осила Люся Колосницына.
   - Что он? - доброжелательно переспросила Елизавета Максимовна. - А вы
сами не знаете?  Его постоянные выходки!  В течение всего учебного года.
История с дежурной, история с дневниками, его постоянное вмешательство в
дела второго класса... Его грубость с учителями, опоздания, прогулы...
   Вмешался Кузнечик. Отчетливо и громко он сказал:
   - У него друг умер.
   - Перестань!  И будь добр не перебивать! Друг... Я понимаю. Но он сам
сказал, что это случайный знакомый. Они виделись один раз в жизни. Таких
"друзей" у каждого тысячи.
   "Ей ничего нельзя объяснить,  -  подумал Сер„жа.  -  Она и слушать не
хочет. Она все знает заранее".
   - Это не случайный знакомый,  -  сказал кто-то с третьего ряда.  - Он
про   Сер„жку  в   газету   писал.   Елизавета  Максимовна  будто   даже
обрадовалась:
   - Вот-вот!  В газету писал!  Потому и друг? Лучше бы он написал о его
выходках,  хороший получился бы  фельетон.  И  пользы  больше  было  бы.
Кстати,  Каховскому не  следует слишком часто напоминать о  газете и  об
этом  случае.  Один  смелый  поступок не  оправдывает множества других -
безобразных!
   - А когда я напоминал? - удивленно спросил Сер„жа.
   Но Елизавета Максимовна его не слышала. Она продолжала:
   - В этой газете к тому же написано,  как наш герой,  воспользовавшись
своими приемами, избил палкой товарища по школе...
   - Товарища? - громко спросил Кузнечик. - Подонок он, а не товарищ.
   - Медведев!  -  Елизавета Максимовна снова грохнула указкой.  -  Будь
любезен запомнить: в нашей школе нет подонков! Здесь все - наши учащиеся
!  А  Сенцов  -  гордость своего  класса.  Учится без  троек,  выпускает
стенгазету... Пусть Гармашева подтвердит, если - не верите.
   Председатель  совета   дружины   Вика   Гармашева  присутствовала  на
собрании.   Ее   пригласили,   чтобы  знала,   какие  дела   творятся  у
шестиклассников. Она слегка пожала плечами, словно хотела сказать: тут и
подтверждать нечего, всем известно.
   - Подумаешь,   "гордость",  -  сказал  Генка.  -  Трус  он,  к  шпане
подлизывается.  Чтоб такой гордостью стать,  надо свою гордость подальше
спрятать.
   Невоспитанный Мишка Маслюк шмыгнул носом и добавил:
   - Если так,  то у нас всяких гордостев в классе больше половины.  Без
троек учатся и стенгазету делают по очереди.
   - Вашему классу гордиться нечем!  -  отрезала Елизавета Максимовна. -
Разболтались  -  дальше  некуда.  Пользуетесь,  что  Татьяна  Михаиловна
гриппом  болеет.   А  тебе,   Маслюк,   вообще...  С  двойки  на  тройку
перекатываешься...  Я  поражаюсь настроению,  которое  царит  в  классе.
Вместо того чтобы принципиально обсудить Каховского, вы его покрываете.
   - И меня,  -  сказал Кузнечик. - Я вчера тоже три урока пропустил. По
этой же причине.
   - И тебя, - согласилась Елизавета Максимовна. - Но Каховский - прежде
всего. Он инициатор... Анатолий Афанасьевич по мягкости характера прощал
ему многие фокусы.  Надеялся,  что Каховский образумится. Напрасная была
надежда... Ладно! Пока Анатолий Афанасьевич в больнице, его замещаю я. И
решать буду по-своему. Легко вы не отделаетесь.
   - Нам легко и не надо, - сказал Генка. - Надо, чтобы справедливо.
   - Будет справедливо, не волнуйся.
