и Пудра и Витька.
   Пудра был Гутин друг,  хотя он  на  Гутю ну  ни  капельки не походил.
Худой,  длинный,  в  штанах с  пузырями на коленях,  в  рубахе навыпуск,
нескладный. У него была тонкая шея, круглая голова и желтые космы волос.
Они торчали вразлет, и Пудра напоминал подсолнух.
   Пудра умел притворяться дурачком.  Как  скажет свое "гы" да  отпустит
шуточку поглупее,  сразу покажется,  будто он  недоразвитый.  Но это тем
покажется, кто Пудру не знает.
   А  Витька Солобоев ходил  у  Гути  и  Пудры в  адъютантах.  И  ничего
особенного в нем не было, кроме розовых щек и аппетита.
   В  этом  году  приклеился еще  к  "мушкетерам" Женька Скатов.  Хмурый
такой, неразговорчивый парнишка. Выбрали его в совет отряда, потому что,
говорят,  он  в  школе  хорошо  учился,  но  Женька  отрядными делами не
занимался, а все время гулял с "мушкетерами".
   ...Вот  этих  четверых  и  встретил Сер„жа,  когда  проводил Костю  и
возвращался в лагерь.


   Костя уехал.  Не мог он оставаться:  пришла из города телеграмма, что
Костина мать заболела.  Тяжело.  Про Костин отъезд и телеграмму никто не
знал, кроме вожатых.
   Сер„жа узнал случайно.  Он  раньше всех  закончил завтрак и  украдкой
выскользнул из столовой: ему всегда было неловко орать вместе с другими,
хором: "Спасибо всем!" Выскочил он на крыльцо и увидел, что Костя шагает
к лагерной калитке с плащом на руке и с чемоданом.
   Сердце у Сер„жи неприятно стукнуло. Он догнал Костю.
   - Ты разве уезжаешь?
   - Приходится,   -   откликнулся  Костя.   И   коротко  рассказал  про
телеграмму.
   Сер„жа молча пошел рядом. Что тут скажешь? Потом он спросил:
   - А почему ребята не провожают?
   - Не сказал я  никому.  И так на душе муторно.  А тут сорок человек -
сорок расставаний. Девчонки еще слезу пустят.
   "Не только девчонки", - подумал Сер„жа. И попросил:
   - Можно, я провожу? Я не пущу слезу.
   - Пойдем,  Сергей,  -  сказал Костя.  Сер„жа взял у него плащ,  и они
зашагали к станции. Через лес, через луг. Молча.
   Когда среди трав поднялся станционный домик. Костя остановился:
   - Возвращайся,  Сергей,  а то потеряют тебя. Спасибо. Ребята пусть не
обижаются, я им напишу.
   "А  песню я  навсегда запомнил",  -  хотелось сказать Сер„же,  но  он
промолчал.  Стоял и  смотрел вслед Косте.  Даже "до свиданья" не сказал.
"До свиданья" -  значит "до встречи".  А  где же  им  встретиться,  если
Сер„жа и адресата Костиного не знает. Постеснялся спросить. Какие уж тут
адреса, если у человека несчастье.
   "Мушкетеры" повстречались ему у самой калитки.
   - Очень приятно.  Еще один самовольщик, - лениво произнес Гутя. - Кто
разрешил за территорию лагеря уходить?
   Сер„же было  грустно.  Ему  было  не  до  "мушкетеров".  Сер„жа и  не
подумал, что их четверо, а он один. Просто сказал:
   - Тебе какое дело?
   - Ух  ты...  -  в  один голос возмутились Пудра и  Солобоев и  хотели
ухватить Сер„жу. Гутя удержал их движением ладони.
   - А  вот  какое дело,  -  любезно сказал он.  -  Позвольте довести до
вашего сведения,  что директор велел всех, кто из лагеря нос высовывает,
отправлять на гауптвахту и держать там до выяснения.
   - Куда отправлять? - удивился Сер„жа.
   - В пионерскую комнату.  Под замочек.  Под арест. Пока он не придет и
не разберется.
   - Гы! Да ты не бойся, не заскучаешь, - вмешался Пудра. - Тама уже три
гаврика сидят, веселятся.
   - Ну идите и веселитесь с ними, - хмуро сказал Сер„жа.
   - Ты поговори,  -  пригрозил Женька Скатов.  -  Иди лучше добром. Нам
директор приказ дал.
   Директором почему-то все звали начальника лагеря.
   - Приказ -  дуракам напоказ,  -  сказал Сер„жа.  Ему  было все равно,
потому что Костя уехал.  -  Пусть он сам сидит под арестом,  если хочет.
Здесь не кадетский корпус.
   - Взять!  -  сказал Гутя.  Пудра  и  Витька прижали Сер„жу к  забору.
хотели повести насильно. А ему вдруг так обидно сделалось и такая злость
нахлынула! Кулаки сами сжались.
   - Ладно,   отпустите,  -  вдруг  распорядился  Гутя.  -  Дитя  готово
разрыдаться. Маму звать начнет. Пудра заупрямился:
   - Не-а...  Пускай  сказочку  расскажет,  тогда  пустим.  Это  же  тот
сказочник.  Он нам всю ночь про каких-то наездников мозги заправлял.  У,
потеха!
   Видно,  Пудра решил отомстить за Витьку, которого накануне вечером не
захотели слушать ребята. И сам Витька обрадовался:
   - Точно!  Он трепался, будто лошадиной дивизией командовал! Ты, Гутя,
не слыхал,  не знаешь.  Будто,  как свистнет,  так все кругом без памяти
валятся.
   Стыд  и  ярость взметнулись в  Сер„же!  Он  им  тайну открыл,  сказку
доверил, а они!
   - А  ну  пустите!  -  крикнул он  с  такой злостью,  что  "мушкетеры"
отшатнулись.
   - Что случилось?  -  раздался голос начальника лагеря. Совков подошел
незаметно.
   - Ничего  страшного,  Тихон  Михайлович.  Самовольщик  нервничает,  -
объяснил Гутя.  -  За пределами лагеря гулял, а теперь брыкается. Совков
повернулся к Сер„же:
   - Кто позволил уходить из лагеря? Глядя в землю, Сер„жа сказал:
   - Я Костю провожал. Он мне сам разрешил.
   - Надо было у меня спросить... Ладно, ступай.
   Сер„жа  плечом  отодвинул с  дороги  молчаливого Женьку  и  шагнул  в
калитку. Но злость и обида вдруг снова поднялись в нем. Он повернулся:
   - А они... пусть лучше меня не трогают! Я под их скрипку танцевать не
собираюсь!
   Он ожидал в  ответ возмущения и угроз.  Но "мушкетеры" промолчали,  а
Тихон Михайлович сказал почти ласково:
   - Ступай, ступай. Они не тронут. Я поговорю.


