вича в парадной форме (да и была ли
она у него?), ни "при орденах"
   Ненавидел он чинопочитание. Однажды лечился он на одном из немецких
курортов. Владельцы отелей наперебой информировали приезжих об
остановившихся у них знатных иностранцах.
   - Как прикажете вас записать? - обратился один из них к Кони. -
Сиятельство? Превосходительство? Нет? Тогда, может быть, тайный или
надворный советник?
   Кто же?
   - Землевладелец. Имение "Ваганьково", - ответил Анатолий Федорович,
вспомнив о принадлежавшем ему участке на Ваганьковском кладбище
   Охотно рассказывал он и о забавных случаях, связанных с его физическими
недостатками. Повстречавшись с Кони после перенесенной им тяжелой болезни,
одна его знакомая сочувственно воскликнула:
   - Как вы плохо выглядите, Анатолий Федорович! На вас просто лица нет!
   - Сударыня, - спокойно ответил Кони, - на мне от рождения лица нет.
   Появляясь в обществе в неизменном черном сюртуке, Анатолий Федорович
считал возможным в течение долгих лет носить потрепанное старомодное
пальтишко, испытавшее на себе все невзгоды "оскорбительного", по выражению
Гончарова, петербургского климата. Вот и позвонил он однажды в этом наряде
у подъезда особняка одного из своих коллег по Государственному совету,
чтобы вручить свою визитную карточку. Старый швейцар с медалями,
презрительно оглядев прохожего сквозь едва приоткрытую дверь, сурово
пробурчал:
   - Проходи, старичок, проходи, - здесь не подают.
   Кони сам рассказывал об этом с лукавой усмешкой, с какой охотно
"обыгрывал" свою фамилию, к слову сказать, не то финскую, не то датскую:
Кони. Так, отказываясь от запрещенного ему врачами кушанья, он острил: "Не
в коня - вернее: не в коней - корм".
   Назначение Кони в 90-х годах в сенат было встречено консервативными
кругами с большим неудовольствием. Черносотенный нововременский журналист
Буренин откликнулся на это назначение злой эпиграммой:
   В сенат коня Калигула привел,
   Стоит он убранный и в бархате, и в злате.
   Но я скажу, у нас такой же произвол:
   В газетах я прочел, что Кони есть в сенате.
   Кони не остался в долгу ответив следующим четверостишием:

   Я не люблю таких иронии
   Как люди непомерно злы!
   Ведь то прогресс, что нынче Кони,
   Где прежде были лишь ослы...