   - А  я  волнуюсь,   -   возразил  Генка  и  встал.   -   Где  же  эта
справедливость?  Сенцов  -  гордость  школы,  а  Каховский -  хулиган  и
прогульщик!  Сергей,  отдай  Сенцову  готовальню,  которую тебе  милиция
подарила!
   - Медведев!  - Голос у Елизаветы Максимовны стал металлическим. - Еще
слово, и ты отправишься за дверь.
   - Не отправлюсь, - просто, даже скучновато сказал Кузнечик.
   Глаза у Елизаветы Максимовны стали круглыми.
   - Ты соображаешь, что говоришь?
   - Соображаю.   Не  отправлюсь!   -   вдруг  взвинтился  Генка.  -  Не
отправлюсь,  и все!  - Он даже в парту вцепился, словно его хотели силой
из класса вытащить.  -  Это мой класс! Каждый день говорят: вы хозяева в
классе,  вы хозяева в школе! А как слово скажешь - марш за дверь! Что за
собрание, когда сказать ничего нельзя!
   Елизавета Максимовна овладела собой.
   - Сядь,  пожалуйста.  Вы  все  уже  сказали  достаточно,  и  собрание
закончено.  Каховского и  Медведева прошу иметь в  виду,  что за  третью
четверть у них неудовлетворительные оценки по поведению.
   - Разве это не педсовет решает? - спросил Павлик Великанов.
   Елизавета Максимовна не сочла нужным откликнуться на эти слова.
   - А  совету  дружины  следует  с  этими  пионерами заняться особо,  -
добавила она.
   Вика Гармашева встала:
   - Мы их вызовем, Елизавета Максимовна. В ближайшие дни соберем совет.
   ...В ближайшие дни собрать совет не удалось: начались каникулы.
   А тридцать первого марта вышла газета со статьей Ларцева.


   Статья называлась "Удар из-за угла".  Там было написано все. Крепко и
беспощадно.  О  вмятине на макете замка,  которая осталась от Данилкиной
спины.  О жалобах, которые строчили обиженные дамы из уличного комитета.
О  маме Сенцова,  которая бегала по  всем учреждениям и  даже нашла себе
союзника в  районе.  И о самом союзнике -  инспекторе Стихотворове.  И о
майоре    милиции,    который    чуть    не    усмотрел    в    занятиях
мальчишек-фехтовальщиков "опасные приемы".
   Там были и хорошие слова -  об отряде.  О вечерах, когда собирались в
кают-компании все,  кто хотел.  О  звонких боях на дорожке.  О маленьком
д'Артаньяне -  Андрюшке  Гарце  и  о  лихих  барабанщиках.  И  об  Олеге
Петровиче Московкине, который дни и ночи тратил на то, чтобы мальчишечья
компания,  обосновавшаяся в старом кособоком доме,  превратилась в отряд
"Эспада".
   А  потом  статья  снова  как  бы  взрывалась.  Строчки раскалялись от
негодования.  Там были мысли, которые бились в Сер„же, но для которых он
не  мог  найти четких слов.  Ларцев эти слова нашел.  Они били как удары
клинка.
   Статья кончалась так:
   "Все жалобы и  упреки,  все злые слова и  ядовитый шепот о  ребятах и
вожатом - ложь. Ложь расчетливая и злобная. Они жили радостно и открыто,
они хотели только хорошего. Почему же кому-то помешала "Эспада"?
   Люди,  живущие скучно,  тупые  и  недобрые,  не  терпят иной  жизни -
светлой  и  честной.  Не  терпят  людей  с  прямыми  мыслями и  открытым
взглядом.  Даже взрослых не  терпят,  а  уж  детей тем более.  Когда они
встречают мальчишку, у которого чувство собственного достоинства сильнее
слепого послушания,  сильнее страха перед их окриками,  они решают,  что
пришел конец света.  Их мысль работает трусливо и примитивно:  "Эти люди
не похожи на нас. Значит, они плохие! Запретить! Убрать! Искоренить!"