   Они и  правда не трогали Сер„жу.  Но в тот же день он увидел на своей
подушке  листок  с  карикатурой:  кривоногий всадник сидел  на  брюхатой
лошади и держался за хвост.
   На  следующий день  вслед  Сер„же то  и  дело  звонко ржали наученные
"мушкетерами" малыши.  К  вечеру кое в чем разобрался,  видимо,  Димка и
навел среди октябрятской братии порядок:  ржание прекратилось.  Но перед
ужином  к  Сер„же  подошла  Гортензия  и,  хлопая  крашеными  ресницами,
заговорила:
   - Послушай,  Каховский,  у нас завтра костер. Ты не мог бы рассказать
всему отряду свою сказку?
   - Какую сказку?
   - Ту  самую,  про  которую все  говорят.  Про  каких-то  волшебников,
говорящих верблюдов, лошадей...
   "Сама ты говорящий верблюд", - подумал Сер„жа. И спросил:
   - Кто вам сказал про эту сказку?
   - Падерин и Солобоев. А что?
   - Скажите им, что они болваны, - четко произнес Сер„жа.
   - А ты грубиян! Тебя по-хорошему просят, а ты...
   Вот в  тот вечер Сер„жа и  написал домой письмо.  Написал и  бросил в
фанерный почтовый ящик у пионерской комнаты.
   А на другой день, на вечерней линейке, - как гром среди ясного неба!


