и ущельях туманом и
предрассветными тенями весело загорятся и заблистают снежные выси.
   У всех в это время на устах - да, вероятно, и на уме - бывало одно и то
же, потому что над всем личным господствовала одна общая мысль о том, что
должно вот-вот произойти... Но когда я посетил Риги-Кульм в последний раз
летом, в начале прошлого десятилетия, произошло нечто необычное.
Собравшиеся в очень раннее утро на вершине обменивались оживленными
вопросами и замечаниями, в которых сквозила несомненная тревога по поводу
чего-то, что должно было неминуемо, к общей печали, свершиться. Это что-то
было напечатанное в вечерних газетах известие, что Лев Николаевич Толстой,
бывший в это время тяжко болен, находится в безнадежном состоянии и что
ежечасно надо ожидать его кончины. И люди, съехавшиеся из разных стран, -
немцы, англичане, испанцы и, в особенности, американцы, - были удручены
одним и тем же. Их, перед восходом вековечного светила, тревожила мысль о
том, что, быть может, в это время уже закатилось духовное светило, лучами
которого столь многие, чуждые ему по языку и но племени, надеялись
осветить запросы неудовлетворенной души и смущенного сердца. И после
великолепного зрелища, - заставившего некоторых, без сомнения,
почувствовать то, что чувствовал Кант, созерцая звездное небо, - за ранним
завтраком продолжались разговоры о Толстом, причем, узнав, что я русский
(и на этот раз единственный в отеле), многие обращались ко мне с вопросами
о том, знаю ли я его лично и можно ли верить газетному известию, - и
далеко не одно простое любопытство слышалось в их словах.
   Судьба, обыкновенно жестоко лишающая нашу родину выдающихся ее сынов в
самом расцвете их сил, едва они успеют расправить свои крылья во всю меру
своих способностей, на этот раз была необычайно милостива и сохранила нам
Толстого еще на несколько лет. Приближается 80-летие его жизни, и он еще
творит, как бы оправдывая могущий быть примененным к нему стих покойного
Жемчужникова:
   Но в нем, в отпор его недугам, Душевных сил запас велик!
   К этому дню, от предполагавшегося юбилейного чествования которого он
отказался по таким трогательным, глубоким и задушевным основаниям,
появится множество статей с оценкой творчества и деятельности, личности и
значения "великого писателя земли русской". Представить верную и подробную
его характеристику как писателя и деятеля, однако, очень трудно. Он еще
живет среди нас, он слишком еще вплетен своими творениями в нашу
ежедневную действительность, чтобы можно было говорить о нем вполне
объективно. Вместе с тем большинство русских развитых людей, - не
ослепленных бессильной по отношению к нему злобой и умышленным
непониманием, - может сказать вместе с поэтом: "Сей старец дорог нам, он
блещет средь народа...", и поэтому трудно говорить о нем совершенно
беспристрастно.
   Вот почему простые воспоминания о встречах с ним могут оказаться более
своевременными, давая посильный материал для будущего историка и критика.
Этот материал будет представлять собою нечто вроде отдельных кусочков
мозаики, самих по себе не имеющих цены, но в своей совокупности, в руках
искусного мастера, дающих возможность создать цельную, продуманную и
гармоническую картину.
   Желая дать несколько таких кусочков, я решился записать настоящие свои
воспоминания о встречах и беседах с Львом Николаевичем. Но прежде, чем
обратиться к ним, мне хочется сказать два-три слова о том взгляде на
Толстого, который предшествовал нашему личному знакомству, двадцать с
лишком лет назад, и остался у меня неизменным до сих пор.
   Соединение глубины проницательного наблюдения с высоким даром
художественного творчества отражается во всех произведениях Толстого и
дает ряд незабываемых типических образов. Будучи вполне национальным
писателем по мастерскому умению освещать бытовые явления народной жизни,
давая, как никто до него, понимать их внутренний смысл и значение, он в то
же время был всегда и прежде всего вдумчивым исследователем человеческой
души вообще, независимо от условий места и времени.
   Его сочинения - это целые эпопеи, в которых индивидуальная жизнь его
героев сплетается с жизнью и движениями массы. Достаточно в этом отношении
указать на его "Севастопольские рассказы" и на его удивительную по замыслу
и исполнению "Войну и мир", в которых индивидуальное и общественное начала
идут рядом, взаимно дополняя и освещая друг друга. Глубокая
наблюдательность Толстого, которую отнюдь не надо смешивать с острой
проникновенностью психологического анализа Достоевского, дает ему
возможность в самых разнообразных явлениях жизни и в действиях самых
разнородных людей подметить и изобразить стороны или черты, ускользающие
во вседневной жизни от взора читателя. И последний остается пораженным их
знаменательною правдивостью, иногда впервые увидав воплощенным в ярких
художественных образах то, что он много раз на своем веку видел, но
никогда сознательно не замечал.