   И надо признать: иногда это им удается. Запрещают.
   Люди,  тупые и злобные,  бывают хитры. Они умеют добро показывать как
зло. И человек, живший для других, работающий честно и бескорыстно, в их
речах становится опасным,  а дела его -  вредными.  И может быть,  в эти
минуты,  когда я кончаю статью, Олег Московкин и его капитаны доказывают
двадцатый раз, что они ни в чем не виноваты".


                                   9

   А ржавый замок по-прежнему висел на дверях "Эспады". И на третий день
после статьи, и на четвертый, и на пятый.
   Сер„жа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз. Олег лежал. Кашлял.
На кашель тихим гудением отзывалась гитара - она висела над кроватью. Та
гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.
   - Не садитесь близко,  вирусов нахватаете.  У меня, кажется, грипп, -
сказал Олег.
   Но   ни   Сер„жа,   ни  Кузнечик  не  боялись  гриппа.   Они  боялись
неизвестности и тоскливого ожидания.  Радость после статьи уже улеглась,
и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют "Эспаду"?
   - Вы  же  понимаете,  сразу ничего не делается,  -  объяснил Олег.  -
Сыронисский и  его  компания напишут еще  пачку  опровержений в  газету.
Потом будут всякие комиссии, расследования, решения...
   - Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, - сказал Сер„жа.
   - Вот и  я об этом говорил,  когда собрались в редакции.  Сыронисский
заявил,  что у него там столы,  шкафы, краска и прочее барахло. А машина
сейчас, разумеется, на ремонте и вывозить, сами понимаете, не на чем.
   - Да  мы  на  руках  все  его  хозяйство утащим в  домоуправление!  -
нетерпеливо подскочил Генка.
   - Конечно,  -  согласился Олег.  -  Утащили бы,  если бы  Сыронисский
согласился.  Но  он  не  согласится.  Да  и  вообще ему наплевать на все
теперь. Из-за статьи он в ближайшее время с должности полетит все равно.
И этот... инспектор Стихотворов тоже. Только нам от этого пока не легче.
   - Как же быть? - спросил Сер„жа.
   - Завтра позвоню еще раз Ларцеву.
   За  окнами  темнело.  Олег  приподнялся,  дотянулся  до  выключателя.
Зажглась у потолка неяркая лампа в пластмассовом плафоне.
   - Черт...  -  раздраженно сказал Олег.  Откинулся на подушку и громко
позвал: - Валентина!
   В дверь заглянула старшая сестра Олега.  Увидела мальчишек, запахнула
халат на груди,  поправила косынку.  Под косынкой,  в крашеных волосах -
специальные штучки, чтобы кудри завивались.
   - Валентина,  сколько раз просил не вывинчивать у меня яркую лампу, -
разозленно сказал Олег.
   - Это не я, это Вася. Он говорит, что плафон расплавится.
   Олег отчетливо произнес:
   - Скажи своему Васе,  что  он  у  меня сам расплавится,  если еще раз
сунется в мою комнату. Я его в окно выставлю!
   Сестра заговорила на одну ноту выше:
   - Тебе  яркий  свет  зачем?  Все  равно вместо того  чтобы заниматься
курсовой работой, валяешься на кровати.
   - Закрой дверь! - рявкнул Олег.
   Ребята притихли. Олег отдышался и жалобно объяснил:
   - Я больше не могу.  Всю жизнь,  с самого детства,  она донимает меня
этой фразой:  "Вместо того чтобы..." Видите ли, вместо того чтобы купить
костюм, я покупаю телескоп... Вместо того чтобы смотреть хоккей вместе с
милым Васей, я включаю симфоническую программу... Вместо лекций я иду на
свидание... Вместо того чтобы жить "как все люди", я живу как... Тьфу!
   Олег приподнялся на локтях и крикнул в закрытую дверь:
   - Я живу не "вместо", а так, как хочу! Лучше вас! Ясно тебе?
