аной рукояткой. Я быстро пе-
ревернул его в руке и, когда передние копыта моей лошади вновь коснулись
земли, глубоко вонзил ей шпоры в бока; она сделала громадный скачок впе-
ред. Теперь я оказался прямо против моего противника; когда лошадь прыг-
нула, он отступил назад и не успел снова прицелиться. Прежде чем он  на-
вел на меня пистолет, я изо всей силы ударил его рукояткой хлыста по го-
лове, и он, согнувшись, свалился на землю. Падая, он спустил  курок,  но
пуля, к счастью, вонзилась в землю между копытами моей лошади, никого не
задев. А пистолет отлетел в сторону и упал недалеко от него.
   Поистине мне повезло: я вовремя пришпорил лошадь, а она сделала  точ-
ный прыжок. Если бы я промахнулся, мне не удалось бы снова его  ударить.
Пистолет был двуствольный, притом позже оказалось, что у Ларкина есть  и
второй такой же.
   Надсмотрщик лежал неподвижно, как мертвый, и я начал бояться, не убил
ли я его. Это грозило бы мне тяжелыми последствиями. Хотя я и не нападал
на него, а защищался, но кто бы это доказал? Свидетельства всех окружав-
ших меня людей, вместе взятые, не стоили клятвы одного белого  человека,
а уж в данном случае они ровно ничего не стоили. Если принять во  внима-
ние, что было поводом нашего столкновения, их свидетельство могло скорее
повредить мне, чем помочь. Да, трудное положение...
   Сойдя с лошади, я подошел к лежавшему на земле Ларкину, которого  ок-
ружили негры. Они расступились передо мной. Став на колени,  я  осмотрел
его голову. Кожа была рассечена, и из раны сочилась кровь, но череп  был
не поврежден.
   Убедившись в этом, я успокоился. И в самом деле, не успел я подняться
с колен, как с облегчением увидел, что Ларкин, которого спрыснули холод-
ной водой, начинает приходить в себя. Тут я заметил у  него  за  пазухой
второй пистолет. Я вытащил его, поднял тот, что лежал на земле,  и  взял
их себе.
   - Когда он очнется, передайте ему, - сказал я, - что, если он вздума-
ет еще раз на меня напасть, у меня тоже будет оружие.
   Затем я приказал отнести его домой, а сам занялся его жертвой. Бедный
Сципион! Он перенес такую страшную пытку, что еще долго не мог объяснить
мне, за что был так жестоко наказан. Но когда он  наконец  рассказал,  в
чем дело, кровь закипела во мне от возмущения.
   Сципион застал Ларкина за деревней около сарая, куда  тот  тащил  ма-
ленькую Хлою; девочка кричала и вырывалась. Возмущенный  отец,  понятно,
заступился за дочку и ударил надсмотрщика. За это, согласно закону, нег-
ру могли отрубить руку. Но белый негодяй побоялся  придать  огласке  это
дело, чтобы не повредить себе, и предпочел заменить  законное  наказание
доморощенной пыткой под насосом.
   Первым моим побуждением, когда я услышал эту  гнусную  историю,  было
вернуться на плантацию, рассказать все мадемуазель Безансон и убедить ее
в необходимости избавиться от этого негодяя, чего бы ей это  ни  стоило.
Но, поразмыслив, я изменил свое намерение. Я подумал,  что  лучше  поеду
завтра утром, чтобы решить дело, гораздо более важное для меня. Завтра я
хотел говорить с ней об Авроре.
   "Я могу начать разговор с бедного Сципиона, - подумал я. - Это  будет
вступлением к более важной теме".
   Пообещав моему старому приятелю заступиться за него, я вскочил в сед-
ло и тронулся в путь, провожаемый горячо благодарившими меня неграми.
   Пока я ехал шагом по деревне, женщины и девушки-подростки выбегали из
хижин и, хватаясь за стремена, целовали мне ноги.
   На минуту я даже забыл о пылкой любви, все это время наполнявшей  мое
сердце. Ее место заняло спокойное, сладостное счастье - счастье от  соз-
нания, что я совершил доброе дело.
 
   Глава XXVIII. ГАЙАР И БИЛЛ-БАНДИТ
 
   Покинув негритянский поселок, я раздумал ехать кружным путем.  Теперь
мадемуазель Безансон, наверно, узнает о моем посещении, и не важно, уви-
дят ли меня из дома. Я был разгорячен не меньше, чем моя лошадь,  и  нам
ничего не стоило преодолеть любое препятствие. Итак, я повернул обратно,
перескочил через две-три ограды, пересек хлопковое поле и выехал на  бе-
реговую дорогу.