   В нем заговорила кровь отца, автора злободневных куплетов, в свое время
не побоявшегося осмеять "самого"
   Фаддея Булгарина.
   Анатолий Федорович был близким другом нашей семьи, часто бывал у нас,
знал моего отца - пейзажиста К. Я. Крыжицкого. Особенно сдружился он с
нами в последние годы жизни, вел оживленную переписку с моей матерью,
писал и мне [...] Сын знаменитого водевилиста, редактора-издателя журнала
"Пантеон" и известной актрисы и писательницы Ирины Семеновны Сандуновой
(кабинет Кони украшали бережно хранимые портреты родных), Анатолий
Федорович унаследовал от родителей любовь к театру и несомненную
артистическую жилку. Но хотя в жилах его и текла "театральная кровь", он
не только не стал актером, но и никогда не актерствовал ни как оратор на
трибуне, ни как рассказчик в интимном кругу, ни как лектор в широкой
аудитории. Он не расцвечивал свои ораторские выступления пестрыми "цветами
красноречия", никогда не рисовался перед слушателями, но говорил так
выразительно и живо, что вы с пластической отчетливостью видели все то, о
чем он рассказывал. Это были великолепные монологи, убеждавшие ясной,
отточенной мыслью, увлекавшие образностью, живостью повествования.
   Любил он рассказывать о себе, о своих житейских встречах с писателями и
артистами, о случаях из своей судебной практики. У него имелся, так
сказать, набор любимых рассказов, пластинок, которые он охотно и часто
проигрывал. Ему, присяжному оратору и неутомимому говоруну, нужны были не
собеседники, а внимательные слушатели.
   Он всегда сразу завладевал разговором. При нем все смолкали. И хотя
многие его рассказы друзья знали наизусть, все же слушать их вновь и вновь
было истинным удовольствием.
   Перелистывая сейчас страницы его книг, находишь довольно точную запись
его устного изложения. И все же тот, кто никогда не слышал "живого Кони",
никак не может составить себе представления о его манере речи, о его
мастерстве живого слова. Совершенно прав А. Р. Кугель, утверждавший в
некрологе Кони, что его устные рассказы намного превосходили записанные
мемуары. Ученик Кони по Училищу правоведения, стяжавший мрачную
известность царский министр И. Г. Щегловитов, завидуя ораторскому таланту
учителя и остро ненавидя его за приверженность к строгой законности,
издевательски называл Кони "соловьем, который сладко поет" и "дамским
угодником", намекая на успех, который, несмотря на свою неказистую
внешность, Кони имел у женщин.
   В пятитомник "На жизненном пути" Кони включил не только описание
крупных судебных процессов, но и свои литературные воспоминания о русских
писателях, с которыми дружил и близко соприкасался в жизни и творческом
труде - о Достоевском, Тургеневе, Гончарове. Но насколько же выигрывали
эти страницы воспоминаний в его устной передаче! Хотя бы рассказ о
заброшенности Тургенева в доме Виардо - с каким нежным сочувствием и
грустной горечью говорил он о том, как, отправляясь с Кони обедать в один
из парижских ресторанов, Тургенев хотел надеть вместо поношенного
бархатного пиджака серый сюртук, но оказалось, что одна пуговица оторвана
совсем, другая держится на ниточке.
   Не все, что рассказывал Кони, вошло в его пятитомник.
   Любил он говорить и о Толстом. Ведь это именно он, Кони, дал Льву
Толстому сюжеты "Власти тьмы" и "Воскресения" - в черновом наброске
Толстой назвал его "конивская повесть". Анатолий Федорович всегда брал под
защиту жену писателя. Хорошо зная царившую в Ясной Поляне семейную
атмосферу, он доказывал, как трудно быть женой великого человека, женой
автора "Крейцеровой сонаты".
   Круг литературных интересов Кони был очень широк.
   В 1915 году он подарил мне отдельный оттиск своей чрезвычайно
любопытной статьи под названием "Земноводный круг", скромно назвав ее
"библиографической справкой".
   В ней говорится о старинных русских книгах, содержащих описание разных
заморских стран, даются характеристики нравов и обычаев тамошних жителей.
В подборке что ни цитата - перл. Смакуя, выписывает автор чудесные
старинные обороты речи, эпитеты, словечки, выражения. Вот, например,
сообщение о "монокулях об одной ноге, а коли солнце печет, и они могут
покрыться ногою, как лапой".
   Или вот как современник описывает красавицу Ксению Годунову: отроковица
"бровми союзна, телом изобильна...
   волосы имея черны, аки трубы на плечах лежащи".
   И дарственную надпись на этой своей работе Анатолий Федорович,
разумеется, сделал в стиле того далекого времени:
   "совопроснику мира сего".