   Впрочем,   сначала  линейка  шла,   как   обычно:   рапорта,   итоги,
благодарности дежурным по  кухне.  Потом взял слово директор.  Это  было
тоже привычно: он часто выступал на линейках.
   На этот раз он говорил о тех,  кто самовольно уходит из лагеря в лес,
на речку и в поле.  Невысокий, кругловатый, энергичный, он стоял у мачты
с  флагом и при каждом слове резко дергал устремленным вниз указательным
пальцем -  словно кнопки нажимал или неумело печатал на  большой пишущей
машинке.
   Слова директора были привычные и скучные:
   - Отдельные    безобразные   случаи    превратились   в    систему...
Администрация   будет   вынуждена...   Есть   меры,   которые   заставят
нарушителей...
   Потом он передохнул и заговорил попроще:
   - Ну,  чего вам не хватает?  Территория благоустроенная,  аттракционы
всякие.  Порядок надоел?  Так ведь порядок этот не  назло вам,  а  чтобы
избежать  несчастных случаев.  Вам  бы  все  скакать,  а  мы,  взрослые,
отвечаем.   Понимаете?   От-ве-ча-ем!   Совести  у  вас  нет,  вот  что.
Безобразничаете,  а  потом  еще  жалуетесь родителям.  Приезжайте,  мол,
заберите отсюда, а то как в тюрьме...
   - А кто жалуется? - насмешливо спросили из рядов.
   - Да  есть такие...  "Папа,  приезжай,  а  то  все плохо.  На рыбалку
нельзя, купаться нельзя"... А тонуть можно, я спрашиваю?
   Сер„жа в  первый миг  почувствовал себя  так  же,  как  при  стычке с
"мушкетерами",  когда они издевались над его сказкой.  А потом стало ему
тоскливо и очень одиноко. И уже ничего не боясь, он спросил:
   - Это вы про мое письмо говорите?
   - А что? - ответил директор. - Может быть, я говорю неправду?
   - Значит, вы его читали?!
   - Может быть,  ты хочешь сказать,  что я лгу? Я могу прочитать письмо
на линейке.
   И  тогда при напряженном молчании отрядов,  в  ясной вечерней тишине,
когда не  колышутся листья и  флаги,  все  до  единого человека услышали
Сер„жины слова:
   - Но ведь это подлость!


   - Понимаете, Алексей Борисович, я совсем не хотел нагрубить, - сказал
Сер„жа.  -  Ну,  нисколечко.  Так  получилось.  Просто другого слова  не
нашлось.  А он раскричался,  конечно:  "Хулиган, как ты смеешь! Раз тебе
наши порядки не нравятся,  убирайся из лагеря! Чтоб твоего духу здесь не
было!"  Ну,  я  сказал "хорошо" и ушел.  С линейки ушел и хотел сразу на
станцию идти, но уже поздно было, сумерки.
   - И страшновато, - добродушно уточнил Алексей Борисович.
   - Ну...  да.  Не потому,  что вечер,  я  темноты не боюсь.  Просто на
станции  стали  бы  спрашивать:  куда  один  едешь  ночью?  В  общем,  я
переночевал,  а утром ушел.  Хорошо, что чемодан был не на складе, а под
кроватью: я его как раз взял со склада, чтобы рубашку сменить...
   - Никто не знал, что ты уходишь?
   - Я Димке сказал, чтобы предупредил всех. Я рано ушел, на рассвете...