   Вскоре лошадь моя успокоилась, и  я  поехал  медленней,  размышляя  о
только что происшедших событиях.
   Я был уверен, что Гайар устроил этого негодяя на плантацию с какой-то
тайной целью. Знали ли они друг друга раньше, я не мог сказать,  но  по-
добные люди инстинктивно находят и с первого слова понимают друг  друга;
вполне возможно, что Гайар и подобрал его только после кораблекрушения.
   На пароходе, судя по тому, с каким азартом Ларкин держал пари, я  ду-
мал, что он просто шулер; возможно, что в последнее время он и занимался
этим. Однако несомненно, что ему и раньше приходилось "погонять" негров;
во всяком случае, он не был новичком в этом деле.
   Странно, что он столько времени служил на плантации и ничего не  знал
обо мне. Впрочем, это объяснялось очень просто: пока я жил у мадемуазель
Эжени, он ни разу не встречался со мной. Кроме того, он, вероятно, и  не
подозревал, что она - та самая дама, чьим спасательным поясом  он  хотел
завладеть. Это предположение было вполне правдоподобным, так как на суд-
не были и другие дамы, спасавшиеся при помощи стульев, кресел и  пробко-
вых поясов. Вероятно, он не видел мадемуазель Эжени  до  того,  как  она
спрыгнула в воду, и потому не мог теперь ее узнать.
   Причина моей болезни была известна только мадемуазель Эжени, Авроре и
Сципиону, которому приказали не болтать об этом с неграми.  Кроме  того,
надсмотрщик, будучи на плантации человеком новым, почти  не  видел  свою
хозяйку и получал все распоряжения от Гайара; к тому же  это  был  неве-
жественный и тупой детина.
   Вероятнее всего, до нашей встречи он не подозревал, что я его  бывший
противник на судне, а Эжени Безансон - та дама, за которой он было  пог-
нался. Он, конечно, слышал, что я живу на плантации, но  считал,  что  я
просто пассажир с потерпевшего аварию парохода, раненый или  ошпаренный,
каких очень много подобрали на берегу; не было почти ни  одного  дома  у
реки, где не приютили бы какого-нибудь раненого или захлебнувшегося  че-
ловека. Вдобавок он был очень занят своими делами  или,  вернее,  делами
Гайара, ибо я не сомневался, что между ними существует  какой-то  тайный
сговор. Как он ни туп, у него есть качества, которые его хозяин мог оце-
нить дороже ума и которыми сам не обладает: грубая сила и наглость.  Он,
конечно, нужен Гайару, иначе тот не держал бы его здесь.
   Теперь он узнал меня и, видимо, не скоро забудет. Станет ли он искать
случая мне отомстить? Да, несомненно, но, вероятно, каким-нибудь тайным,
подлым способом. Я не боялся, что он нападет на меня открыто. Я был уве-
рен, что он чувствует себя побежденным и  трусит.  Мне  уже  приходилось
встречать таких людей, и я знал, что,  потерпев  поражение,  они  тотчас
поджимают хвост. Это был не смельчак, а наглец.
   Я не боялся открытого нападения. Но мне могла угрожать тайная  месть,
а может быть, и преследование закона. Вас,  вероятно,  удивит,  что  мне
пришла в голову мысль о законе? Но это так, и у меня для этого были  ос-
нования.
 
   Узнав тайные цели Гайара, раскрыв его гнусные намерения завладеть Ав-
ророй и встретившись с Ларкином, я понял, что настало время действовать.
Меня охватила тревога, и я решил, что должен как можно скорее поговорить
с мадемуазель Безансон о том, что больше всего волновало меня, - о выку-
пе Авроры. Теперь, когда мы с Авророй открылись друг другу и, можно ска-
зать, обручились, нельзя было терять даром и часа.
   Я подумал было вернуться назад и уже повернул свою лошадь,  но  снова
заколебался. Меня одолели сомнения. Я опять повернул лошадь и  поехал  в
Бринджерс, решив, что возвращусь завтра рано утром.
   Въехав в селение, я отправился прямо в гостиницу. На  столе  в  своей
комнате я нашел письмо с чеком на двести фунтов стерлингов. Его переслал
мне Новоорлеанский банк, получивший для меня деньги из Англии. В  письме
сообщалось, что через несколько дней мне вышлют еще  пятьсот  фунтов.  Я
почувствовал большое облегчение, получив эти деньги, так как мог  теперь
уплатить свой долг Рейгарту, что и сделал с большим удовольствием в  тот
же день.
