остальные  барабанщики,
разобрали свои инструменты.
   Олег стал подавать рапиры.
   Сыронисский и Стихотворов вышли на крыльцо.
   - Между  прочим,  ваше  оружие  куплено на  деньги домоуправления,  -
заметил Сыронисскии.
   - Не все, - сказал Олег. - Восемь рапир - мои.
   - Странно  вы  себя  ведете,   Олег  Петрович,   -   мягко  заговорил
Стихотворов.   -   Только  усугубляете  дело.  Комиссия  все  это  будет
учитывать.
   - Представляю, что это за комиссия, - усмехнулся Олег.
   - Обычная. Товарищи из уличного комитета, методисты, представители...
   - И  ни  одного  комсомольского  работника.  Ни  одного  человека  из
родителей наших ребят!
   - Вы что же, не доверяете нашей общественности?
   - Я не доверяю Сенцовой и ее приятелям. Вам, кстати, тоже.
   - И это вы говорите при детях!
   Олег подал Мите кинопроектор.  Затем протянул Генке зачехленный флаг.
Генка взял его на плечо.  Митя и Сер„жа встали по сторонам от Кузнечика.
Олег  оперся  ладонями  о   подоконник  и   легко  выпрыгнул  на  улицу.
Сыронисский подошел и протянул растопыренную ладонь.
   - Все? Теперь прошу ключ.
   Олег молча поднял на  шнурке плоский ключик.  Он  качался над ладонью
Сыронисского, и пальцы у того выжидательно шевелились.
   Олег зашвырнул ключ далеко-далеко. За тополя, за забор.
   - Мальчишка! - крикнул Сыронисский.
   - Ломайте дверь, - сказал Олег. - Вам не привыкать.


   Они  шли  к  дому Олега.  Их  группа напоминала остатки разгромленной
армии.  Олег молчал. Ребята тоже молчали. "Как во сне, - подумал Сер„жа.
- Идем,  смотрим,  а  все  будто ненастоящее".  Действительно,  то,  что
случилось,  даже в  голове не укладывалось.  Жили,  работали,  смеялись,
сражались,  радовались.  Никто  не  верил,  что  может  так:  трах  -  и
кончиться.
   Димка подошел к Сер„же и шепотом спросил:
   - Как мы теперь?
   Олег услышал.
   - Барабаны возьмете себе домой,  -  сказал он. - Рапиры потом возьмут
капитаны. Ну... и все остальное распределим. А там посмотрим.
   Их  догнала желтая  милицейская машина.  Выскочил на  тротуар смуглый
лейтенант.
   - Олег Петрович, подождите... Вы не помните меня? Мы встречались.
   - Да? - сухо сказал Олег.
   - Вы,  наверно,  забыли.  Я к вам в интернат,  в Красный Берег,  двух
пацанов привозил.
   - А, помню, - сказал Олег. - Было дело.
   Все медленно двинулись дальше, и лейтенант пошел рядом с Олегом.
   - Я все понимаю,  - сказал он. - Только ничего нельзя было сделать...
Я,  когда  мальчишкой был,  у  нас  такие деятели во  дворе волейбольную
площадку загубили.  Куры,  говорят,  пугаются и белье сушить негде. Мы -
знаете что? - в газету тогда пошли. Почему бы вам не пойти в газету?
   Сер„жу словно толкнуло! Как он мог забыть! Газета! Алексей Борисович!
   Всадники...
   - Олег! Я знаю, что делать! Я завтра же...


                                   7

   Утро было ветреное,  влажное, с проблесками солнца, которое то и дело
выскакивало из-за быстрых клочковатых облаков.  На газонах,  среди рыжей
травы, дотаивал ноздреватый снег.
   Асфальт  был  мокрый.   Двухэтажный  особняк,  в  котором  помещалась
редакция,  отражался в нем, как белый пароход в темной реке. А несколько
разнокалиберных автобусов, стоявших у редакции, были похожи на катера.