   - Чудовищный псих,  - донеслось из-за двери. - Постыдился я бы ребят.
Как тебя только к детям подпускают?
   Олег опять лег и утомленно улыбнулся.
   - А в самом деле, как? - спросил он и опять закашлял.
   Сер„же стало в  этот миг очень жаль Олега.  И  чтобы не  показать эту
жалость, он отвел глаза и стал оглядывать комнату.
   Комната  была  небольшая.  Стол,  кровать,  четыре  совершенно разных
стула.  Два  книжных шкафа стоят рядом.  Книги -  не  только внутри,  на
полках,  но  и  сверху,  на  шкафах.  Лежат  покосившейся грудой,  могут
посыпаться.  Скрещенные рапира и шпага висят на стене у двери.  На сизых
обоях рисунки братьев Ворониных и фотографии - двое незнакомых мальчишек
с  клинками:  один маленький и  лопоухий,  другой -  высокий и  смуглый.
Наверно,  Ромка и Федя. Еще незнакомые ребята в костюмах и масках зверей
- видимо,  театр в интернате. И веселая компания барабанщиков с Данилкой
на правом фланге.
   Олег тоже посмотрел на фотографию.
   - Соскучился я по этой барабанной команде...
   - Я Данилке позвоню,  они сразу прискачут,  все вместе,  -  предложил
Сер„жа. - Они просто стесняются появляться, пока не позвали.
   Олег усмехнулся:
   - Эти-то пираты стесняются?
   - Да брось ты,  - сказал Сер„жа. - Сам знаешь. Они только в отряде на
головах ходят,  а вообще они вполне спокойный народ...  Ты скажи Данилке
"Осенняя Сказка", и он опять будет весь день жмуриться и мурлыкать.
   Олег подумал.
   - Не  надо  их  сюда.  Наглотаются  микробов,  опять  слягут.  Павлик
Снегирев и  Рафик  только-только  от  гриппа  избавились...  И  сестрица
свирепствует  хуже  вируса.   Напугает  ребятишек...  Может,  скоро  все
наладится, и тогда все опять: "Барабанщики, марш!.."
   - Ты прямо стихами говоришь, - сказал Генка.
   - А это и есть стихи.  Только ужасно нескладные.  Когда я в интернате
работал, занимался рифмотворчеством. О вожатской жизни писал.
   - Почитай, а? - жалобно сказал Кузнечик.
   - Да вы что, люди! Я вам кто? Евгений Евтушенко?
   - Почитай, - уже строго сказал Генка.
   Олег вздохнул.
   - Вон  там,  на  шкафу,  коричневая  тетрадка  торчит  среди  книжек.
Достань.
   Генка вскочил на стул и вытянул тетрадь.  Книги,  конечно, посыпались
на пол.
   - Ладно, оставь, - сказал Олег. - Потом соберем. Давай сюда.
   Он,  лежа  на  спине,  открыл  тетрадь,  полистал,  хмыкнул и  мотнул
головой. Потом сразу стал серьезный.
   - Вот. Эти строчки.

   День летит сквозь часы, как живой метеор,
   И сгорает в сигнале "отбой".
   Мне опять не закончить с тобой разговор
   И не встретиться нынче с тобой.

   Ночь пришла. Я взбегаю на третий этаж
   Посмотреть: все ли спят в тишине?
   ...А потом все опять:
   "Барабанщики, марш!" -
   Новый день разгорелся в окне.



   Новый  день  пришел,  а  замок  по-прежнему "украшал" дверь "Эспады".
Сер„жа  не  выдержал  и  позвонил  в  редакцию.  Неловко  было  звонить,
страшновато даже, но ждать он больше не мог.
   Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.
   - Ты,  Сергей,  зашел бы ко мне, - предложил он. - По телефону трудно
объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.
   Сер„жа встревожился и  помчался в  редакцию.  У  Владимира Матвеевича
было недовольное лицо. И озабоченное.