3


   Если в наши дни Кони помнят как юриста и литератора, то его театральная
деятельность мало кому известна и, в сущности, еще совсем не изучена. А
между тем, его театральное наследие велико, а связи его с представителями
театрального мира достаточно обширны.
   Вот статья Кони "Из далекого прошлого" - рассказ о самых ранних
театральных впечатлениях. Еще ребенком видел он Каратыгина в "Тарасе
Бульбе", великого Щепкина в "Матросе", а позже Садовского в ролях Юсова
("Доходное место") и Оброшенова ("Шутники"), Неизгладимый след оставили в
его душе корифеи Малого театра, который обогащал его впечатлениями,
имевшими силу жизненного урока. "Если университет, - пишет Кони, - давал
знания, то яркие образы, даваемые Малым театрам, указывали на необходимые
нравственные условия человеческой деятельности". Посещая Щепкина, отец
Кони иногда брал с собою сына - так довелось Анатолию Федоровичу повидать
прославленного негритянского трагика Аиру Олдриджа. Запомнился ему и автор
"Аскольдовой могилы" Верстовский, знаменитые актрисы Репина и
Львова-Синецкая. [...] Станиславский называл себя "неисправимым
реалистом". Таким же был и А. Ф. Кони. Чуждый декадентскимодернистским
течениям в искусстве, он был верным другом Московского Художественного
театра и Александринки, как петербуржцы ласково называли свой любимый
театр.
   Анатолий Федорович любил рассказывать об обвинительной речи, с которой
он обратился на торжественном банкете к создателям Художественного театра,
обвинив их во взломе "четвертой стены" и убийстве милой, всеми горячо
любимой... рутины! К. С. Станиславский, как известно, включил эту
"прокурорскую" речь Кони в свою книгу воспоминаний. Запись довольно точно
передает текст речи, но в изустной передаче Кони сопровождал рассказ
великолепной мимикой, иллюстрировал живыми интонациями: он говорил суровым
тоном государственного обвинителя, его негодование все возрастало, и
только под конец, предлагая подвергнуть виновных самому суровому наказанию
- навсегда заключить их в наши сердца, лукаво улыбнулся...
   Весной 1917 года, после свержения царского режима, по предложению Кони
и Н. А. Котляревского, Станиславский был избран почетным академиком.
Константин Сергеевич сердечно благодарил Кони за "неизменное доброе
внимание" к нему лично и к Художественному театру, за духовную поддержку,
особенно ценную в те тяжелые дни, когда молодому театру "приходилось с
большим трудом завоевывать себе право существования". "И вот тогда, -
писал Станиславский А. Ф. Кони, - Ваше авторитетное слово давало нам веру,
бодрость и защиту". Станиславский назвал Кони верным другом театра и
артистов. Он им и был на протяжении всей своей долгой жизни.
   Яркий свет на личность Кони проливает его переписка с М. Г. Савиной. Он
преклонялся перед ее талантом - арти стка делилась с ним своими радостями
и горестями, ждала его дружеских советов в делах житейских и театральных.
   Когда в 1883 году молодая Савина, расстроенная административными
порядками казенного театра, решила уйти из Александринки, Кони послал ей
теплое, сердечное письмо, доказывая всю пагубность такого опрометчивого
решения.
   "Савина, - писал он, - не есть только имя личное - это имя
собирательное, представляющее собою соединение лучших традиций, приемов и
преданий с талантом и умом Вы сами по себе школа - и должны как солдат
стоять на бреши, пробитой в искусстве нелепыми представителями театральной
дирекции" [М Савина и А. Кони Переписка.- Л., М., 1938.- С. 29].
   Анатолия Федоровича сближала с Савиной также любовь к их "взаимному
другу" - Тургеневу, память которого оба свято чтили. Изданию переписки
Тургенева с Савиной Кони предпослал обширную, чрезвычайно интересную
статью, прекрасно обрисовав духовный облик обоих корреспондентов, которых
близко знал и горячо любил.
   Верный друг театра и артистов, Кони с глубокой скорбью пережил смерть
трех старейших мастеров Александрийского театра - в 1915 году ушли из
жизни Савина, Стрельская, Варламов.
   Любопытно, что даже как театральный зритель Кони оставался юристом.
Так, сцену убийства Цезаря в спектакле Художественного театра он
использовал для доказательства недостоверности свидетельских показаний: на
вопрос, как произошло убийство, все "свидетели", то есть зрители, дали
самые разноречивые ответы. Вот и доверяй после этого рассказам очевидцев!
   Хочется упомянуть еще об одном поступке Кони, свидетельствующем о его
необычайной душевной теплоте, об удивительном умении прийти на помощь в
трудную минуту добрым и мудрым словом.
   Осенью 1897 года на первом представлении в Александринском театре
провалилась чеховская "Чайка". Критики единодушно обрушили на автора поток
недоброжелательных, а порою злых и даже издевательских рецензий.
   (Один из критиков заявил, что это не "Чайка", а просто дичь!) Кони
оказался в числе немногих, сумевших понастоящему понять и оценить этот
шедевр. Чехова не могло не тронуть теплое и умное письмо Кони. Сделанный
им глубокий анализ этой пьесы до сих пор цитируется исследователями
драматургии Чехова.


