том речь.
   Ее лицо вдруг исказил дикий, безысходный страх.
   - Не могу же я ни с того ни с сего прогнать человека, который мне  ничего
плохого не сделал... Прогнать только потому,  что  ты  неожиданно  вернулся!
Неужели ты этого не понимаешь?
   - Понимаю, - сказал Равик.
   Она стояла, как кошка, загнанная в угол, готовая к  прыжку,  но  внезапно
лишившаяся опоры.
   - Понимаешь?  -  удивленно  переспросила  она.  Ее  взгляд  потух,  плечи
поникли. - Зачем же ты мучаешь меня, если понимаешь? - устало добавила она.
   - Отойди от двери.
   Равик сел в кресло. Жоан в нерешительности стояла на месте.
   - Отойди от двери, - сказал он. - Я не у бегу.  Она  медленно  подошла  к
тахте и упала на нее.
   Казалось, она совершенно обессилела, но Равик
   видел, что это не так.
   - Дай мне что-нибудь выпить, - сказала она. Хочет выиграть время, подумал
он, чувствуя, что теперь ему все безразлично.
   - Где бутылки? - спросил он.
   - Там, в шкафу.
   Равик открыл низкий  шкаф.  В  нем  стояло  несколько  бутылок  с  мятной
настойкой. Он с отвращением посмотрел на них и отодвинул в сторону.
   В углу на полке  он  обнаружил  недопитую  бутылку  "мартеля"  и  бутылку
кальвадоса. Равик взял коньяк.
   - Ты пьешь теперь мятную настойку? - спросил он, не оборачиваясь.
   - Нет.
   - Вот и хорошо. Тогда я налью тебе коньяку.
   - Есть кальвадос. Открой его.
   - Обойдемся коньяком.
   - Открой кальвадос.
   - В другой раз.
   - Я не хочу коньяк. Дай мне кальвадос. Пожалуйста, открой бутылку.
   Равик снова заглянул в шкаф. Справа мятная настойка - для того,  другого,
слева кальвадос  -  для  него.  В  этом  была  какая-то  почти  трогательная
домовитость и порядок. Он взял бутылку кальвадоса и откупорил ее.  А  почему
бы и нет? Кальвадос, их любимый напиток, почти символ, и  эта  пошлая  сцена
расставания, сентиментальные слова, тягучие, как патока... Он взял две рюмки
и вернулся к столику. Жоан смотрела, как он наливает кальвадос.
   За окном стоял день, золотой и огромный. Сколько света,  сколько  красок,
какое небо! Равик взглянул на часы. Начало четвертого. Ему  показалось,  что
секундная стрелка остановилась.  Но  стрелка,  подобно  крохотному  золотому
хоботку, продолжала свой прерывистый бег по циферблату. Всего полчаса, как я
здесь, подумал Равик. Не больше... Мятная настойка.  До  чего  же  противно!
Жоан забралась с ногами на синюю тахту.
   - Равик, - сказала она  мягко,  устало  и  осторожно.  -  Либо  ты  снова
хитришь, либо ты действительно понимаешь, о чем мы говорили.
   - Я не хитрю и все понимаю.
   - Понимаешь?
   - Да.
   - Я так и знала. - Она улыбнулась ему. - Я так и знала, Равик.
   - Что же тут понимать? Все довольно просто.
   Она кивнула.
   - Повремени немного. Сразу я не могу. Он не сделал  мне  ничего  плохого.
Ведь я не знала, вернешься ли ты вообще когда-нибудь. Не могу же  я  сказать
ему сразу...
   Равик выпил залпом свою рюмку.
   - К чему мне эти подробности?
   - Ты должен все знать. Должен все понять. Дело в том, что... Нет, сразу я
этого не могу сделать. Он... я просто не знаю, что с ним станется. Он  любит
меня. Я ему нужна. И он ведь действительно ни в чем не виноват.
   - Конечно, не виноват. Можешь не торопиться, Жоан. Времени у тебя сколько
угодно.
