остановился в дверях.  Зал  тонул  в  дыму  и
музыке. Сказав что-то своим соседям по столику, Жоан быстро подошла к нему.
   - Равик...
   - Ты еще занята?
   - А что?
   - Уйдем отсюда.
   - Но ты ведь сказал...
   - С этим покончено. Ты еще занята?
   - Нет. Надо только предупредить вон тех за столиком, что я ухожу.
   - Поскорее... Жду тебя у входа, в такси.
   - Хорошо. - Она остановилась. - Равик...
   Он посмотрел на нее.
   - Ты пришел ради меня? - спросила она.
   Он помедлил с ответом.
   - Да, - тихо сказал он. Ее трепетное лицо тянулось ему навстречу.  -  Да,
Жоан. Ради тебя. Только ради тебя!
   Она просияла.
   - Пойдем, - сказала она. - Пойдем! Что нам за дело до этих людей.
   Они ехали по улице Льеж.
   - Что случилось, Равик?
   - Ничего.
   - Я так испугалась.
   - Забудь. Ничего не случилось.
   Жоан посмотрела на него.
   - Мне показалось, ты никогда больше не придешь.
   Он наклонился к ней. Она дрожала.
   - Жоан, - сказал он. - Не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай.  Видишь
огни фонарей и тысячи пестрых вывесок? Мы живем в умирающее время, а в  этом
городе все еще клокочет жизнь. Мы оторваны от всего,  у  нас  остались  одни
только сердца. Я был где-то на луне и теперь вернулся.., И ты здесь, и ты  -
жизнь. Ни о чем не спрашивай. В твоих волосах больше  тайны,  чем  в  тысяче
вопросов. Впереди ночь, несколько часов, целая вечность... пока за окном  не
загремит утро. Люди  любят  друг  друга,  и  в  этом  -  все!  Это  и  самое
невероятное, и самое простое на свете. Я это  почувствовал  сегодня...  Ночь
растаяла, преобразилась в цветущий куст, и ветер доносит аромат земляники...
Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат,  ничего  не
говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким же успехом можно и умереть...
   Свет фонарей врывался в окна такси, как вращающийся луч маяка  в  темноту
судовой каюты. Глаза Жоан на бледном лице казались то прозрачными, то совсем
черными.
   - Мы не умираем, - прошептала она, прижимаясь к Равику.
   - Нет. Мы  не  умираем.  Умирает  время.  Проклятое  время.  Оно  умирает
непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на  дворе
весна, когда засыпаешь - осень, а между ними  тысячу  раз  мелькают  зима  и
лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца,
или дождь, или ветер, - и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и
теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости -  вот
жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза  мерцают,  звездная  пыль
струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны.  Между  нами
трепещет загадка - Ты и Я, Зов  и  Отклик,  рожденные  вечерними  сумерками,
восторгами всех, кто  любил...  Это  как  сон  лозы,  перебродивший  в  бурю
золотого хмеля... Крики  исступленной  страсти...  Они  доносятся  из  самых
стародавних времен... Бесконечный путь ведет от амебы к Руфи,  и  Эсфири,  и
Елене, и Аспазии, к голубым Мадоннам  придорожных  часовен,  от  рептилий  и
животных - к тебе и ко мне...
   Она прижалась к нему и не шевелилась, бледная, самозабвенно преданная,  а
он склонился над ней и говорил,  говорил;  и  вначале  ему  чудилось,  будто
кто-то заглядывает через плечо, какая-то тень, и, смутно улыбаясь, беззвучно
говорит вместе с ним,  и  он  склонялся  все  ниже  и  чувствовал,  как  она
устремляется ему навстречу... Так было еще мгновение... Потом все исчезло...

 
 
   XIII
 
   - Скандал! - сказала дама с изумрудами, сидевшая напротив Кэт Хэгстрем. -
Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что  Луи  гомосексуалист?
Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина  де  Ньюбур
официально считалась его любовницей. И вот представь себе: неделю  назад  он
возвращается из Рима на три дня раньше, чем обещал, отправляется вечером  на
квартиру к этому Ники - хочет сделать ему сюрприз, - и кого бы ты думала  он
там застает?
   - Свою жену, - сказал Равик.
   Дама с изумрудами взглянула на него. У  нее  был  такой  вид,  будто  она
только что узнала о банкротстве своего мужа.
   - Вы уже слышали эту историю? - спросила она.