4


   После смерти отца мы переехали в более скромную квартиру на углу
Знаменской (ныне улица Восстания) и Ковенского переулка и оказались
близкими соседями Кони.
   Но квартира помещалась на четвертом этаже, и, поздравив нас с
новосельем, Анатолий Федорович с грустью писал, что встречи теперь
невозможны, так как он не в силах подниматься так высоко без лифта. Но
желание видеть его преодолело эту трудность: на всех лестничных площадках
в дни его прихода расставлялись стулья, и он без особенного напряжения, в
несколько "присестов", осиливал подъем.
   Именно в эти предреволюционные годы мне довелось чаще всего встречаться
с Кони обычно у нас за обеденным столом, когда завязывалась оживленная
беседа на самые разнообразные темы - от модного тогда спиритизма, над
увлечением которым все мы весело подсмеивались, или получившего в то время
широкое распространение учения о переселении душ (тут, приходится
сознаться, мнения расходились!) до политических вопросов.
   Умным, зорким глазом вглядывался он в развивавшиеся тогда грозные
события. Когда в 1912 году вспыхнула Балканская война, Кони, помню,
говорил, что это только начало, пролог к неизбежной схватке великих
держав. А когда разразилась Первая мировая война, отвечая на волновавший
всех нас тогда тревожный вопрос - куда же мы идем? - он отвечал: "К
революции". Он понимал ее неизбежность.


5

   1917 год. Октябрь.