   На  рассвете он проснулся,  будто по сигналу.  В  окошке,  за черными
соснами,  розовели клочковатые облака. Сер„жа неслышно оделся, подхватил
чемодан и  курточку,  отодвинул на окне марлевую занавеску и  прыгнул на
песок. Осторожно прошел он вдоль всего корпуса к самому крайнему окошку.
У этого окошка, в палате шестого отряда, спал Димка.
   Оконные  створки  были  распахнуты.  Видно,  утренний холодок донимал
Димку,  и он завернулся в одеяло по самую макушку. Торчал только затылок
с пшеничными растрепанными волосами.
   - Дим, - позвал Сер„жа и лег животом на подоконник.
   Димка не пошевелился, лишь волоски на затылке вроде бы насторожились,
как маленькие антенны.
   - Ди-ма...
   Димка откинул одеяло и сел. Поморгал. И внимательно, будто и не спал,
посмотрел на Сер„жу.
   - Я ухожу. Домой уезжаю. Ты скажи вожатой... и всем, кому надо.
   - Насовсем уезжаешь? - шепотом спросил Димка.
   - Насовсем. Что ж теперь делать?
   - Правильно,  - серьезно сказал Димка. - Только жалко... Костя уехал,
ты тоже.
   - Что же теперь делать? - снова сказал Сер„жа.
   - Я понимаю...
   - Я тебе письмо напишу, - пообещал Сер„жа.
   Димка растянул в улыбке большие губы.
   - Ты длинное напиши, чтобы долго читать. Ладно?..
   И тут же насупился.
   - Нет, не надо. Это письмо, наверно, тоже распечатают. Ну их...
   - Я так заклею, что никто не распечатает, - пообещал Сер„жа. - Ну, ты
ложись. Спи, рано еще.
   Димка кивнул, но продолжал сидеть.
   - Спи, Дим...
   Укладывайся.  Димка лег на спину, но продолжал во все глазищи глядеть
на Сер„жу. Сер„жа до подбородка натянул на него одеяло.
   - Ну, я пошел.
   Короткая хлесткая злость на директора,  на его "мушкетеров", на всех,
из-за  кого  приходилось уезжать из  лагеря,  обожгла Сер„жу.  Он  резко
оттолкнулся от подоконника и  зашагал к  забору.  Он успел еще заметить,
что Димка снова сел и смотрит вслед. Но оглядываться не стал. Потому что
все равно нужно было уходить. О том, что можно бы и остаться, он даже не
думал.
   Лагерь спал таким глубоким сном,  что можно было никого не опасаться.
Но  все-таки  Сер„жа  не  пошел  к  калитке:  сторож мог  и  проснуться.
Доказывай тогда, что Сер„жа не убегает, а просто уходит, потому что... В
общем, сторожу трудно что-нибудь доказать.
   Сер„жа  пробрался сквозь колючки к  забору.  Серые  головки репейника
приклеились к брюкам,  острый сучок разорвал штанину. Сер„жа отодвинул в
заборе доску, и открылась щель. От нее убегала тропинка...


                                   7

   - Да-а.  Заварил ты кашу, - сказал Алексей Борисович. - И знаешь что,
Сергей? Тебя будут обвинять в дезертирстве. Скажут, не уходить надо было
из лагеря, а доказывать свою правоту, раз уж ты уверен, что прав.
   - Кто скажет?
   - Да кто угодно. Ребята. Или тот же начальник лагеря.
   Сер„жа медленно покачал головой:
   - Я не дезертир.  Я не из-за трусости ушел.  Просто противно стало. А
доказывать там некому.  Одни смеются,  другим все равно. Ведь знают, что
нельзя чужие письма читать,  а молчат...  А Тихон Михайлович тоже...  Ну
что я ему докажу? Он думает, что с ребятами что хочешь можно делать!
   - Сейчас он так уже, наверно, не думает, - заметил Алексей Борисович.
   Сер„жа осторожно поднял на него глаза.
   - А вы... не думаете, что я дезертир?
   - Нет, - сказал Алексей Борисович и почему-то нахмурился.
   Потом он спросил:
   - А почему этого Тихона Михайловича так разозлило письмо?  Что ты там
такого понаписал ?
   - Да  ничего особенного!  Вот посмотрите!  -  Он  вытащил из  кармана
помятый конверт.
   - Постой, Сер„жа. А откуда оно у тебя? Разве начальник вернул его?
   - Физрук отдал. Ну... он меня тут догнал, уговаривал вернуться.
   - Понятно.  Это  тот  гражданин,  с  которым ты  беседовал,  когда  я
подходил к станции?
   - Тот самый...
   - Так... Значит, можно почитать письмо?
   - Читайте, пожалуйста.
   Алексей  Борисович вынул  из  конверта  большом  коричневатым лист  в
крупную клетку. И удивленно глянул на Сер„жу.
   - А где ты взял такую бумагу?
   - Да в  лагере ее сколько угодно.  Это такие конторские книги,  мы из
них отрядные дневники делали. А что?
   - Да так, любопытно...
   И он стал читать.
   Сер„жа придвинулся и тоже стал перечитывать знакомые строчки.