   Я провел ночь в сильной тревоге и почти не сомкнул глаз.  И  неудиви-
тельно: завтра решалась моя судьба. Что принесет мне этот день - счастье
всей жизни или отчаяние? Тысячи надежд и  опасений  осаждали  меня;  моя
участь зависела от предстоящего разговора с Эжени Безансон. Я ждал этого
разговора с еще большим волнением, чем вчерашнего  свидания  с  Авророй,
быть может, потому, что теперь я меньше надеялся на благоприятный исход.
   Рано утром, как только можно было нанести визит, не нарушая приличий,
я был уже в седле и скакал к плантации Безансонов.
   Выезжая из селения, я заметил, что встречные смотрят на  меня  с  ка-
ким-то особым интересом.
   "Видно, им известно о моем столкновении с надсмотрщиком, - подумал я.
- Наверно, негры уже все разболтали. Такие вещи быстро узнаются".
   Однако мне показалось, что люди глядят на меня отнюдь не  дружелюбно.
Неужели меня осуждают за то, что я защищался? Обычно победитель в подоб-
ном столкновении вызывает всеобщее сочувствие, тем более  в  верной  ры-
царским традициям Луизиане. Почему же эти люди косо смотрят на  меня?  В
чем я провинился? Я ударил хлыстом человека, которого все считают нагле-
цом, и сделал это лишь защищаясь. По местным понятиям, мой поступок дол-
жен был вызвать всеобщее одобрение.
   Тогда почему же... Впрочем, понял! Вот в чем дело: я стал между белым
и черным. Я заступился за негра и не дал наказать  его.  Вот  что  могло
быть причиной этой враждебности. Возможно, была и другая, хотя и нелепая
причина. В окрестностях ходили слухи, что я "в близких отношениях с  ма-
демуазель Безансон" и будто в один прекрасный день "этот выскочка",  ко-
торого никто не знает, похитит богатую наследницу.
   Нет такого уголка на земле, где подобная удача не вызвала бы зависти.
Соединенные Штаты не были исключением из общего правила, и я  знал,  что
из-за этих глупых сплетен на меня косятся многие  молодые  плантаторы  и
щеголеватые торговцы, слоняющиеся по улицам Бринджерса.
   Я ехал, не обращая внимания на эти враждебные взгляды, и скоро  забыл
и думать о них. Душа моя была полна тревоги перед предстоящим свиданием,
и такие мелочи не трогали меня.
   Эжени, конечно, уже знает о вчерашнем  происшествии.  Интересно,  что
она думает о нем? Я был уверен, что негодяя надсмотрщика навязал ей  Га-
йар. Вряд ли он мог нравиться ей. Вопрос в том, хватит ли у нее  смелос-
ти, вернее - будет ли в ее власти прогнать его даже после того, как  она
узнает, что он за негодяй. Вот в чем я сомневался.
   Я горячо сочувствовал бедной девушке. Я был уверен,  что  она  должна
Гайару очень крупную сумму и этим он держит ее в руках. Все, что он  го-
ворил вчера Авроре, лишь подтверждало мои догадки. Кроме того,  до  Рей-
гарта дошли слухи, что Гайар недавно подал в суд ко  взысканию  долга  и
его иск удовлетворен новоорлеанским судом; ему  не  чинят  никаких  пре-
пятствий, и он может в любой момент потребовать наложения ареста на  все
ее имущество или на значительную его часть,  покрывающую  нужную  сумму.
Все это Рейгарт рассказал мне накануне вечером; его сообщение еще больше
встревожило меня и заставило особенно спешить с выкупом Авроры.
   Пришпоривая коня, я скакал галопом и вскоре подъехал к  плантации.  У
ворот я спешился. Здесь никого не оказалось, чтобы принять  у  меня  ло-
шадь, но в Америке на это не обращают внимания, и  садовая  решетка  или
просто ветка часто заменяют конюха.
   Вспомнив об этом обычае, я привязал лошадь к ограде  и  направился  к
дому.
 
   Глава XXIX. "ОНА ВАС ЛЮБИТ!"
 
   Вполне понятно, что я снова  вспомнил  моего  вчерашнего  противника.