   - Нет... Поверь, это недолго  продлится.  Но  сразу  я  не  могу.  -  Она
откинулась на подушку. - А что касается квартиры, Равик... То это совсем  не
так, как ты, может быть, думаешь. Я сама  зарабатываю  деньги.  Больше,  чем
прежде. Он помог мне. Он актер. Я снимаюсь в кино  в  эпизодах.  Он  устроил
меня.
   - Это можно было предположить.
   Она пропустила его слова мимо ушей.
   - У меня не бог весть какой талант, и я  ничуть  не  обольщаюсь  на  этот
счет, - сказала она. - Но мне так хотелось вырваться из "Шехерезады". Там бы
я ничего не добилась. А здесь добьюсь. Даже и без особого  таланта.  Я  хочу
стать независимой. Тебе это кажется смешным?..
   - Наоборот, - сказал Равик. -  Разумным.  Она  недоверчиво  взглянула  на
него.
   - Ведь ты и в Париж приехала затем, чтобы стать  независимой,  -  добавил
он.
   Вот  ты  сидишь  передо  мной,  подумал  он,  невинная  тихоня,  скорбная
страдалица; как тяжка твоя судьба, сколько мук ты приняла от меня! Теперь ты
спокойна - первая буря пронеслась. О, конечно, ты простишь меня  и,  если  я
сейчас не уйду, во всех подробностях  расскажешь  мне  о  последних  месяцах
своей жизни... Орхидея из стали. Я пришел, чтобы раз и  навсегда  порвать  с
тобой, а ты уже почти достигла того, что я  должен  во  всем  признать  тебя
правой.
   - Все хорошо, Жоан, - сказал он. - Ты уже многого  добилась  и  добьешься
еще большего.
   Она приподнялась на подушке.
   - Ты действительно так думаешь?
   - Действительно.
   - Это правда, Равик?
   Он встал. Еще три минуты, и она вовлечет его в профессиональный  разговор
о кино. С ними не следует заводить дискуссий, подумал он. Всегда остаешься в
проигрыше. Что им логика? Они выворачивают  ее  наизнанку.  Словами  тут  не
поможешь, тут нужны дела.
   - Я не имел в виду твою карьеру. Поговори об этом со своим специалистом.
   - Ты уже уходишь?
   - Да, я должен идти.
   - Может быть, останешься?
   - Мне надо вернуться в клинику.
   Она взяла его за руку и заглянула в глаза.
   - По телефону ты сказал мне, что придешь, когда освободишься совсем.
   Он подумал, не сказать ли сразу, что он больше не придет. Но на сегодня и
без того было достаточно. Достаточно и для него, и для нее. Сегодня он так и
не заговорил о разрыве - она помешала этому. Но разрыв неминуем.
   - Останься, Равик, - сказала она.
   - Не могу.
   Она встала и тесно прижалась к нему. Еще и это, подумал он. Старый прием.
Дешевый,  испытанный.  Она  испробовала  все  средства.  Впрочем,  можно  ли
требовать от кошки, чтобы она питалась травой? Он высвободился.
   - Я должен идти. В клинике умирает человек.
   - У врачей всегда находятся веские доводы, - медленно проговорила она.
   - Как и у женщин, Жоан. Мы ведаем смертью, вы - любовью.  На  этом  стоит
мир.
   Она ничего не ответила.
   - Кроме того, у нас, врачей, вполне исправные желудки, - сказал Равик.  -
Они  нам  очень  нужны.  Просто  необходимы.  Ведь  нам  приходится   всякое
переваривать... Прощай, Жоан.
   - Ты придешь снова, Равик?
   - Не думай об этом. Не торопись. Со временем ты сама во всем разберешься.
   Не оглядываясь, он быстро прошел к двери.  Жоан  не  удерживала  его.  Но
Равик чувствовал спиной ее взгляд. Он ощущал  какую-то  странную  глухоту  -
словно шагал под водой.