   Сер„жа перешел дорогу и толкнул тяжелую дверь.
   "Лишь бы Алексей Борисович никуда не уехал", - подумал он.
   В бледно освещенном вестибюле было много людей. Одни стояли группами,
другие  суетливо проходили в  разные концы.  И  Сер„жу кольнула тревога.
Было  что-то  непонятное в  поведении людей.  И  только через  несколько
секунд Сер„жа понял:  они  все  молчат или  говорят очень тихо.  Столько
людей - и такая приглушенность. Словно все боятся чего-то.
   "А может быть,  так полагается, - подумал Сер„жа. - Может быть, нужно
для  работы,  чтобы  всегда  в  редакции стояла тишина?"  Но  как-то  не
вязалось это с  Алексеем Борисовичем,  с  его веселым характером,  с его
улыбкой.
   Сер„жа оглянулся.  Никто не  обращал на  него внимания.  Он подошел к
высокой худой женщине, которая одиноко стояла у колонны и курила.
   - Простите... Алексей Борисович, товарищ Иванов... он сейчас здесь?
   Женщина слегка вздрогнула, приподняла подкрашенные брови и напряженно
посмотрела на Сер„жу.  Словно не поняла его,  но очень старалась понять.
Наконец она кивнула,  странно моргнув при этом,  и  медленно показала на
лестницу.
   "Что с  ними со всеми?"  -  еще раз подумал Сер„жа.  Но главное,  что
Алексей Борисович был в редакции. Сер„жа двинулся к лестнице.
   - В  третьей  комнате,  -  хрипловато сказала  ему  вслед  женщина  и
закашлялась.
   В коридоре второго этажа, как и внизу, стояла напряженная тишина.
   Дверь  в  третью комнату была  открыта,  но  вход  загораживали спины
неподвижно стоявших людей.  Так бывает, котла идет большое собрание и не
всем участникам хватило места.  Сер„же показалось, что сейчас из-за спин
донесется голос выступающего. Но в комнате было тихо.
   Он  подошел,  не  очень надеясь что-нибудь рассмотреть и  понять.  Но
кто-то оглянулся на него, кто-то вполголоса сказал:
   - Пропустите мальчика...
   И спины раздвинулись перед ним.
   С  дико нарастающей тревогой,  ощущением непонятной,  но большой беды
Сер„жа пошел вперед среди молча расступившихся людей...
   Он сразу узнал Алексея Борисовича, хотя сейчас лицо у него было очень
худым.  Голова тяжело вдавилась затылком в подушку, а большой подбородок
приподнялся и от этого казался еще более острым.
   Боковая стенка гроба почти сплошь была закрыта цветами и  зеленью.  И
сверху тоже были цветы.  И  если бы не белая,  нелепая какая-то подушка,
могло показаться, что Иванов упал навзничь в траву от выстрела в упор...
   Когда случается неожиданная и большая беда, человек падает в нее, как
в пропасть.  Все,  что есть вокруг,  становится расплывчатым,  неважным,
ненужным и пролетает мимо, не оставляя следа.
   В Сер„же словно отключился механизм,  отсчитывающий время. Совершенно
не знал он, прошла минута, или час, или три. Сер„жа порой встряхивался и
замечал тогда кое-что вокруг.  Один раз он обратил внимание,  что полной
тишины все-таки нет:  шепотом переговаривались люди,  где-то очень глухо
играла хмурая тягучая музыка.  Потом он  увидел,  как  у  гроба меняется
почетный караул - четыре человека с черно-красными повязками на рукавах.
Вот встали трое мужчин и  девушка с  повязкой на рукаве пушистого синего
свитера.  Девушка вдруг закрыла руками лицо  и  пошатнулась.  Ее  быстро
подхватили под локти.  Но она тряхнула головой, опустила от щек ладони и
осталась стоять с мокрым затвердевшим лицом...
   Вот такие отдельные вещи иногда замечал Сер„жа.  А потом опять словно
тонул в ощущении полного и непоправимого несчастья.