   - Раздевайся, садись. Вон вешалка, вот стул... Я только что беседовал
с  вашим Олегом,  все ему рассказал.  А  он просил,  чтобы я  и тебе все
объяснил...
   - Почему?
   - Почему просил?  Не знаю. Наверно, потому, что ты один из командиров
в вашем отряде... Знаешь, осложняется дело.
   - Я  уж  чувствую,  -  с  досадой сказал Сер„жа.  Затарахтел телефон.
Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.
   - Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, - сообщил он.
- С работы его уберут.  И еще кое-кому придется несладко.  На Олега ваши
недруги целую  кипу  заявлений написали:  и  работник он  никудышный,  и
характер у  него собачий,  и  ребят он  не тому учит...  Всю эту чушь мы
зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.
   - Но если крест, то... - начал Сер„жа. Опять взревел телефон. И опять
Ларцев приподнял и хлопнул трубку.
   - С помещением сложнее,  -  повторил он. - Была специальная комиссия.
Она  признала,  что  дом совершенно негоден для детского клуба.  Духота,
теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят,
опасно в нем находиться.
   - Сколько времени жили, никакой опасности не было, - сказал Сер„жа.
   Ларцев кивнул.
   - Я  понимаю.  Но  этот Сыронисский напоследок успел сделать еще одну
гадость.  На втором этаже,  где у них кладовые,  протекала батарея. Надо
было перекрыть воду,  а  слесарь "забыл".  Батарею прорвало,  вода пошла
вниз.  Теперь там полный разгром: штукатурка обвалилась, двери разбухли,
полы перекосило... Комиссию можно понять: она о детях заботится.
   Сер„жа сказал чуть не со слезами:
   - Значит, нам теперь деваться некуда?
   - Нам из райсовета письмо прислали, ответ на статью. Обещают, что при
первой возможности дадут клубу новое помещение.  Скорее всего,  в  новом
доме, который строится на Октябрьской.
   - "Строится"! Там еще первый этаж не готов!
   - Да,  я знаю.  А пока,  говорят,  ребят можно распределить по другим
клубам, по разным кружкам и секциям. В Дом пионеров, в спортшколу...
   Сер„жа хмыкнул.
   - В  том-то и  дело,  -  понимающе откликнулся Владимир Матвеевич.  -
Вариантов много,  и  все неплохие.  Но  ни  один из  них не спасение для
вашего отряда... Есть, правда, еще один способ.
   - Какой?
   - Добиваться своего.  Упрямо ждать. Не распускать "Эспаду". Никому не
давать покоя.  Требовать,  требовать.  А  мы  поможем.  Но времени уйдет
немало.
   - Ну и пусть! Лишь бы добиться!
   - Но в этом деле тоже есть большая сложность...
   - Какая?
   - С  вашим командиром,  с  Олегом,  это  связано.  Он  сам  объяснит,
наверно.
   Приоткрылась дверь,  и в комнату заглянула женщина.  Сер„жа ее узнал:
это с ней он разговаривал, когда хоронили Алексея Борисовича.
   Женщина раздраженно сказала:
   - Владимир  Матвеевич!  Я  звоню,  звоню!  Мне  нужны  гранки  вашего
материала.
   - У меня посетитель,  -  сказал Ларцев.  Женщина взглянула на Сер„жу.
Тоже узнала.
   - Ах вот что... Тогда через полчаса.
   Она коротко кивнула им и прикрыла дверь.  Ларцев мельком посмотрел на
часы,  и Сер„жа сообразил,  что у Владимира Матвеевича еще десятки дел -
не менее важных, чем "Эспада".
   - Я пойду, - сказал он.
   Ларцев протянул узкую сухую руку.
   - Видишь,  Сер„жа, не все на свете решается просто. Но мы постараемся
помочь. Если вы будете держаться.
   - Будем, - сказал Сер„жа.


   В тот же день перед школой Сер„жа зашел к Олегу.
