фотографиями  кинозвезд.  Устроившись  поудобнее,  она  принялась  читать.
Рядом, на маленьком столике лежал раскрытый кулек с  шоколадными  коржиками.
Уходя, Равик заметил, как она, не отрываясь от чтения, вытащила один из них.
Иногда не понимаешь простейших вещей, подумал он; в одной и той  же  комнате
два человека; один смертельно болен, а другой к этому совершенно равнодушен.
Он затворил дверь. Но разве я сам не такой же? Разве  я  не  ухожу  из  этой
комнаты в другую, где?..
 
 
 
   В комнате было темно. Лишь из ванны  сквозь  щель  в  неплотно  прикрытой
двери пробивалась узкая полоска света. Равик заколебался. Он не знал, все ли
еще Жоан в ванной. Потом услышал ее дыхание, на секунду остановился и  сразу
направился в ванную. Теперь он знал, что она рядом и не спит. Но  и  она  не
произнесла ни слова.  Комната  вдруг  наполнилась  молчанием  и  напряженным
ожиданием...  Снова  водоворот,  беззвучно  влекущий  куда-то...   Неведомая
пропасть по ту сторону сознания... из нее выплывает багряное облако, несущее
в себе головокружение и дурман.
   Равик прикрыл дверь ванной. В резком свете белых  ламп  все  снова  стало
привычным и знакомым. Он отдернул кран душа - единственного во  всем  отеле.
Равик приобрел и установил его за свой счет. Он знал, что в  его  отсутствие
хозяйка демонстрирует душ родным и знакомым как достопримечательность отеля.
   Горячая вода струится но телу. За стеной - Жоан Маду, она ждет... Кожа ее
нежна, волосы волной затопили подушку; хотя в комнате  почти  совсем  темно,
глаза ее блестят, словно улавливая и отражая скудный свет зимних звезд.  Она
лежит, гибкая, изменчивая, зовущая; женщины, которую он недавно знал, нет  и
в помине. Сейчас  она  обворожительна,  прелестна,  как  только  может  быть
прелестна женщина, которая тебя не любит. Внезапно  он  почувствовал  к  ней
легкое отвращение - неприязнь, смешанную с острым и  сильным  влечением.  Он
невольно оглянулся: будь в ванной второй выход, он,  пожалуй,  оделся  бы  и
ушел - чтобы выпить.
   Равик обтерся и с минуту стоял в нерешительности.  Странно,  с  чего  это
вдруг нашло на него? Тень... Ничто... Быть может, всему  виной  то,  что  он
побывал у Кэт Хэгстрем? Или слова, сказанные Жоан  в  такси?  Очень  уж  все
быстро и легко получается. Но, может быть, все дело в том, что ждет не он, а
его ждут? Мучительная гримаса исказила его лицо. Он открыл дверь.
   - Равик, - сказала Жоан в темноте. - Кальвадос на столике у окна.
   Он остановился. Только  сейчас  он  осознал,  что  все  время  напряженно
чего-то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать,  и  все  было  бы
невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные  слова.  И  напряжение
исчезло, растворившись в тихой спокойной уверенности.
   - Ты нашла бутылку? - спросил он.
   - Это было нетрудно. Она стояла на виду. Но я откупорила ее. Нашла штопор
среди твоих вещей. Налей мне еще одну рюмку.
   Он налил две рюмки и принес ей одну.
   - Вот...
   Как хорошо ощутить вкус ароматной яблочной водки. Как  хорошо,  что  Жоан
нашла верные слова.
   Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и  казалось,
в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует. Равик уже раньше
заметил - она всецело отдавалась тому, что делала в данную  минуту.  У  него
мелькнула смутная догадка: в  этом  есть  не  только  своя  прелесть,  но  и
какая-то опасность. Она была само упоение, когда пила;  сама  любовь,  когда
любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала.
   Жоан поставила рюмку и неожиданно рассмеялась.
   - Равик, - сказала она. - Я знаю, о чем ты думал.
   - Ты уверена?
   - Да. Ты почувствовал себя уже наполовину женатым. А я себя -  наполовину
замужем. Не бог весть как приятно, когда тебя оставляют у самых  дверей.  Да
еще с розами в руках. Слава Богу, нашелся кальвадос.  Не  жалей  его.  Давай
пить.
   Равик налил рюмки.
   - Ты замечательная женщина. И во всем права.  Пока  я  был  в  ванной,  я
почему-то не испытывал к тебе особой симпатии. Теперь  я  восхищаюсь  тобой.
Салют!
   - Салют!
   Он выпил кальвадос.
   - Вторая ночь, - сказал Равик. - Она опасна. Прелести новизны уже нет,  а
прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.
   Жоан поставила рюмку на столик.
   - Ты, видимо, знаешь толк в таких вещах.
   - Ничего я не знаю. Все одни слова.  Да  и  можно  ли  что-нибудь  знать?
Всякий раз все оборачивается по-иному. Так и сейчас. Второй ночи не  бывает.
Есть только первая. А если приходит вторая, значит, всему конец.
   - Ах ты Боже мой! Ну куда она нас заведет, вся эта твоя  арифметика?  Иди
лучше ко мне. Я не хочу спать. Я хочу пить. С  тобой.  Смотри,  там  наверху
закоченели голые звезды. До чего быстро замерзаешь,  когда  остаешься  одна!
Даже в жаркую пору. А вдвоем - никогда.
   - Можно и вдвоем замерзнуть.
   - Нам с тобой это не угрожает.
   - Разумеется, - сказал Равик, и она не заметила, как  в  темноте  по  его
лицу пробежала тень. - Нам этого опасаться нечего.
 