Встречу ли я его? Вряд ли. Знакомство с моим хлыстом, вероятно,  вызвало
у него такую головную боль, что он несколько дней не выйдет из дому. Од-
нако я был готов к неожиданной встрече. За  пазухой  у  меня  лежал  его
двуствольный пистолет, которым я решил воспользоваться, если он  нападет
на меня. Первый раз в жизни я носил запрещенное оружие, но в те  времена
таков был обычай в этой стране, обычай, которому следовали  девятнадцать
из двадцати встречных на улице - плантаторы, торговцы, адвокаты, врачи и
даже священники! Итак, я приготовился, и меня не пугала встреча  с  Бил-
лом-бандитом. И если сердце мое билось слишком часто, а походка была  не
очень уверенной, то это только из-за предстоящего разговора с его госпо-
жой.
   Я вошел в дом, изо всех сил стараясь подавить свое волнение. Мадемуа-
зель Эжени была в гостиной. Она встретила меня спокойно и непринужденно.
К моему удивлению и удовольствию, она казалась веселей, чем обычно, и  я
заметил многозначительную улыбку на ее лице. Я даже подумал, что она до-
вольна вчерашним происшествием, ибо, несомненно, знала о нем. Я это ясно
видел.
   Авроры не было в гостиной, и я был рад, что ее нет. Я  надеялся,  что
она совсем не придет или хотя бы не скоро. Я был смущен. Я не знал,  как
начать разговор, как приступить к вопросу, который так давно лежал у ме-
ня на душе. Мы перекинулись несколькими незначительными фразами, а затем
заговорили о вчерашних событиях. Я все рассказал ей, все, за исключением
сцены с Авророй. О ней я умолчал.
   Некоторое время я колебался, говорить ли ей, кем  оказался  ее  надс-
мотрщик. Когда она узнает, что это тот самый негодяй, который ранил меня
и, если бы не мое вмешательство, погубил бы ее, она конечно, настоит  на
том, чтобы его прогнали, чего бы это ей ни стоило.
   На минуту я задумался о последствиях такого шага. "Если этот  негодяй
останется подле нее, она никогда не будет в безопасности, - подумал я. -
Лучше ей отделаться от него раз навсегда". И  я  решился  рассказать  ей
все. Она была потрясена; несколько минут она сидела, сжав руки,  в  без-
молвном отчаянии. Наконец она простонала:
   - Гайар... Гайар... Это все он, все он... Боже мой! Боже мой! Где мой
отец? Где Антуан? О Боже, сжалься надо мной!
   Выражение ее прелестного, омраченного горем лица глубоко тронуло  ме-
ня. Она была похожа на ангела скорби, печального, но прекрасного.
   Я пытался успокоить ее, говоря обычные слова утешения. Конечно, я  не
знал всех причин ее горя, однако она внимательно выслушала меня, и,  ка-
жется, мои слова были ей приятны.
   Тогда, набравшись храбрости, я решил спросить, что ее так угнетает.
   - Мадемуазель Эжени, - сказал я, - простите мою смелость, но вот  уже
некоторое время я наблюдаю... вернее, замечаю, что какая-то  тайная  пе-
чаль удручает вас...
   Она посмотрела на меня с молчаливым удивлением. Я немного растерялся,
заметив этот странный взгляд, а затем продолжал:
   - Простите меня, мадемуазель Эжени, если я слишком смело говорю с ва-
ми, но, уверяю вас, мои намерения...
   - Продолжайте, сударь, - ответила она спокойным, печальным голосом.
   - Я заговорил об этом потому, что, когда  имел  удовольствие  впервые
познакомиться с вами, вы держали себя иначе... можно сказать, совершенно
не так, как сейчас...
   Она взглянула на меня и ответила мне лишь печальной улыбкой. Я на ми-
нуту умолк, а потом продолжал:
   - Когда я впервые заметил в вас эту перемену,  мадемуазель  Эжени,  я
объяснил ее горем из-за гибели верного слуги и друга.
   Она снова грустно улыбнулась.
   - Но с тех пор прошло уж много времени, а ваше горе...
   - Вы замечаете, что горе мое все не проходит?
   - Да.
   - Вы правы, сударь, это так.
   - Поэтому я и решил, что есть какая-то другая причина вашей печали, и
невольно стал искать ее...
   Я снова встретил ее удивленный,  испытующий  взгляд  и  замолчал.  Но
вскоре я опять заговорил, желая высказаться до конца:
   - Простите, что я вмешиваюсь в ваши дела, но позвольте  мне  спросить
вас... Мне кажется, что причина вашего несчастья Гайар?