   В этом несчастье была не только смерть одного человека. В нем крылась
гибель отряда,  потому что  человек,  на  которого была главная надежда,
лежал мертвый. Будто убитый из предательской засады.
   Время  от  времени Сер„жа спохватывался:  как  можно  думать о  своих
делах,  когда здесь такое горе?  Но скоро мысли возвращались к "Эспаде".
Смерть Иванова и  судьба отряда сплетались в  один клубок.  И  возникало
чувство  окончательного  поражения.   Такую   безнадежность  испытывает,
наверно,  командир,  который,  отступая,  надеется на последний резерв и
вдруг узнает,  что  резерв разгромлен:  лагерь сожжен и  солдаты мертвы.
Наступать не с кем и отступать некуда...


   Кто-то взял Сер„жу за плечо. То ли просто так, то ли чтобы опереться.
Он оглянулся. Это была женщина, с которой Сер„жа разговаривал внизу. Она
смотрела на  Сер„жу темными,  очень  глубокими глазами.  Потом  спросила
медленным шепотом:
   - Ты... его знал?
   - Да, - прошептал Сер„жа. И тут ему стало очень обидно, что обещал он
Алексею Борисовичу зайти или позвонить,  да так и не собрался.  А теперь
уж ничего не поделаешь.
   - Я ведь не знал...  -  с раскаянием прошептал Сер„жа.  - Я к нему по
делу пришел, к живому...
   Женщина не удивилась. Она тихо покашляла и сказала:
   - Многие не  знали...  Он работал до последнего дня,  а  лечиться все
было  некогда.  Торопился книжку  закончить.  А  что  болеет,  почти  не
говорил.
   - Почему он умер?
   - Сердце...
   Люди задвигались,  стали выходить,  и Сер„жа понял, что ему тоже надо
идти.  В  дверях он оглянулся.  И  только сейчас увидел на стене большой
фотопортрет  Иванова.   Алексей   Борисович  улыбался  знакомой-знакомой
улыбкой,  как тогда,  на станции. Сер„жа вдруг подумал, что, может быть,
последний раз видит живое лицо Алексея Борисовича.  Он  остановился,  но
его мягко подтолкнули, и пришлось выйти в коридор.
   Женщина вышла вместе с ним.
   - Ты поедешь на кладбище? - спросила она.
   Сер„жа не знал,  надо ли ехать. Но сейчас ему показалось, что если не
поедет, то опять обманет Алексея Борисовича. Как тогда: обещал навестить
и забыл.
   А можно? - спросил он.
   - Да.
   - А как ехать?
   - Садись в автобус. В любой.
   Сер„жа вышел на улицу.  Автобусы стояли вереницей.  Сер„жа забрался в
самый дальний.  Он приткнулся на заднем сиденье и  стал смотреть в окно.
Из  дверей  редакции  выходила молчаливая толпа.  Стали  выносить венки,
потом  вынесли крышку  гроба.  Ухнул  и  тягуче заиграл оркестр.  Сер„жа
отшатнулся от  окна  и  не  стал смотреть и  слушать.  Однажды тетя Галя
рассказывала, как хоронили ее подругу, и говорила о небритых подвыпивших
музыкантах,  которые торговались из-за  лишней десятки.  Сер„жа не хотел
видеть такой оркестр. Зачем он здесь?
   В автобус начали садиться люди.  Послышался обычный громкий разговор,
кто-то даже рассмеялся.  Это было дико. Сер„жа приткнулся в угол и молча
ехал до самого кладбища.
   Автобус шел долго.  Потом вереница машин остановилась, и люди пошли в
распахнутые высокие ворота,  мимо церкви,  у  которой был какой-то очень
праздничный купол:  синий  с  золотыми звездами.  На  высоком  церковном
крыльце  сидели  старухи  в   черных  платках.   Время  от  времени  они
крестились.  На  нижней ступеньке крыльца примостилась серая кошка.  Она
умывалась и равнодушно глядела на проходивших.