 
 
 
   XXII
 
   Крик раздался из окна  супругов  Гольдберг.  Равик  прислушался.  Неужели
старик Гольдберг запустил чем-нибудь в свою жену или ударил ее? С минуту все
было тихо, затем внизу забегали, захлопали дверьми, а  из  номера  эмигранта
Визенхофа донесся взволнованный гул голосов.
   Вслед за тем раздался стук в дверь и в комнату вбежала хозяйка отеля.
   - Скорее, скорее... мсье Гольдберг...
   - Что случилось?
   - Повесился. На окне. Скорее...
   Равик отбросил книгу.
   - Полиция пришла?
   - Конечно, нет. Иначе бы я вас не позвала!
   Жена только что обнаружила его.
   Равик побежал вместе с ней вниз по лестнице.
   - Веревку обрезали?
   - Нет еще. Они его держат...
   В сумрачном свете у окна темнела группа людей.  Рут  Гольдберг,  эмигрант
Визенхоф и кто-то еще. Равик включил свет. Визенхоф  и  Рут,  словно  куклу,
держали Гольдберга на весу,  а  третий  дрожащими  руками  пытался  отвязать
галстук от ручки окна.
   - Да вы обрежьте...
   - У нас нет ножа!.. - крикнула Рут Гольдберг.
   Равик достал ножницы. Галстук был  из  плотного  гладкого  шелка.  Прошло
несколько секунд, пока удалось его перерезать.  Совсем  близко  перед  собой
Равик видел лицо Гольдберга. Выпученные глаза, открытый рот, жиденькая седая
бородка, вывалившийся язык, темно-зеленый в белую горошину галстук,  глубоко
врезавшийся в морщинистую вздувшуюся  шею...  Тело  слегка  покачивалось  па
руках Визенхофа и Рут, будто они убаюкивали  Гольдберга.  На  губах  у  него
застыла страшная, словно окаменевшая улыбка.
   Покрасневшее лицо Рут было залито слезами. На лбу у  Визенхофа  выступили
капли пота - тело Гольдберга вдруг стало очень тяжелым, казалось, он никогда
не был таким  грузным  при  жизни.  Два  вспотевших,  отчаявшихся,  стонущих
человека, а над ними ухмыляется загробному миру беспорядочно  мотающаяся  из
стороны в сторону голова. Когда Равик перерезал  галстук,  голова  упала  на
плечо Рут. Вскрикнув, она отпрянула назад,  тело  с  безвольно  болтающимися
руками соскользнуло с подоконника и словно устремилось  за  ней  в  каком-то
нелепом клоунском прыжке.
   Равик подхватил Гольдберга и вместе с Визенхофом положил его на  пол.  Он
снял галстук и приступил к осмотру.
   - В кино... - бессвязно говорила Рут, - он послал меня в  кино.  Дорогая,
сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе  не  пойти  в  кино?  В
"Курсель" идет "Королева Христина" с  Гретой  Гарбо...  Почему  бы  тебе  не
посмотреть?.. Возьми билет на хорошее место, в партер или в ложу... Пойди  в
кино, и ты забудешь об ужасе, в котором мы живем, забудешь хотя  бы  на  два
часа. Он сказал это так спокойно, так ласково... потрепал меня по щеке...  А
потом, говорит, съешь шоколадное или сливочное мороженое  в  кондитерской  у
парка Монсо. Доставь себе удовольствие, дорогая, сказал он,  и  я  пошла.  А
когда вернулась, он уже...
   Равик встал. Рут умолкла.
   - По-видимому, это произошло сразу после вашего ухода, - сказал он.
   Она поднесла сжатые кулаки к губам.
   - Он уже...
   - Попробуем кое-что сделать.  Сперва  искусственное  дыхание.  Вы  умеете
делать искусственное дыхание? - спросил он Визенхофа.
   - Нет... совсем... не умею...
   - Тогда смотрите.