   - Нет. Но иначе и быть не могло.
   - Не понимаю, - сказала она с  нескрываемым  изумлением.  -  Как  это  вы
догадались?
   Кэт улыбнулась.
   - Дэзи, у доктора Равика своя теория. Он называет ее систематикой случая.
По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.
   - Как интересно! - Дэзи улыбнулась, хотя по  всему  было  видно,  что  ей
вовсе не интересно. - Никто бы ни о чем и не узнал, - продолжала она,  -  но
Луи закатил дикую сцену... Он был вне себя. Переехал в отель "Крийон". Хочет
развестись.  Все  только  и  гадают,  какую  он  придумает  причину.  -  Она
откинулась на спинку кресла, вся - ожидание  и  нетерпение.  -  Ну,  что  ты
скажешь?
   Кэт бросила быстрый взгляд на  Равика.  Он  рассматривал  ветку  орхидеи,
лежавшую на столе между  картонками  от  шляп  и  корзиной  с  виноградом  и
персиками, - белые цветы, похожие на  бабочек,  испещренных  сладострастными
красными сердечками.
   - Невероятно, Дэзи, - сказала Кэт. - Поистине невероятно!
   Дэзи упивалась произведенным ею эффектом.
   - А вы что скажете? Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли?  -
спросила она Равика.
   Он бережно вставил ветку орхидеи в узкую хрустальную вазу.
   - Нет, действительно не мог.
   Дэзи, удовлетворенно кивнув, взяла свою сумку, пудреницу и перчатки.
   - Надо бежать. У Луизы в пять коктейль. Будет ее министр. Чего только там
не наслушаешься!  -  Она  встала.  -  Между  прочим,  Фреди  и  Марта  снова
разошлись. Она вернула ему драгоценности.
   Уже в третий раз. И всегда это производит на него впечатление. Доверчивый
барашек. Думает, его любят ради его самого. Он вернет ей все,  да  еще  даст
хороший кусочек в придачу. Как обычно. Он, бедняга, еще ничего не  знает,  а
она уже успела присмотреть кое-что у  Остертага.  Он  всегда  там  покупает.
Рубиновую брошь - четырехугольные крупные камни, чистейшая голубиная  кровь.
Да, Марта умна. Дэзи поцеловала Кэт.
   - Прощай, моя  кошечка.  Теперь,  по  крайней  мере,  будешь  знать,  что
творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда? - Дэзи посмотрела на Равика.
   Он перехватил взгляд Кэт.
   - Еще не скоро, - сказал он. - К сожалению, не скоро.
   Он подал Дэзи шубку. Она носила темную норку без воротника. Жоан такая бы
пошла, подумал он.
   - Приходите как-нибудь вместе на чашку чаю, - сказала Дэзи. - По средам у
меня почти никого не бывает. Посидим, поболтаем. Никто не помешает. Я  очень
интересуюсь хирургией.
   - С удовольствием приду.
   Равик закрыл за ней дверь и вернулся обратно.
   - Красивые изумруды, - сказал он.
   Кэт рассмеялась.
   - Вот из чего прежде складывалась моя жизнь, Равик. Вы можете это понять?
   - Что ж тут  непонятного?  Просто  великолепно,  если  можешь  так  жить.
Никаких волнений.
   - А я этого уже не понимаю.
   Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.
   Равик наблюдал за ней.
   - В общем, не важно, где жить, Кэт. Больше или меньше удобств - не в этом
главное. Важно только, на что мы тратим свою жизнь. Да и то не всегда.
   Кэт забралась с ногами на кровать. У нее были длинные красивые ноги.
   - Все становится неважным, - сказала  она,  -  если  пролежишь  несколько
педель в постели, а потом снова начинаешь ходить.
   -  Вам  не  обязательно  оставаться  здесь.  Хотите   -   переезжайте   в
"Ланкастер", только непременно возьмите сиделку.
   Кэт отрицательно покачала головой.
   - Я останусь здесь, пока не наберусь сил для дороги. Тут я  буду  надежно
укрыта от всех этих Дэзи.
   - Гоните их в шею! Ничто так не утомляет, как болтовня.
   Кэт осторожно вытянулась на постели.
   - А вы знаете, при всей своей страсти к сплетням Дэзи замечательная мать.
Она отлично воспитывает своих детей, у нее их двое.
   - Бывает и так, - равнодушно заметил Равик. Кэт натянула на себя одеяло.