   Она вздрогнула, услышав мой вопрос, и сильно побледнела. Но в следую-
щую минуту овладела собой и ответила спокойно, но со странным выражением
лица:
   - Увы, сударь, ваши подозрения справедливы лишь  отчасти...  О  Боже,
помоги мне! - вдруг воскликнула она, и в голосе ее прозвучало  отчаяние.
Затем, сделав над собой усилие, она продолжала другим,  более  спокойным
тоном: - Пожалуйста, сударь, оставим этот разговор. Я обязана вам жизнью
и глубоко благодарна. Если бы я знала, как отплатить вам за ваше велико-
душие и вашу... вашу дружбу! Быть может, когда-нибудь вы все  узнаете...
Я и сейчас сказала бы вам, но тут... тут есть еще причина, и я... нет, я
не могу!
   - Мадемуазель Эжени, умоляю вас, не думайте, что  это  лишь  праздный
вопрос. Я спросил не из пустого любопытства. Поверьте, у меня были  бла-
городные побуждения...
   - Я знаю, сударь, знаю... Но лучше оставим эту тему. Прошу вас, пого-
ворим о чем-нибудь другом.
   О другом! Мне не нужно было искать новую тему для разговора -  стоило
только дать волю своему чувству. Это чувство, переполнявшее мое  сердце,
само просилось наружу. И в быстрых, бессвязных словах  я  поведал  ей  о
своей любви к Авроре.
   Я подробно описал историю моей любви с первой встречи, когда я принял
ее за видение, до последнего объяснения, когда мы дали друг другу слово.
   Эжени сидела на низком диване против меня, но из застенчивости я  го-
ворил, не поднимая глаз. Она слушала, не прерывая меня, и мне  казалось,
что это - добрый знак.
   Но вот я кончил и с замиранием сердца ждал от нее ответа,  как  вдруг
услышал глубокий вздох, затем глухой стук и сразу  поднял  глаза.  Эжени
лежала на полу. Она была в обмороке.
   Быстро нагнувшись, я поднял ее и уложил на диван.  Затем  повернулся,
собираясь позвать кого-нибудь на помощь, но в ту же минуту дверь отвори-
лась, и кто-то вбежал в комнату. Это была Аврора.
   - Боже мой! - воскликнула она. - Вы убили ее! Она вас любит! Она  вас
любит!
 
   Глава XXX. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ
 
   Эту ночь я снова провел без сна. Что теперь с Эжени? Что с Авророй?
   Всю ночь меня осаждали мысли, в которых радость причудливо переплета-
лась с грустью. Любовь квартеронки наполняла меня радостью, но, увы, при
мысли о креолке меня охватывала глубокая грусть. Теперь я не сомневался,
что Эжени меня любит, однако это чувство не только не радовало меня, но,
напротив, вызывало во мне горячую жалость. Только низкая, тщеславная ду-
ша может упиваться такой победой, только  жестокое  сердце  может  радо-
ваться любви, которую не в состоянии разделить! Я не способен на это.  Я
был глубоко огорчен.
   Я старался восстановить в памяти все, что произошло между мной и Эже-
ни Безансон со времени нашего знакомства. Я допрашивал свою совесть: был
ли я в чем-либо виноват перед ней? Пытался ли  я  словом,  взглядом  или
поступком вызвать ее любовь? Произвести на нее особое впечатление, кото-
рое в таком увлекающемся сердце часто переходит в глубокое чувство?  Мо-
жет быть, еще на пароходе? Или после? Я  вспомнил,  что,  когда  впервые
увидел ее, я смотрел на нее с восхищением. Вспомнил, что  заметил  в  ее
взгляде странный интерес ко мне и приписал его простому любопытству  или
чему-то в этом роде. Тщеславие, которое не чуждо мне, как и всякому дру-
гому, не заговорило во мне тогда, не объяснило, что значит  этот  нежный
взгляд, не подсказало, что это росток любви, который может  превратиться
в пышный цветок. Моя ли вина, что этот роковой цветок распустился?
   Я подробно вспомнил все, что  произошло  между  нами  за  это  время.
Вспомнил все события на пароходе и последнюю трагическую сцену. Но я  не
мог припомнить ни взгляда, ни слова, ни поступка, за который мог бы осу-
дить себя. Я допросил свою совесть, и она сказала мне, что я не виноват.
   И дальше - после той ужасной ночи, после того как таинственное лицо с
блестящими глазами, словно видение,  промелькнуло  в  моем  затуманенном
сознании, я был не повинен ни в одном низменном  помысле.  В  дни  моего
выздоровления, за все время, проведенное на плантац