                          Здравствуйте, папа,
                          тетя Галя и Маринка!
   У  меня все в порядке.  Здоровье хорошее.  Один раз ногу подвернул на
футболе,  но уже прошло.  Недавно мы ходили в поход с палатками.  Только
ночевать не  стали,  потому что  вожатая испугалась грозы.  А  еще будет
военная игра.  Но знаешь,  папа,  если по правде писать, то мне здесь не
нравится.  Сначала понравилось,  потому что  был  один хороший вожатый и
костры были. Но он уехал. Теперь скучно. Хотел я подружиться с ребятами,
только пока не получается. Я один раз сказку рассказал, чтобы интереснее
было.  А они смеются теперь.  Знаешь, папа, лучше бы ты приехал за мной.
Лучше бы  мы  с  тобой и  Наташкой поехали на рыбалку,  а  то все только
собираемся и собираемся.  И никак не получается,  чтобы вместе.  А здесь
даже и не порыбачишь.  Одному на речку не дают нос сунуть, а когда целая
толпа,  то  тут уж  не  до рыбалки.  Даже и  не искупаешься как следует,
потому что только залезешь и уже велят обратно.
   Ты не думай,  что я жалуюсь.  Если надо,  я проживу всю смену.  Но ты
ведь просил писать честно,  вот я и пишу честно.  Лучше бы ты приехал за
мной.  Здесь знаешь почему плохо? Потому что каждый день одно и то же? А
если плохо, то зачем?
   Но если ты не можешь, не приезжай.
   Тетя  Галя,  можно,  я  сменяю  свои  польские штаны  на  трехцветный
фонарик?  Они мне все равно велики и  сваливаются,  а  тому мальчику,  у
которого фонарик, они как раз.
   Пусть Маринка не лазит в мой ящик без спросу, а то у меня там пистоны
и острый циркуль с иголками.
   До свиданья.
                                                             Ваш Сер„жа.