   - Неважные у нас дела, - сказал Олег. - Да, капитан?
   - Ларцев говорит: надо ждать.
   Олег тихо сказал:
   - Не могу я ждать,  Сер„жа.  Я работать должен. Не сидеть же у сестры
на  шее.  А  должность мою  сократили,  раз  клуба нет.  Она и  так была
какая-то... сверхплановая, что ли.
   - Мы тебя прокормим,  всем отрядом! - горячо сказал Сер„жа. Но тут же
понял, что брякнул несуразицу. Олег улыбнулся ему, как маленькому.
   - Мне на  пенсию нельзя.  С  заочного отделения попрут,  если не буду
работать по специальности, как педагог.
   - Что же делать?
   - Вот именно:  что делать?  Старшим вожатым в  школу или методистом в
Дом пионеров меня райком,  допустим,  определит.  А  я  же  не смогу там
работать, Сергей, раз вы рядом... Это не жизнь будет - на части рваться.
И пользы никакой... Уеду я, Сер„жа.
   Торопливым шепотом Сер„жа сказал:
   - Олег, не надо. Что ты...
   - В  том-то и дело,  что надо.  Сейчас -  надо.  Здесь я без дела,  а
там...
   - Где "там"?! - громко спросил Сер„жа и встал со стула.
   - Не  кричи,  -  попросил Олег.  -  Я  не  виноват.  Он взял со стола
распечатанное письмо. Вытряхнул из конверта листки.
   - Посмотри.
   Это  было  странное  письмо.  На  листках  -  одни  фамилии.  Разными
почерками.  "Кузнецов...  Ленский...  Павлов...  Савчук... Пальчиков..."
Много-много фамилий. Вразброс. Некоторые - неразборчиво.
   - Это что?
   - Подписи,  -  сказал Олег и отвернулся к окну.  - Ты посмотри первый
лист.
   Сер„жа отыскал начальную страницу.

   "Здравствуйте, Олег Петрович! Я с Вами незнаком, но пишу Вам от имени
тех, кто Вас знает и помнит. И в подтверждение этого - в конце письма их
подписи.  Я  пошел  на  этот  шаг,  чтобы  письмо  прозвучало как  можно
убедительнее.  Меня  зовут  Игорь  Васильевич Сухов.  Я  новый  директор
интерната ј 1 в Красном Береге. Работаю всего месяц. И каждый день в тех
или иных обстоятельствах я сталкиваюсь с Вашим именем,  с воспоминаниями
о Вас.
   Многие ребята ушли,  много пришло новых.  Но  по  меньшей мере триста
человек - те, кого Вы знаете. Они говорят о Вас, как о человеке, который
им очень нужен.  Старшего вожатого у  нас нет.  И  если у  Вас есть хоть
маленькая возможность..."

   Сер„жа бросил разлетевшиеся листки.  Тихо  и  отчаянно сказал в  лицо
Олегу:
   - У тебя нет возможности. Понял? Ты не имеешь права.
   Олег не отвел взгляда. Ответил:
   - Я  знал,  что ты это скажешь.  Я  себе сам эти слова говорил тысячу
раз, вашими голосами. Но там триста человек, а здесь отряда уже нет.
   - Есть отряд. Ты сам говорил: пока есть флаг, есть отряд.
   - Да...  Но это уже не тот отряд.  Это,  скорее,  память об отряде. А
там...  Если бы ты знал! Думаешь, им всегда хорошо? Многие в интернат не
от радостной жизни попали. У кого-то родителей нет, или в семье неладно,
или еще что. Беда какая-то...
   - У нас тоже беда, - упрямо сказал Сер„жа.
   - Если  отряд кончает жизнь -  это  всегда беда,  -  негромко ответил
Олег.  -  Но что делать-то?..  Помещения нет. Должности руководителя для
меня теперь тоже нет.  А главное - нет времени. А там... В конце концов,