   Сер„жа впервые оказался на  кладбище.  Вслед за незнакомыми людьми он
шел  по  раскисшей  дороге,  потом  пробирался среди  могильных оградок,
решетчатых обелисков со звездами и крестов.  Почти всюду лежал еще серый
снег.  А  там,  где он сошел,  виднелись прошлогодние листья и поблекшие
стружки искусственных цветов.
   Наконец подошли к  могиле.  Она  Сер„же показалась похожей на  окоп с
двумя глинистыми брустверами по краям.
   На краю могилы поставили гроб. Сер„жа не решился подойти близко.
   Стали говорить разные люди.  И говорили,  в общем-то, одно и то же: о
том,  какой хороший человек был Иванов и как много он работал. И что его
не забудут. Это была правда. По крайней мере, Сер„жа никогда не забудет,
хотя видел Алексея Борисовича один раз в  жизни.  Ну и что же,  что один
раз? Иных видишь каждый день, а лучше бы не видеть совсем...
   Сер„жа тоже мог бы сказать, что за человек был журналист Иванов...
   Опять заиграл оркестр.  И Сер„жа наконец заметил музыкантов. Это были
совсем не  те  музыканты,  каких он боялся.  Сер„жа увидел серые шинели,
шапки со  звездами и  голубые погоны.  И  марш был не обычный похоронный
марш, изматывающий душу. Это была сдержанная, суховатая какая-то музыка.
Сквозь негромкие голоса труб  иногда пробивалась четкая,  почти маршевая
дробь барабана.
   Рядом с  Сер„жей стоял грузный мужчина в  плаще и  помятой шляпе.  Он
посмотрел по сторонам,  словно искал кого-то,  заметил Сер„жу, отрывисто
сказал:
   - Теперь что? Играй не играй... Теперь все равно...
   - А почему такой оркестр? - спросил Сер„жа. - Разве Алексей Борисович
был военный?
   - Нет,  -  откликнулся мужчина. - Но он писал о них много. Особенно о
летчиках. Они его помнят.
   Снова  коротко простучал барабан,  и  Сер„жа вспомнил о  барабанщиках
"Эспады".  И  опять  ему  стало неловко перед собой,  что  думает он  об
отряде, а не об Алексее Борисовиче. Но ничего он не мог поделать.
   Через спины тех,  кто  стоял впереди,  Сер„жа увидел,  как замелькали
лопаты.  Кое-кто  стал расходиться.  Пошел и  Сер„жа.  Ему навстречу дул
мягкий ветер. В этом ветре медленно качались вверху темные, почти черные
сосны. А небо над ними было серое.
   Сер„жа вышел с кладбища.  Сесть в автобус он не решился: мало ли куда
они  поедут.  Он  подумал,  что  отыщет  остановку любого  троллейбуса и
доберется куда-нибудь ближе к центру. А там до дома недалеко.
   Он пошел по краю асфальтовой дороги. Шел и смотрел на свои ботинки. К
левому ботинку прилип коричневый листик с  тремя отростками.  Похожий на
отпечаток птичьей лапы. Это был мертвый листок. Сер„жа тряхнул ногой, но
листок держался крепко. Пожухлый, прошлогодний...
   Неужели когда-нибудь  снова  будет  летнее небо  с  желтыми облаками,
живая трава,  лиловые метелки иван-чая, пунцовые лампочки клевера и звон
шмелей?
   А если и будет, никогда не пойдут по этой траве загорелые барабанщики
"Эспады"...
   Сер„жа отчетливо вспомнил вечер на  реке,  огоньки по  берегам,  стук
мотора и  густой запах трав,  пришедший с  лугов.  Будто вот  сию минуту
стоял  Сер„жа  на  палубе,  прижимался коленями к  металлическим прутьям
поручней,  а  рядом был  Алексей Борисович и  держал на  Сер„жином плече
крепкую узкую ладонь.
   И  как ответ на  это воспоминание,  легла ему на  плечо тяжелая рука.