   Письмо было написано на  развернутом листе,  вырванном из  конторской
книги. Одна половинка листа осталась чистой.
   - Можно,  я возьму эту бумагу?  -  спросил Алексей Борисович. - Здесь
ничего не написано.
   - Возьмите, конечно!.. А зачем?
   - Да  так,  пригодится.  В  морской бой  можно поиграть,  тут  клетки
подходящие.  До  поезда все равно еще много времени.  Ты умеешь играть в
морской бой?
   Сер„жа снисходительно усмехнулся.
   - Ну  и  отлично!  -  Алексей  Борисович аккуратно оторвал листок,  а
письмо отдал Сер„же.
   - А вы...  -  нерешительно сказал Сер„жа. - Вы ведь сейчас прочитали.
Как вы думаете, что в нем... такого?
   - "Такого" ничего.
   Сер„жа сунул письмо в конверт,  а конверт - в карман своих просторных
брюк. Алексей Борисович глянул мельком и спросил:
   - Не успел поменять штаны на фонарик?
   - Не  успел,  -  вздохнул Сер„жа.  -  Да  тетя Галя,  наверно,  и  не
разрешила бы.
   - А тетя Галя... она кто? Твоя тетя?
   Сер„жа просто сказал:
   - Она - папина жена. Мама у меня умерла.
   - Извини, брат. Перестарался я со своим любопытством.
   - Ну,  а  что ж такого,  -  спокойно откликнулся Сер„жа.  -  Конечно,
непонятно: папа и тетя Галя... - И вдруг спросил: - А вы были в Сибири?
   - Был.
   - Мама  в  Сибири  умерла.   Поехала  в  командировку  к  геологам  и
простудилась.  Быстрая какая-то простуда. Врач на вертолете прилетел, да
уж  поздно...  Алексей Борисович!  -  Сер„жа глянул так,  будто  очень о
чем-то просил. - Это шесть лет назад было. Может, вы встречали маму?
   Алексей Борисович покачал головой.
   - Нет,  малыш.  Не хочу я тебя обманывать, не встречал. Я бы запомнил
такую фамилию.
   - А у мамы другая фамилия - Ласкина.
   - Нет, Сер„жа. Не знаю... Сибирь громадная. Где это было?
   - Где нефть. Под Сургутом.
   - В  тех  краях я  бывал.  Да  разве всех  запомнишь?  Может быть,  и
встречались когда-нибудь.
   Почти шепотом Сер„жа сказал:
   - А у меня карточка есть. Хотите, покажу?
   - Покажи, конечно.
   Из  нагрудного кармана курточки Сер„жа  достал блокнотик и  вынул  из
него фотографию. Она была размером с карманное зеркальце.
   Алексей  Борисович положил снимок  на  ладонь.  Посмотрел полминуты и
снова покачал головой:
   - Нет,  Сер„жа.  Я  запомнил бы...  Красивая у  тебя мама.  И молодая
совсем.
   Сер„жа кивнул:
   - Двадцать четыре года.  Я  ее хорошо помню,  хотя мне всего пять лет
было.
   - И карточка всегда с тобой?
   - Всегда.
   Он вложил снимок между страничками и спрятал блокнот в карман.


   Морской  бой  -  игра  нехитрая,  но  тоже  требует  умения.  Алексей
Борисович  один  раз  уже  потерпел  полный  разгром  и   теперь  слегка
нервничал.
   - Не понимаю,  как ты ухитряешься?  По теории вероятности шансы у нас
должны быть примерно равные... Слушай, а ты не подсмотрел ?
   - Да честное пионерское! Просто у меня особый способ... Д - один...
   - А, вот тебе и способ! Промазал! Ж-семь.
   - Мимо. Е - три.
   - Тьфу, черт! Угробил канонерку. Бей еще... Ты что, Сер„жа?
   А  Сер„же сразу стало не  до  канонерок.  Он  увидел,  как на  дороге
затормозил знакомый лагерный "газик".  И  от  машины к  станции шагал по
заросшей тропинке сам Тихон Михайлович Совков.
   - Ну  вот,  -  тоскливо сказал Сер„жа.  -  Директор приехал.  Алексей
Борисович быстро оглянулся.
   - Ишь ты,  -  непонятно сказал он.  Сер„жа сидел,  сощурившись и сжав
губы.
   - Начнется теперь все снова, - шепотом сказал он.
   - М-да... - неопределенно откликнулся Алексей Борисович.
   Сер„жа думал, что он заступится, а он " м -да". Сер„жа резко сказал:
   - В лагерь я все равно не поеду.
   - Смотри. Это в конце концов твое дело.
   - Не поеду я! - повторил Сер„жа.
   Алексей Борисович вдруг улыбнулся.
   - Ну, а если не поедешь, тогда зачем нервничать? Давай играть дальше.
Посмотрим, что будет.
   И было вот что.


   Начальник лагеря подошел и остановился, выжидающе глядя на Сер„жу.
   - В-один, - напряженным голосом сказал Сер„жа.
   - Может быть,  Каховский,  ты  обратишь на меня внимание?  -  спросил
Тихон Михайлович.
   - Я обратил, - сказал Сер„жа. - В-четыре, Алексей Борисович.
   - Может, ты хотя бы поздороваешься? - спросил директор.
   - Здравствуйте... Мимо, Алексей Борисович. В-шесть...
   - Вляпал,  -  с  сожалением сказал Алексей Борисович.  -  В подводную
лодку. Ловко у тебя получается.
   - У меня способ. Нащупывание огнем...
   - Гражда