   - В клинике, как в монастыре, - сказала  она.  -  Заново  учишься  ценить
самые простые вещи. Начинаешь понимать, что это  значит  -  ходить,  дышать,
видеть.
   - Да. Счастья кругом - сколько угодно. Только нагибайся и подбирай.
   Она удивленно посмотрела на него.
   - Я говорю серьезно, Равик.
   - И я, Кэт. Только самые простые вещи никогда не разочаровывают.  Счастье
достается как-то очень просто и всегда намного проще, чем думаешь.
   Жанно лежал в постели. На одеяле были в  беспорядке  разбросаны  какие-то
проспекты.
   - Почему ты не зажжешь свет? - спросил Равик.
   - Пока мне и так видно. У меня хорошее зрение.
   Проспекты содержали описания протезов. Жанно добывал их как  только  мог.
Последние ему принесла мать. Он  показал  Равику  какой-то  особенно  яркий,
красочный проспект. Равик включил свет.
   - Вот самая дорогая нога, - сказал Жанно.
   - Но не лучшая, - ответил Равик.
   - Зато самая дорогая. Я скажу страховой компании, что  мне  нужна  именно
эта нога. Она мне, конечно, совсем ни к чему. Главное  -  получить  побольше
денег. А я обойдусь и пустой деревяшкой, лишь бы денег дали.
   - У страховой компании есть свои врачи, Жанно. Они все проверяют.
   Мальчик приподнялся на постели.
   - Вы думаете, они не оплатят мне протез?
   - Может быть, и оплатят, только не самый дорогой. Но  денег  на  руки  не
дадут, а позаботятся о том, чтобы ты действительно получил протез.
   - Тогда я возьму его и сразу же продам.  Конечно,  я  что-то  потеряю  на
этом. Процентов двадцать.  Не  много,  по-вашему?  Сначала  я  скину  десять
процентов. Может быть, стоит заранее переговорить с  магазином?  Какое  дело
компании, возьму я протез или нет? Ее дело  заплатить.  А  остальное  ее  не
касается... Разве не так?
   - Так. Попытаться, во всяком случае, можно.
   - Эти деньги для меня не пустяк. На них мы купим прилавок и  оборудование
для небольшой молочной. - Жанно  хитро  улыбнулся.  -  Ведь  этакая  нога  с
шарниром  и  всякими  штуками  стоит  немало!  Тонкая  работа.  Вот  здорово
получится!
   - Из страховой компании уже приходили?
   - Нет. Насчет ноги и отступного еще не приходили. Только насчет  операции
и клиники. Стоит нам взять адвоката? Как вы считаете?.. Он ехал  на  красный
свет! Это точно. Полиция...
   Сестра принесла ужин и поставила на  столике  у  постели  Жанно.  Мальчик
заговорил снова, только когда она ушла.
   - Кормят здесь до отвала, - сказал он. - Я никогда еще так хорошо не  ел.
Даже не могу сам всего съесть, - приходит мать и доедает остатки.
   Хватает для нас двоих. А она на атом  экономит.  Очень  уж  дорого  стоит
палата.
   - За все заплатит компания. Так что тебе не о чем
   волноваться.
   Серое лицо мальчика чуть оживилось.
   - Я говорил с доктором Вебером. Он обещал мне  десять  процентов.  Пошлет
компании счет за все расходы. Она оплатит, а он даст  мне  десять  процентов
наличными.
   - Ты молодец, Жанно.
   - Будешь молодцом, если беден.
   - Верно. Нога болит?
   - Болит ступня, которой у меня уже нет.
   - Это нервы. Они еще остались.
   - Знаю. И все-таки странно. Болит то, чего у тебя нет.  Может  быть,  это
душа моей ступни? - Жанно усмехнулся: он сострил. Потом заглянул в  тарелки.
- Суп, курица, салат, пудинг. Мать будет довольна. Она любит курицу. Дома мы
ее не часто видим. - Он улегся поудобней. - Иной раз я  просыпаюсь  ночью  и
думаю: а  вдруг  придется  за  все  платить  самим?..  Знаете,  так  бывает:
проснешься ночью и ничего не  соображаешь.  А  потом  вспомнишь,  что  ты  в
клинике лежишь, как сынок  богатых  родителей,  можешь  требовать  все,  что
угодно, вызывать звонком сестру, и она обязана прийти,  а  заплатят  за  все
другие. Замечательно, правда?
   - Да, - сказал Равик. - Замечательно...