   На все человеческие отношения отозвался Толстой, - и что бы он ни
изображал, везде и во всем звучит голос неотразимой житейской правды. Он
сам, в одной из первых повестей своих, развертывая яркую картину
одновременного проявления в группе людей, призванных на защиту
Севастополя, высоких порывов человеческого духа и низменных сторон
человеческой природы, определил задачу и основное свойство своего
творчества. "Тяжелое раздумье одолевает меня, - говорит он. - Может, не
надо было говорить этого.
   Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин,
которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы,
чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать,
чтобы не испортить его. Где выражение зла, которого надо избегать? Где
выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей? Кто
герой ее? Все хороши и все дурны... Герой же моей повести, которого я
люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте
его и который всегда был, есть и будет прекрасен, - правда".
   Но не одному изображению правды посвятил Толстой свой могучий талант.
Он - даже в ущерб интересам литературы и объему своего художественного
творчества - отдался исканию правды. Эта вторая сторона его деятельности
не менее значительна, чем первая. Бестрепетною рукою всегда стремился он -
в своих драматических произведениях, сказках, рассказах и повестях, в
своих философских и этико-политических сочинениях - снять обманчивые и
заманчивые покровы с житейской и общественной лжи, в чем бы эта ложь ни
проявлялась - в теориях и практике, в традициях и учреждениях, в обычаях и
законах, в условной морали и безусловном насилии. Взывая к внутреннему
человеку, призывая его "совлечь с себя ветхого Адама", он страстными и
убежденными страницами стремится доказать, что "царство божие" зиждется на
вечных потребностях и запросах человеческой души, независимо и даже
вопреки тем условиям, в которые хочет их поставить извратившееся в своих
стремлениях человеческое общежитие. Можно не соглашаться с некоторыми
отдельными его положениями или сильно сомневаться в возможности их
целесообразного осуществления на практике, но нельзя не отнестись с
горячим уважением к писателю, который не удовлетворяется заслуженною
славой великого художника, а стремится всею силою своего таланта служить
разрешению назревающих вопросов жизни, во имя и с целью уменьшения
страданий и господства действительной, а не формальной только
справедливости.
   Ко всем вопросам, выдвигаемым жизнью или возникающим в глубине души,
начиная с вопроса о семье и воспитании и кончая отношением к смерти,
Толстой подходит с глубокой верой в нравственную ответственность человека
перед пославшим его в мир, с убежденным словом о необходимости духовного
самоусовершенствования, независимо от политических форм, среди которых
приходится жить.
   Он будит совесть, ставя ее - и ее одну - верховным судьей жизни,
побуждений и деятельности человека. Что бы ни писал Толстой, он обращается
к голосу, живущему в тайниках человеческой души, и, действуя страстным
словом или яркими образами, блещущими правдивостью, заставляет этот голос
звучать настойчиво и долго. Этим, конечно, объясняется популярность его
имени и трудов далеко за границами России и то внимание, которое
возбуждает к себе в Западной Европе и в Америке каждое его, даже
незначительное по объему, произведение.


II


   В ясное теплое утро 6 июня 1887 года я сел на станции Ясенки,
Московско-Курской железной дороги, в присланную за мною рессорную тележку
и направился в Ясную Поляну Я ехал туда по любезному и настойчивому
приглашению Александра Михайловича Кузминского, который, будучи женат на
сестре графини Толстой, Татьяне Андреевне Берс (авторше нескольких
прекрасных рассказов из народ ного быта), жил в те годы каждое лето в
Ясной Поляне Он был моим преемником по званию председателя Петербургского
окружного суда, и у него в доме я слышал удивительное чтение А. А.
Стаховичем "Власти тьмы" - чтение, всецело захватившее присутствовавших л
.взволновавшее собравшееся светское общество изображением глубокой драмы в
среде, где предполагалось, на взгляд поверхностного наблюдателя, все
простым и грубо-обыденным. Там же пришлось уже мне самому читать по
рукописи "Крейцерову сонату" - и иногда останавливаться от внутреннего
волнения, сообщавшегося и слушателям этого удивительного произведения, с
которым следовало настоятельно знакомить всех молодых людей, вступающих в
жизнь.
   Есть произведения, оказывающие властное влияние на все миросозерцание,
когда они своевременно воспринимаются молодою душой. Если верно замечание,
что в смысле характера "дитя есть отец взрослого", то в смысле
политических и общественны