Сер„жа вздрогнул и обернулся.
   Он увидел узкое, похожее на топор лицо и печальные, не подходящие для
такого жесткого лица глаза.
   - Узнал? - спросил мужчина.
   - Да, - сказал Сер„жа. - Вы тогда приходили в школу.
   - Верно. Это я писал о тебе заметку.
   - А... - откликнулся Сер„жа. Но что еще сказать, не знал. Не говорить
же "спасибо".
   - Я думал тогда, вы из милиции, - сказал он наконец.
   - Нет,  я работал с Алексеем,  -  проговорил мужчина,  медленно шагая
рядом.  -  А теперь... Вот ведь какая беда у нас... Ему бы жить да жить.
Сколько еще мог написать...
   - Он успел закончить книгу? - спросил Сер„жа.
   - Успел...  Печатается уже.  Не пропусти смотри.  В  магазинах она не
залежится, это я точно говорю.
   - А как называется?
   - Как называется? "Верьте всадникам". Разве ты не знал?
   - Нет.
   - Там про разных людей рассказы. Про разные встречи. И про тебя.
   - Про меня?
   - Ну да. Про тот случай на станции. Ты помнишь?
   - Еще бы, - сказал Сер„жа. - Но... чего же там про меня-то писать?
   - Да уж Алексей знал чего... Разве он тебе не говорил?
   С тихим отчаянием Сер„жа сказал:
   - Я его не видел с тех пор.  Если бы я знал! Я ведь и сегодня пришел,
потому что беда случилась.
   Товарищ  Алексея  Борисовича  помолчал.   Потом  проговорил,   словно
успокаивая Сер„жу:
   - Бывает  и  так.  Суетишься,  бегаешь,  некогда с  хорошим человеком
увидеться. И приходишь только тогда, когда узнаешь, что с ним несчастье.
   - Да не так, - все с той же горечью сказал Сер„жа. - Я же не знал про
Алексея Борисовича ничего.  Я  к  нему  к  живому шел,  со  своей бедой.
Вернее, с нашей...
   Ничего не  изменилось на  первый взгляд.  Но сразу будто тверже стала
рука мужчины на Сер„жином плече.
   - А что произошло? - спросил он уже по-иному, быстро и четко.
   - Да не все ли равно? - откликнулся Сер„жа. - Теперь-то уж...
   Мужчина придержал его за плечо, зашел вперед и глянул в лицо. Глаза у
него были теперь точными, как у снайпера.
   - Да ты что,  мальчик... У Алексея же остались друзья!.. Ведь есть же
газета!..


                                   8

   Когда  умерла мама,  Сер„жа много  ночей  подряд видел один  сон.  Не
страшный,  но  какой-то безнадежный.  Будто они с  папой идут по унылому
пустырю,  где  торчат кусты высохшего бурьяна.  И  тянется вдоль пустыря
неровный серый забор из щербатых досок.  А папа молчит,  молчит... И все
это  -  очень  долго.  Сер„жа зачем-то  держит на  тонком ремешке пустой
большой термос,  и  он при каждом шаге стукает Сер„жу по ноге...  Потом,
когда уже совсем темно,  приходят они домой. Дом заброшен и пуст. Мебели
нет, мусор на полу, клочьями висят на стенах отставшие обои. От одинокой
лампочки - жидкий желтый свет.
   С  минуту Сер„жа и  папа стоят на  пороге пустой комнаты.  Потом папа
берет его за руку. Молча. Опять надо идти. И теперь уже неизвестно, куда
и зачем.  Куда-то сквозь пустые черные улицы с редкими огоньками,  через
рельсовые пути,  по  ночному полю.  Сер„жа  знает,  что  шагать придется
всегда и,  кроме этой дороги,  ничего уже не будет. И ему не страшно, не
горько даже,  а  просто очень темно и пусто на душе.  А термос по ноге -
стук, стук...
   С  такой же пустотой и  безнадежностью возвращался Сер„жа с кладбища.