 
 
   X
 
   - Что со мной было, Равик? - спросила Кэт Хэгстрем. Она лежала в постели,
голова ее высоко покоилась на двух подушках, уложенных одна на другую. Пахло
туалетной водой и духами. Форточка  была  приоткрыта.  Проникавший  с  улицы
чистый, чуть морозный воздух смешивался с комнатным теплом, и  казалось,  на
дворе стоит апрель, а не январь.
   - У вас сильно повысилась температура, Кэт. И держалась  несколько  дней.
Потом вы уснули и спали почти сутки. Теперь  температура  нормальная  и  все
пришло в норму. Как вы себя чувствуете?
   - Я устала. Но уже по-другому. Не так издергана. И боли почти нет.
   - Боль еще появится. Но не особенно сильная. А мы уж  позаботимся,  чтобы
вы легко ее перенесли. Во всяком случае, перемена наступит очень  скоро.  Да
вы и сами это знаете...
   она кивнула.
   - Вы меня оперировали, Равик?..
   - Да, Кэт.
   - Это было действительно необходимо?
   - Да.
   Он молча ждал следующего вопроса. Пусть лучше спрашивает сама, так легче.
   - Сколько мне придется тут пролежать?
   - Недели три-четыре.
   Она немного помолчала.
   - Думаю, это пойдет мне на пользу. Мне нужен покой.  Я  совсем  извелась.
Сама теперь чувствую. Я так  устала.  Все  время  пыталась  уверить  себя  в
обратном. Скажите, операция как-то связана со всем этим делом?
   - Безусловно.
   - И эти кровотечения? Совсем не вовремя?
   - Да, Кэт.
   - Хорошо, что теперь мне не нужно  никуда  спешить.  Может  быть,  все  к
лучшему. Но встать сейчас... Снова окунуться во все это... Мне кажется, я бы
не смогла...
   - Да и не нужно. Забудьте обо всем. Думайте только о  самом  насущном.  О
завтраке, например.
   - Хорошо. - Она слабо улыбнулась. - Дайте мне зеркало.
   Он взял с ночного столика зеркало и подал ей. Она  внимательно  осмотрела
себя.
   - Равик, вот эти цветы - вы их мне прислали?
   - Нет, клиника.
   Она положила зеркало на кровать.
   - В январе клиники не преподносят своим пациентам  сирень.  Скорее  астры
или что-нибудь в этом роде. К тому же откуда клинике известно, что  из  всех
цветов я больше всего люблю сирень?
   - Здесь известно все. Ведь вы пациент-ветеран, Кэт. - Равик  встал.  -  А
теперь мне надо идти. Около шести зайду снова, посмотрю вас.
   - Равик...
   - Да?..
   Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит...
   Она протянула ему руку.
   - Спасибо! Спасибо за цветы. Спасибо за внимание. Мне всегда так спокойно
с вами.
   - Ну что вы, Кэт, что вы! О чем тут говорить...  А  теперь  поспите  еще,
если можете. Почувствуете боль - зовите сестру.  Я  выпишу  таблетки.  После
обеда зайду снова.
 