 
 
 
   Он сидел в комнате для осмотров в "Озирисе".
   - Еще остался кто-нибудь? - спросил он.
   - Да, - сказала Леони. - Ивонна. Она последняя.
   - Пришли ее. Ты здорова, Леони.
   Ивонна была мясистой двадцатипятилетней  блондинкой  с  широким  носом  и
короткими  толстыми  руками  и  ногами,  обычными  для  многих  проституток.
Самодовольно покачивая бедрами, она вошла в комнату  и  приподняла  шелковое
платье.
   - Туда, - сказал Равик.
   - А так нельзя? - спросила Ивонна.
   - Зачем так?
   Вместо ответа она молча повернулась и показала свой могучий зад.  Он  был
весь в синих кровоподтеках. Видимо, кто-то ее здорово отлупил.
   - Надеюсь, клиент тебе хорошо заплатил, - сказал Равик. - Это не шутки.
   Ивонна покачала головой.
   - Ни одного сантима, доктор. Клиент тут ни при чем.
   - Значит, ты сама получаешь от этого удовольствие. Не знал, что тебе  это
нравится.
   Ивонна  снова  отрицательно  покачала  головой;  на  ее  лице   появилась
довольная, загадочная улыбка. Ситуация ей явно  нравилась.  Она  чувствовала
себя важной персоной.
   - Я не мазохистка, - сказала она, гордясь знанием такого слова.
   - Так что же это? Поскандалили?
   Ивонна немного помолчала.
   - Это любовь, - сказала она затем и блаженно говела плечами.
   - Ревность?
   - Да.
   Ивонна сияла.
   - Должно быть, очень больно?
   - От этого не бывает больно.
   Она осторожно улеглась.
   - Знаете, доктор, мадам Роланда сперва не хотела пускать меня  к  гостям.
"Хотя бы на часок, - сказала я ей. - Попробуем хотя бы часок! Вот  увидите!"
И теперь у меня такой успех, как никогда.
   - Почему?
   - Не знаю. Попадаются типы, которые от этого прямо-таки с ума сходят. Это
их возбуждает. За последние три дня я принесла выручки на  двести  пятьдесят
франков больше. Долго еще будет видно?
   - По крайней мере, недели две-три.
   Ивонна прищелкнула языком.
   - Если так, удастся справить  новую  шубу.  Лиса  -  отлично  выкрашенные
кошачьи шкурки.
   - А не хватит, твой друг легко сможет помочь - снова отлупит.
   - Этого он никогда не станет делать, - живо ответила Ивонна. - Он  не  из
таких... Не какая-нибудь расчетливая  сволочь,  знаете  ли.  Он  делает  это
только от страсти. Когда на него находит. А так ни за что - хоть на  коленях
проси.
   - Характер! - Равик поднял глаза. - Ты здорова, Ивонна.
   Она встала.
   - Тогда я пошла, внизу меня уже  поджидает  старик  с  седой  бороденкой.
Показала ему рубцы. Чуть не взбесился. Дома ему и словечка не дают  сказать.
Небось  спит  и  видит,  как  бы  излупить  свою  старуху.  -   Она   звонко
расхохоталась. - Доктор, до чего же смешны люди, правда?
   Самодовольно покачивая бедрами, Ивонна вышла.
   Равик вымыл руки. Затем прибрал инструменты и подошел к окну. Над  домами
нависли серебристо-серые сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, словно
черные руки мертвецов. В окопах, засыпанных  землей,  ему  случалось  видеть
такие руки. Он открыл окно. Час  нереальности,  колеблющийся  между  днем  и
ночью. Час любви в  маленьких  отелях  -  для  женатых  мужчин,  которые  по
вечерам, исполненные достоинства, восседают за семейным столом.  Час,  когда
на ломбардской низменности итальянки уже произносят felissima notte (1). Час
отчаяния и грез.
   Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу стало гораздо  темнее.  Влетели
тени, забились в уголки  и  завели  беззвучный  разговор.  Бутылка  коньяку,
припасенная Роландой,  сверкала  на  столе,  как  шлифованный  топаз.  Равик
постоял еще с минуту. Потом спустился вниз.