До той минуты, пока журналист Владимир Матвеевич Ларцев не догнал его на
обочине.
   "Да ты что, мальчик..."
   У него ладонь была узкая и крепкая, как у Иванова.
   "У Алексея же остались друзья!"
   Как он сам не подумал об этом? Дурак, честное слово.
   "Ведь есть же газета!"
   Сер„жа  улыбнулся.   Даже  в   очень  тяжелые  минуты  человек  может
улыбнуться,  если к нему возвращается надежда.  Пусть вместе с болью,  с
горем,  с тревогой -  но все равно надежда. Значит, что-то есть впереди.
Значит, можно держаться прямо.
   - Будут поминки,  -  сказал Владимир Матвеевич. - Я не пойду. Алексей
не простил бы такой траты времени. Мы поедем в редакцию, и ты расскажешь
все.


   Домой Сер„жа вернулся в сумерках.
   - Сергей,  в чем дело?  -  жестко спросил отец.  -  Вчера ты убежал с
уроков.  Сегодня прогулял весь день.  Из  школы звонят!  Хоть в  милицию
заявляй!.. Что случилось? Что было вчера и сегодня?
   Сер„жа стащил куртку, медленно повесил на крючок. Голова кружилась от
голода и усталости.
   - Вчера, - сказал он, - разгромили у нас отряд...
   - Это я знаю. Но при чем здесь школа? Ты пропустил два дня.
   - Я  с  утра в  редакцию пошел,  к  Алексею Борисовичу...  А он умер.
Сегодня  хоронили,  -  сказал  Сер„жа  и  понял,  что  сейчас  заплачет.
Переглотнул, замолчал.
   Папа наклонился над ним:
   - Сергей, ты это что... Это правда?
   - Да... Потом я познакомился с Ларцевым. Это друг Алексея Борисовича.
Я ему про отряд рассказал.  А потом мы с ним поехали к Олегу.  Надо было
скорее. Надо же спасать "Эспаду"...
   Сер„жа сел на табуретку,  и  наступило молчание,  которое они с отцом
лишь  изредка  разбивали короткими вопросами и  ответами:  "На  кладбище
ездил?" -  "Да".  - "А что с Алексеем Борисовичем?" - "Сердце". - "Ты не
знал?" - "Нет".
   Наконец папа сказал:
   - Я  понимаю.  Но  позвонить домой,  чтобы люди с  ума не  сходили от
беспокойства, ты, наверно, мог...
   - Не догадался. В голове такой звон... Ты не ругайся, папа.
   - Да  я  не  ругаюсь.  Ваша завуч ругается,  звонила мне...  Ужинай и
ложись, ты прямо черный от усталости... Постой, позвони сначала Генке, а
то он извелся из-за тебя.


   Завуч Елизавета Максимовна грохнула указкой по столу
   - Пусть там,  на задних партах,  помолчат, пока я говорю! Иначе будем
говорить по-другому!  Я  спрашиваю не вас,  а Каховского.  Как он посмел
самовольно посреди урока уйти из  класса?  Как  он  посмел прогулять два
дня? Без всякой причины!
   На задних партах не хотели молчать.
   - Ничего себе:  без причины!  -  громко сказал Павлик Великанов.  - У
людей клуб громят, а они сиди и задачки разбирай!
   - Великанов!  Помолчи, будь любезен! Никто ничего не громил, к вашему
сведению.  Их  клуб закрыли по решению руководства.  И  раз его закрыли,
значит, надо!
   - Кому надо?  -  спросил Сер„жа.  -  Сенцовым надо?  Тетушкам разным,
которые жалобы пишут?  Они хотят,  чтобы мы цветочки поливали,  а вместо
клинков чтоб вязальными спицами работали!
   Елизавета Максимовна помолчала и сказала негромко, даже печально:
   - Каховский,  Каховский...  Что  с  тобой  случилось?  Ты  мог  стать
гордостью школы. А ты...
   - А что он? - вежливо спр