 
 
   - Вебер, где коньяк?
   - Неужели пришлось так трудно? Вот он. Эжени, дайте-ка рюмку.
   Эжени нехотя достала рюмку.
   - Откуда взялся этот наперсток? - запротестовал Вебер. - Дайте  приличный
стакан. Или постойте, вас все равно не дождешься... Я сам.
   - Доктор Вебер, я просто не понимаю вас, -  огрызнулась  Эжени.  -  Стоит
только прийти мсье Равику, и вы...
   - Хорошо, хорошо, - прервал ее Вебер и налил в стакан коньяку.  -  Пейте,
Равик... Как мадам Хэгстрем?
   - Ни о чем не спрашивает. Всему верит на слово.
   Вебер торжествующе взглянул на него.
   - Видите! А я что говорил?
   Равик выпил коньяку.
   - Вебер, случалось ли вам хоть раз получать благодарность  от  пациентов,
которым вы ничем не смогли помочь?
   - Еще бы. И не один раз.
   - И они верили вам во всем?
   - Разумеется.
   - А вы что при этом чувствовали?
   - Облегчение, - все более изумляясь, ответил Вебер. - Большое облегчение.
   - А мне от этого жить тошно. Будто я обманул
   кого-то.
   Вебер рассмеялся и отставил бутылку в сторону.
   - Да, тошно... - повторил Равик.
   - Впервые я обнаруживаю в вас нечто  человеческое,  -  сказала  Эжени.  -
Если, конечно, не обращать внимания на вашу манеру выражаться.
   - Вы здесь не для того,  чтобы  делать  открытия,  Эжени.  Вы  больничная
сестра, о чем вы часто забываете! - оборвал ее Вебер. - Итак, все в порядке,
Равик?
   - Да, пока, во всяком случае.
   - Отлично. Сегодня утром она сказала сестре, что, как только выздоровеет,
отправится в Италию. Вот мы и избавимся от нее. -  Вебер  с  удовлетворением
потер руки. - А там пусть ею занимаются итальянские врачи. Не люблю, когда у
меня в клинике кто-нибудь умирает. Это всегда подрывает реноме.
 
 
 