   Большой зал был ярко освещен. Играла пианола. Девицы в  розовых  рубашках
сидели в два ряда на мягких пуфиках. Груди у всех были  раскрыты  -  клиенты
хотели        видеть        товар        лицом.         Их         собралось
---------------------------------------(1)  Прекраснейшая  ночь  (ит.).  уже
человек пять-шесть, главным образом мелкие  буржуа  средних  лет.  Это  были
осторожные специалисты. Они знали дни осмотра и приходили сразу после  него,
чтобы ничем не рисковать.  Ивонна  была  со  своим  стариком.  Он  сидел  за
столиком перед бутылкой "дюбонне", а она  стояла  рядом,  поставив  ногу  на
стул, и пила шампанское. Она получала десять  процентов  с  каждой  бутылки.
Старик,  видимо,  совсем  рехнулся  -  очень  уж  здорово  он  раскошелился.
Шампанское заказывали только иностранцы. Ивонна  знала  это.  Она  стояла  в
небрежной позе укротительницы львов.
   - Ты уже кончил, Равик? - спросила Роланда, стоявшая у двери.
   - Да, все в порядке.
   - Хочешь что-нибудь выпить?
   - Нет, Роланда. Пойду к себе в отель. Я до сих пор работал. Все, что  мне
сейчас нужно, - это горячая ванна и свежее белье.
   Он направился к выходу, минуя бар и гардероб.  На  улице  стоял  вечер  с
фиолетовыми глазами. В синем небе одиноко и торопливо гудел самолет.  Черная
маленькая птичка верещала на ветке голого дерева.
   Женщина, больная раком, пожирающим ее,  словно  безглазый  серый  хищник;
маленький калека, подсчитывающий  свою  ренту;  проститутка  с  золотоносным
задом; первый дрозд на голых ветвях - все это скользит и  скользит  мимо,  а
он, безразличный ко всему этому, медленно бредет  сквозь  сумерки,  пахнущие
теплым хлебом, к женщине.
 
 
 
   - Хочешь еще кальвадоса?
   Жоан кивнула.
   - Разве что чуть-чуть.
   Равик сделал знак кельнеру.
   - Есть у вас кальвадос постарше?
   - Разве этот нехорош?
   - Хорош. Но, может быть, у вас в погребе найдется другой?
   - Сейчас посмотрю.
   Кельнер прошел мимо кассы, около которой  дремала  хозяйка  с  кошкой  на
коленях, и скрылся за матовой  стеклянной  дверью  в  конторке,  где  хозяин
возился со счетами. Через минуту он вышел оттуда, важный и чинный,  и,  даже
не взглянув в сторону Равика, направился к лестнице, ведущей в подвал.
   - Кажется, все в порядке, - заметил Равик.
   Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого  младенца.
Это была грязная бутылка,  совсем  не  похожая  на  те,  которые  специально
посыпают пылью для туристов, а просто  очень  грязная  бутылка,  пролежавшая
много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес
две большие рюмки.
   - Вот, мсье, - сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
   Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток,  откинулся
на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком  и  наполнил
обе рюмки на треть.
   - Попробуй-ка, - сказал Равик Жоан.
   Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за  ней.
Жоан удивленно
   посмотрела на Равика.
   - Такого кальвадоса я никогда не пила, - сказала  она  и  сделала  второй
глоток. - Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
   - Вот видите, мадам, - с удовлетворением заявил кельнер. - Это  вы  очень
тонко заметили.
   - Равик, - сказала Жоан. - Ты многим рискуешь. После этого  кальвадоса  я
уже не смогу пить другой.
   - Ничего, сможешь.
   - Но всегда буду мечтать об этом.
   - Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
   - Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
   - Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один  кальвадос
и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.
   Жоан рассмеялась.
   - Какой вздор! И ты сам это отлично понимаешь.
   - Еще бы не вздор. Но ведь человек и жив-то вздором, а не черствым хлебом
фактов. Иначе что же сталось бы с любовью?
   - А при чем тут любовь?
   - Очень даже при чем. Ведь тут сказывается преемственность.  В  противном
случае мы могли  бы  любить  только  раз  в  жизни,  а  потом  отвергали  бы
решительно все. Однако тоска по оставленному или  покинувшему  нас  человеку
как бы украшает ореолом того, кто  приходит  потом.  И  после  утраты  новое
предстает в своеобразном романтическом свете. Старый, искренний самообман.
   - Когда ты так рассуждаешь, мне просто противно слушать.
   - Мне и самому противно.
   - Не смей так говорить. Даже в шутку.  Чудо  ты  превращаешь  в  какой-то
трюк.
   Равик ничего не ответил.
   - И кажется, будто тебе все надоело и ты подумываешь о том, чтобы брос