   Кони шел тогда уже восьмой десяток. Но, отставленный от дел и
скучнейших заседаний в прекратившем свое существование Государственном
совете, а затем и сенате, он не оказался выброшенным за борт, а сумел
найти себе место и в новой жизни как писатель, лектор, докладчик, издавая
книги и выступая с публичными беседами об этике общежития, о смысле жизни.
Он преподавал в университете, в Институте живого слова и даже в
Пролеткульте!
   Совмещая юриспруденцию с художественной речью, он, верный друг театра,
устраивал силами учащихся инсценированные суды, обучал приемам ораторского
искусства, наблюдал за чистотою речи.
   И вот что важно и ценно: старый царский сановник нашел общий язык с
новой аудиторией, выступая перед рабочими, студенческой молодежью, даже
матросами. Новые, советские слушатели горячо благодарили его за
содержательные, умные беседы.
   Однажды ему довелось выступить в Аничковом дворце, в той самой зале, в
которой - как рассказал Анатолий Федорович одному из своих друзей -
Александр III в грубых и резких выражениях высказал ему свое недовольство
оправданием Веры Засулич. "А ныне, - говорит Кони, - в этой самой зале я
читаю лекции собравшимся учителям, и весь порядок вещей, олицетворявшийся
Александром Третьим, и основанный на нем "образ действий" канул, надеюсь,
в вечность".
   Кони делил свою сознательную жизнь на четыре периода. "До двадцати лет,
- говорил он, - я был дурнем, с двадцати до сорока - молодость, от сорока
до шестидесяти - творческий расцвет, ну а после этого - старость..."
   Юмор не покидал его до конца дней. Ему трудно было добираться в
университет с Надеждинской, где он прожил последнюю часть жизни. За ним
присылали лошадь. Но вот бывшее конюшенное ведомство перевели в Москву, и
ему пришлось отказаться от чтения университетского курса.
   Но он и тут шутил: "Подумайте, лошади в Москве, а Кони - в Петрограде!"
   Очень любил Анатолий Федорович рассказывать о встрече с одним из своих
старших соратников по судебной реформе шестидесятых годов 90-летним
Вилленбаховым.
   Тот пожаловался, что вот в прошлом году поскользнулся у Исаакиевского
собора, с тех пор почему-то "ножка стала пошаливать".
   - Да, впрочем, мне ведь уже девять десятков. А вам сколько, Анатолий
Федорович?
   - Семьдесят пять, - ответил Кони.
   - Завидный возраст! - вздохнул Вилленбахов.
   Достижение Анатолием Федоровичем этого завидного возраста совпало с
тяжелым 1919 годом. Пять лет спустя общество "Старый Петербург" скромно
отметило его восьмидесятилетие, а через три года его не стало. К смерти
Анатолий Федорович относился как истинный философ.
   В связи с этим вспоминается еще один любимый его рассказ, которым он
часто делился со своими слушателями.
   Однажды острый приступ тяжелого недуга приковал Кони к постели. Он
обратился за помощью к одному из своих друзей - врачу Н. Тот его
внимательно выслушал, похмыкал и задумался. А вместо ответа на вопрос
Кони, что же ожидает его дальше, приятель указал на стоптанные туфли у
постели пациента и сделал рукой жест (Кони великолепно его имитировал),
обозначавший полет и безбрежные воздушные просторы.
   Но Кони не только пережил своего друга-эскулапа, но, по причудливому
капризу судьбы, оказался его душеприказчиком. И вот, разбирая бумаги
покойного, он наткнулся... на свой некролог, написанный доктором в тот
самый день, когда он так деликатно сравнил сердце пациента с истрепанными
туфлями. Врач только оставил место, чтобы проставить число: месяц кончины
был заранее указан!
   Кони до конца дней сохранил работоспособность и ясность мысли. На
девятом десятке он вставал, как обычно, в 5 - 6 часов утра и садился за
письменный стол. Работал без очков, прекрасно слышал. Днем иногда
выступал, читал лекции. В хорошую погоду сидел в больничном садике
напротив своего дома [Теперь на доме, где жил и умер А. Ф. Кони,
установлена мемориальная доска]. Вечерами делал доклады, много читал [...]
Жизнь Анатолия Федоровича может служить прекрасным примерам идеальной
честности и бескомпромиссности, огромного трудолюбия, преданной любви к
родной речи, к русской литературе, к нашему искусству, к человеку.
   А книги его будут давать пищу уму еще многих и многих поколений
читателей [...]



   Г. К. Крыжицкий

   Впервые опубликовано в журнале "Звезда" (1966. - Э 10).
   С. 437. Крыжицкий К. Я. (1858 - 1911) - художник-пейзажист.
   С. 438. Кугелъ А. Р. - театральный деятель.
   Щегловатов И. Г. (1861 - 1918) - министр юстиции в 1906 - 1915 гг.,
крайний монархист-черносотенец.
   С. 440. Котляревский Н. А. (1863 - 1925) - известный литературовед,
академик.



   Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова

   Художник М. 3. Шлосберг

   Кони А. Ф.

   К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.


   В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.

4702010101-251
   К --------------- 80-89 PI
   М-105(03)89

ISBN 5-268-00133-7




   Анатолий Федорович Кони
   ИЗБРАННОЕ

   Редактор Т. М. Мугуев
   Художественный редактор Б. Н. Юдкин
   Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
   Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко

ИБ Э 5304


   Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
   Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
   Изд. инд. ЛХ-245.
   Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
   Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
   OCR Pirat



   А.Луначарский.
   Три встречи. Из воспоминаний об