   Равик позвонил у входа  в  квартиру  акушерки.  Ждать  пришлось  довольно
долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо  заросшим  черной  щетиной.
Увидев Равика, он придержал дверь.
   - Вам чего? - пробурчал он.
   - Я хотел бы поговорить с мадам Буше.
   - Она занята.
   - Не важно. Могу подождать.
   Небритый человек хотел было закрыть дверь.
   - Если нельзя подождать, согласен через  четверть  часа  зайти  снова,  -
сказал Равик. - Но уже не один, а с неким  лицом,  которое  она  примет  при
любых обстоятельствах.
   Небритый злобно уставился на него.
   - Что это значит? Что вам надо?
   - Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.
   - Подождите, - сказал он и захлопнул дверь.  Равик  оглядел  обшарпанную,
выкрашенную коричневой краской дверь, жестяной  ящик  для  писем  и  круглую
эмалированную табличку с фамилией. Сколько горя и страха  прошло  через  эту
дверь! И все из-за  нескольких  бессмысленных  законов,  вынуждавших  женщин
обращаться не к врачам, а к коновалам. Разве благодаря этим законам  удалось
сохранить хоть одного ребенка? Женщина, не желающая рожать,  всегда  находит
способ обойти  закон.  А  что  в  конце  концов  получается?  Тысячи  женщин
ежедневно губят свое здоровье. Дверь снова отворилась.
   - Вы из полиции? - спросил небритый.
   - Если бы я служил в полиции, то не  стал  бы  так  долго  дожидаться  за
дверью.
   - Проходите.
   Небритый  провел  Равика  по  темному  коридору  в  комнату,  до   отказа
заставленную  мебелью.  Плюшевый  диван,  несколько  позолоченных   стульев,
поддельный обюссонский ковер, декоративные  шкафчики  орехового  дерева,  на
стенах эстампы в пасторальном стиле. Перед окном на металлической  подставке
клетка с канарейкой. Повсюду, где только было  место,  виднелись  фарфоровые
статуэтки и посуда.
   Появилась мадам Буше. Ее непомерно толстое тело облегало кимоно отнюдь не
первой свежести. Не женщина - чудовище. Но  лицо  ее  было  гладким  и  даже
миловидным, если бы не беспокойно бегавшие глаза.
   - Что вам угодно, мсье? - деловито спросила она.
   Равик встал.
   - Я пришел от Люсьенны Мартинэ. Вы сделали ей аборт.
   - Чушь! - сразу же ответила женщина. Она держалась совершенно спокойно. -
Не знаю я никакой Люсьенны Мартинэ и не делаю никаких  абортов.  Видимо,  вы
ошиблись или были введены в заблуждение.
   Казалось, она считает вопрос исчерпанным  и  вот-вот  уйдет.  Но  она  не
уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.
   - У вас еще что-нибудь? - спросила Буше.
   - Аборт оказался неудачным. У девушки было тяжелое кровотечение, она едва
не умерла. Пришлось сделать операцию. Я оперировал ее.
   - Ложь! - внезапно зашипела Буше. - Все  ложь!  Подлюги  проклятые.  Сами
черт знает что себе делают, а потом норовят  еще  и  других  втянуть.  Я  ей
покажу! Проклятые подлюги! Мой адвокат все уладит. Меня здесь все  знают,  я
всегда аккуратно плачу налоги. Хотелось бы посмотреть, как эта наглая тварь,
эта потаскушка...
   Равик изумленно смотрел на Буше. Взрыв ярости совершенно не отразился  на
ее лице.  Оно  по-прежнему  оставалось  гладким  и  миловидным,  только  рот
округлился и выплевывал слова, точно пулемет.
   - Девушка просит не так уж много, - прервал он акушерку. -  Всего-навсего
хочет получить свои деньги обратно.
   Буше расхохоталась.
   - Деньги? Обратно? Разве я что-нибудь от нее получала? Когда это было?  А
расписка у нее есть?
   - Конечно, нет. Не станете же вы выдавать расписки.
   - Да я и в глаза ее не видела. Кто ей поверит?
   - Поверят. Есть свидетели.  Ее  оперировали  в  клинике  доктора  Вебера.
Осмотр дал совершенно ясную картину. Составлен протокол.
   - Составьте хоть тысячу протоколов! Кто подтвердит, что  я  хоть  пальцем
прикоснулась к ней? Клиника! Доктор Вебер! Со смеху помрешь!  Лечить  этакую
тварь в шикарной клинике! Делать
   вам больше нечего, что ли?
   - Напротив, дел у нас предостаточно.  Послушайте.  Девушка  уплатила  вам
триста франков. Она может предъявить иск за увечье...
   Дверь растворилась. Вошел человек с лицом, заросшим щетиной.
   - Что случилось, Адель?
   - Ничего. Подумать только! Иск! Пускай подает в суд - сама же и сядет. Ее
посадят первую, как пить дать. Придется же ей сознаться, что сделала  аборт.
Но попробуй-ка докажи, что это я... Не выйдет!
   Мужчина с черным от щетины лицом промычал что-то невразумительное.
   - Помолчи, Роже! - сказала мадам Буше. - Ступай отсюда!
   - Брюнье пришел.
   - Ну и что с того? Пусть подождет. Ты ведь знаешь...
   Роже кивнул и исчез. Вместе с ним исчез и сильный  запах  коньяка.  Равик
потянул носом.
   - Старый коньяк, - сказал  он.  -  По  меньшей  мере  тридцати,  а  то  и
сорокалетней выдержки. Блажен человек, который уже днем пьет такой коньяк.
   С  минуту  мадам  Буше  остолбенело  глядела  на  него.  Затем   медленно
произнесла:
   - Верно. Хотите рюмочку?
   - Почему бы и нет?
   Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно  подошла  к
двери.
   - Роже!
   В дверях появилось все то же заросшее черной щетиной лицо.
   - Опять лакал дорогой коньяк? Не ври - от тебя несет! Принеси бутылку! Не
возражай! Неси!
   Роже принес бутылку коньяку.
   - Я налил рюмочку Брюнье, а он заставил и меня выпить за компанию.