   Равик поднял руки Гольдберга, отвел их назад  до  пола,  затем  прижал  к
груди, снова отвел до пола, опять прижал к груди...  В  горле  у  Гольдберга
что-то захрипело.
   - Он жив! - вскрикнула Рут.
   - Нет. Это воздух вошел в легкие.
   Равик еще несколько раз проделал те же самые движения.
   - Так, а теперь попробуйте сами, - сказал он Визенхофу.
   Визенхоф нерешительно опустился на колени возле тела Гольдберга.
   - Приступайте, - нетерпеливо сказал Равик. - Возьмите  за  запястья.  Или
лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.
   - Сильнее, - сказал Равик. - Выжмите из легких весь воздух.
   Он повернулся к хозяйке. В комнату  тем  временем  набились  люди.  Равик
кивнул хозяйке, и они вместе вышли в коридор.
   - Все кончено, - сказал он ей. - Искусственное дыхание  уже  не  поможет.
Это просто ритуал, который надо соблюсти, не  больше.  Если  оно  что-нибудь
даст, я поверю в чудеса.
   - Что же делать?
   - Все, что обычно делается в подобных случаях.
   - Вызывать "скорую помощь"? Но тогда через десять минут явится полиция.
   - Полицию придется известить так или иначе. У Гольдберга были документы?
   - Да. Настоящие. Паспорт и удостоверение личности.
   - А у Визенхофа?
   - Вид на жительство с продленной визой.
   - Хорошо. Значит, документы в порядке. Пусть Рут и Визенхоф  не  говорят,
что я здесь был. Она пришла домой, увидела его, закричала, Визенхоф  отрезал
галстук и попробовал делать искусственное дыхание, пока не  прибыла  "скорая
помощь". Скажете им это?
   Хозяйка посмотрела на него своими птичьими глазами.
   - Ну конечно, скажу. А придет полиция - не отойду от них ни на  шаг.  Все
будет в порядке.
   - Хорошо.
   Они вернулись в номер: Визенхоф, склонившись над  Гольдбергом,  продолжал
свои отчаянно-неуклюжие попытки. На мгновение Равику показалось, что оба они
выполняют вольные упражнения. Хозяйка остановилась в дверях.
   - Мадам и мсье! - сказала она.  -  Я  обязана  вызвать  "скорую  помощь".
Фельдшер или врач должен будет немедленно известить полицию. Она  явится  не
позже чем через полчаса. У кого  нет  документов,  тому  советую  немедленно
собрать вещи,  по  крайней  мере,  те,  что  лежат  на  виду,  снести  их  в
"катакомбу" и оставаться там. Не исключено, что полиция осмотрит номера  или
будет разыскивать свидетелей.
   Комната мгновенно опустела. Хозяйка кивнула Равику, давая понять, что она
сама поговорит с Рут Гольдберг и Визенхофом. Равик подобрал сумку и ножницы,
лежавшие на полу рядом с разрезанным галстуком. На нем была видна  фирменная
этикетка: "С. Фердер. Берлин". Такой галстук стоил, по крайней мере,  десять
марок. Гольдберг купил его еще в добрые старые  времена.  Равик  помнил  эту
фирму - сам в свое время покупал галстуки у Фердера. Он уложил свои  вещи  в
два чемодана и отнес их к Морозову. Из  предосторожности.  Полиция  едва  ли
станет заглядывать в другие номера.  Но  на  всякие  случай  это  не  мешало
сделать - память о Фернане из полицейского участка была еще слишком свежа.
   Равик спустился в "катакомбу".  Здесь  взволнованно  суетилось  несколько
человек. Все это были беспаспортные беженцы, "нелегальная бригада",  как  их
называли. Официантка Кларисса и кельнер  Жан  помогали  прятать  чемоданы  в
сообщавшийся с  "катакомбой"  чулан.  Тревога  застала  их  в  самый  разгар
приготовлений к ужину - на накрытых столах  стояли  корзинки  с  хлебом,  из
кухни доносился запах жареной рыбы.