   Буше ничего не ответила. Она закрыла дверь и достала  из  шкафчика  рюмку
фигурного стекла, на которой была выгравирована  женская  головка.  Равик  с
отвращением посмотрел на нее.  Буше  налила  коньяк  и  поставила  рюмку  на
расшитую павлинами скатерть.
   - Мне кажется, вы разумный человек, мсье, - сказала она. Как ни  странно,
женщина эта внушала к себе своеобразное уважение.  Ее  нельзя  было  назвать
железной, как выразилась Люсьенна; но что гораздо хуже - она была резиновой.
Железо можно сломать, резину - не сломаешь. Ей  решительно  невозможно  было
возражать.
   - Аборт вы сделали неудачно, - сказал Равик.  -  Это  привело  к  тяжелым
последствиям. Разве сказанного недостаточно, чтобы вы вернули деньги?
   - А вы возвращаете деньги, если пациент умирает после операции?
   - Нет. Но бывают случаи, когда мы  оперируем  бесплатно.  Так,  например,
было с Люсьенной. Буше взглянула на него.
   - Тогда тем более! Чего же она подымает шум? Могла бы только радоваться.
   Равик взял рюмку со стола.
   - Мадам, - сказал он. - Я преклоняюсь перед вами. Вас  голыми  руками  не
возьмешь.
   Женщина медленно поставила бутылку.
   - Мсье, многие не раз пытались это сделать. Но вы, похоже,  благоразумнее
других. Думаете, все эти  дела  доставляют  мне  сплошное  удовольствие  или
приносят один только доход? Из трехсот франков сто забирает полиция. Иначе я
вообще не могла бы работать. Вот опять один явился... Всех ублажай деньгами,
без конца только и приходится это делать. Иначе ничего не  получится.  Пусть
все останется между нами, а захотите раздуть дело -  от  всего  отопрусь,  и
полиция спрячет концы в воду. Можете мне поверить.
   - Очень даже верю.
   Буше бросила на него быстрый взгляд.  Убедившись,  что  он  и  не  думает
шутить, она взяла стул и села. Стул в ее руках казался легким как перышко. В
этой жирной туше, видимо,  крылась  огромная  физическая  сила.  Она  налила
Равику еще одну рюмку коньяку, предназначенного для умасливания  полицейских
чиновников.
   - Триста франков... На первый взгляд - куча  денег.  Но,  кроме  полиции,
сколько еще всяких расходов! Квартирная плата - в Париже она  намного  выше,
чем где бы то ни было. Белье, инструменты - мне они обходятся вдвое  дороже,
чем врачам. А комиссионные тем, кто доставляет клиентов, а взятки... И  всем
угождай. Вино, подарки к Новому году, ко дню рождения чиновникам и их женам.
Всего не перечесть, мсье! Подчас самой ничего не
   остается.
   - Против этого не возразишь.
   - Тогда против чего же вы возражаете?
   - Против того, что произошло с Люсьенной.
   - А у врачей разве не бывает осечек? - быстро спросила Буше.
   - Далеко не так часто.
   - Мсье! - Она гордо выпрямилась. - Я  поступаю  по-честному.  Всякий  раз
предупреждаю, что может получиться неладно. И ни  одна  не  уходит.  Плачут,
умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, если не помогу. Чего
только тут не насмотришься. Валяются в  ногах  и  умоляют!  Вот  шкафчик  из
орехового дерева. Видите, полировка ободрана? Это в порыве отчаяния  сделала
одна весьма состоятельная дама. И я ее выручила. У меня в кухне стоит  банка
- десять фунтов сливового джема. От нее, вчера прислала. Могу вам  показать.
И заметьте - в знак благодарности, деньги-то уже были уплачены.  Вот  что  я
вам скажу, мсье.  -  Голос  Буше  окреп.  -  Называйте  меня  шарлатанкой  -
пожалуйста... А вот другие называют меня благодетельницей и ангелом.
   Она встала.  Величественно  ниспадали  складки  ее  кимоно.  Канарейка  в
клетке, словно по команде, запела. Поднялся и Равик. В своей жизни он  видел
немало  всяческих  мелодрам,  но  тут  было  ясно,  что  Буше  нисколько  не
преувеличивает.
   - Хорошо, - сказал он. - Мне пора идти. Люсьенну,  скажем  прямо,  вы  не
облагодетельствовали.
   - Посмотрели бы вы на нее, когда она была  у  меня!  Чего  ей  еще  надо?
Здорова, ребенка нет, ведь это все, чего она хотела. И за клинику платить не
надо.
   - Она уже никогда не сможет  иметь  детей.  На  мгновение  Буше  казалась
озадаченной, но тут же невозмутимо заметила:
   - Тем лучше. Горя знать не будет, потаскуха грязная.
   Равик понял, что тут ничего не добьешься.
   - До свидания, мадам Буше, - сказал  он.  -  Мне  было  весьма  интересно
побеседовать с вами.
   Она приблизилась к нему вплотную.  Равик  боялся,  что  на  прощание  она
подаст ему руку. Но она и не думала этого делать.
   - Вы  рассуждаете  здраво,  мсье,  -  сказала  она  проникновенным  тихим
голосом. - Куда разумнее других врачей. Жаль, что вы... - Она остановилась и
ободряюще посмотрела на него. - Иной раз... Иногда мне бывает нужен толковый
врач. Он мог бы быть очень полезен...
   Равик ничего не ответил. Он ждал, что последует дальше.
   - Вам бы  это  отнюдь  не  повредило,  -  добавила  Буше.  -  Особенно  в
отдельных, особых случаях.
   Она умильно смотрела на  него,  как  кошка,  которая  делает  вид,  будто
любуется птичкой.
   - Порой попадаются весьма состоятельные клиентки... Гонорар,  разумеется,
только  вперед.  А  что  до  полиции  -  можете  быть  спокойны,  совершенно
спокойны... Думаю, несколько сот франков дополнительного  заработка  вам  не
повредят... - Она похлопала его по плечу. - Мужч