   - Ничего, времени у  нас  достаточно,  -  успокаивал  Жан  всполошившихся
беженцев. - Полиция не так легка на подъем.
   Однако беженцы не полагались  на  удачу.  Счастье  не  баловало  их.  Они
поспешно вносили свой скарб в подвал. Среди  них  был  и  испанец  Альварес.
Хозяйка предупредила всех жильцов, что ожидается прибытие полиции. Альварес,
непонятно почему, с каким-то виноватым видом улыбнулся Равику.
   К входу в  чулан  неторопливо  подошел  тощий  человек.  Это  был  доктор
филологии и философии Эрнст Зайденбаум.
   - Маневры, - сказал он Равику. - Генеральная репетиция. Вы  останетесь  в
"катакомбе"?
   - Нет.
   Зайденбаум, ветеран "Энтернасьоналя" с шестилетним стажем, пожал плечами.
   - А я остаюсь. Чего ради бежать?  Думаю,  дело  ограничится  составлением
протокола.  Собственно  говоря,  кому  какое  дело   до   старого   мертвого
еврея-беженца из Германии?
   - Вы правы, до этого никому нет дела. Но живые, беспаспортные беженцы  их
очень интересуют. Зайденбаум поправил пенсне.
   - Мне и это безразлично. Знаете, что я сделал во время последней  облавы?
Какой-то сержант полиции спустился в "катакомбу". Это было два  года  назад.
Тогда я надел один из белых кителей
   Жана и вместе с ним стал обслуживать столики.
   Подавал полицейскому водку.
   - Неплохо придумали.
   Зайденбаум кивнул.
   - В конце концов все настолько надоедает, что уже лень удирать.
   Он спокойно направился в кухню справиться, что будет на ужин.
   Равик вышел через черный ход "катакомбы"  во  двор.  Под  ногами  у  него
шмыгнула кошка. Впереди шли другие беженцы. На улице они разбрелись в разные
стороны. Альварес слегка прихрамывал. Может быть, вторичная операция помогла
бы ему, рассеянно подумал Равик.
 
 
 
   Он сидел в кафе на площади Терн  и  внезапно  почувствовал,  что  сегодня
ночью придет Жоан. Он не понимал, откуда у него взялась эта уверенность,  но
он не сомневался, что она придет.
   Расплатившись за ужин, Равик медленно пошел обратно  в  "Энтернасьональ".
Было тепло. В переулках, несмотря  на  ранний  час,  уже  светились  красные
вывески небольших гостиниц, где парочкам сдаются  комнаты  на  ночь.  Сквозь
портьеры пробивались узкие полоски  света.  Следом  за  стайкой  проституток
прошла группа матросов. Молодые и шумливые, разгоряченные вином и летом, они
скрылись в одной из таких гостиниц. Где-то играли на губной гармошке.  Вдруг
в сознании  Равика,  словно  ракета,  мелькнула  мысль,  она  взмыла  ввысь,
задержалась там на мгновение и рассыпалась огненными брызгами,  выхватив  из
мрака волшебное видение: Жоан ждет его в отеле, она скажет ему, что  бросила
все и вернулась; омут затянет его, поглотит. ..
   Он остановился. Что со мной творится? - подумал он. - Почему я стою здесь
и ловлю руками воздух, словно этот воздух - прядь ее волос? Слишком  поздно.
Ничего нельзя вернуть. Ничто не возвращается. Так же,  как  не  возвращается
прожитое мгновение.
   Он двинулся дальше.  Через  двор  и  черный  ход  прошел  в  "катакомбу".
Заглянув в зал, он  увидел  за  столиком  нескольких  человек  и  среди  них
Зайденбаума... Белого кителя на нем не  было.  Видимо,  опасность  миновала.
Равик вошел в отель.
   Морозов был у себя.
   - Хорошо, что ты меня застал, - сказал он. - Я  уже  собрался  уходить  -
увидел твои чемоданы и решил, что тебя опять выслали в Швейцарию.
   - Здесь все в порядке?
   - Да. Полиция больше не придет. Даже оставили жене Гольдберга труп  мужа.
Бесспорное самоубийство. Он еще наверху. Скоро вынесут.
   - Хорошо. Значит, я могу снова въехать к себе.
   - Посмотрел бы ты на Зайденбаума, - рассмеялся Морозов. -  Он  все  время
вертелся в номере у Гольдбергов с портфелем и  какими-то  бумагами.  Да  еще
пенсне  нацепил.  Выдал  за  себя  за  адвоката  и  представителя  страховой
компании. Дерзил полицейским.  Забрал  у  них  паспорт  старого  Гольдберга.
Заявил, что  он  ему  нужен:  полиция-де  имеет  право  конфисковать  только
удостоверение  личности.  Все  сошло  гладко.  У  него   есть   какие-нибудь
документы?
   - Никаких.
   - Вот это я понимаю, - сказал Морозов. - Ведь паспорту Гольдберга  просто
цены нет. Действителен еще целый год. Кто-нибудь сможет им  воспользоваться.
Не обязательно в Париже, для этого нужно нахальство Зайденбаума.  Фотографию
легко заменить. А если новоявленный  Арон  Гольдберг  окажется  недостаточно
стар, то и дату рождения можно поставить другую. Это  делают  специалисты  и
совсем недорого берут. Переселение душ на современный манер -  один  паспорт
на несколько жизней.
   - Значит, Зайденбаум станет Гольдбергом?
   - Нет. Наотрез отказался. Это ниже его достоинства. Он -  Дон-Кихот  всех
беспаспортных и  гонимых.  С  фаталистическим  спокойствием  он  взирает  на
собственное будущее и ни за что не  примет  чужое  имя,  не  желая  изменять
своему идеалу. А что, если бы ты стал Гольдбергом?
   Равик отрицательно покачал головой.
   - Нет. Я полностью согласен с Зайденбаумом. Он взял чемоданы  и  поднялся
по лестнице. На площадке этажа, где  жили  Гольдберги,  его  обогнал  старый
еврей в черном сюртуке, с бородой и пейсами, с  лицом  библейского  пророка.
Старик - мрачный и бледный - неслышно ступал в туфлях на резиновых подошвах,
и казалось, что он невесомо парит  в  сумраке  коридора.  Он  отворил  дверь
комнаты Гольдбергов.  На  мгновение  коридор  осветился  слабым  красноватым
отблеском свечей,  и  до  Равика  донеслись  какие-то  странные,  монотонные
стенания. Плакальщицы, - подумал он. - Неужели они  еще  существуют  в  наше
время? Или это причитает Рут Гольдберг?..
   Равик открыл дверь и увидел у окна Жоан. Она встрепенулась.
   - Наконец-то! Что случилось? Почему ты с чемоданами? Опять должен уехать?
   Равик поставил чемоданы около кровати.
   - Ничего особенного не случилось. Простая мера  предосторожности.  У  нас
умер один человек. Ждали полицию. Теперь все в порядке.
   - Я звонила тебе. Мне ответили, что ты здесь больше не живешь.
   - Очевидно, это хозяйка. Как всегда, она действует осторожно и умно.
   - Я сразу же прибежала... Открытая пустая комната. Вещей нигде не  видно.
Я решила... Равик! - Ее голос дрожал.
   Равик заставил себя улыбнуться.
   - Вот видишь, какой я ненадежный человек. На меня лучше не полагаться.
   В дверь постучали. На пороге появился Морозов с двумя бутылками в руках.
   - Равик, ты забыл свое снаряжение...
   В темноте он увидел Жоан, но сделал  вид,  будто  не  заметил  ее.  Равик
сомневался, узнал ли он ее вообще. Не входя в комнату, Морозов отдал бутылки
и простился.
   Равик поставил кальвадос и "вуврэ" на стол. Через открытое окно доносился
т