не предстояло ухаживать за знатной моло-
дой девушкой, наследницей громадного состояния,  которая  находится  под
неусыпным надзором строгой наставницы или целой армии сторожей, для меня
было бы детской игрой справиться с окружающими ее препятствиями.  Писать
сонеты и карабкаться на стены - пустая забава  по  сравнению  с  борьбой
против страстей и предрассудков целого народа.
   Передо мной стояла очень трудная задача. Путь моей любви,  по-видимо-
му, будет тернистым путем.
   Несмотря на однообразие жизни в четырех стенах, дни моего выздоровле-
ния прошли для меня довольно приятно. Меня  окружали  всеми  удобствами,
всем, что могло доставить мне удовольствие.  Мороженое,  прохладительные
напитки, прекрасные цветы, редкие фрукты - я ни в чем не знал  недостат-
ка. Что касается моих трапез, то благодаря кулинарному искусству подруги
Сципиона Хлои я познакомился с такими изысканными  креольскими  блюдами,
как гумбо - отварная рыба с пряностями, жареные лягушки, горячие  вафли,
тушеные помидоры, а также со многими  другими  деликатесами  луизианской
кухни. Я даже не отказался съесть кусочек жареного опоссума, изготовлен-
ного собственными руками Сципиона, и однажды рискнул попробовать  ломтик
енота, но это было всего один раз, и то я почувствовал, что и одного ра-
за более чем достаточно.
   Сципион же без всяких колебаний поглощал этих своеобразных представи-
телей лисьей породы и мог уничтожить добрую половину этого зверя за один
присест.
   Постепенно я познакомился с нравами и  обычаями  жителей  луизианских
плантаций. Старый Зип был моим наставником  и  постоянным  собеседником.
Когда мне надоедало болтать с ним, к моим услугам были  книги,  стоявшие
на полках в моей комнате, главным образом французские. Среди них я нашел
почти все, что было написано о Луизиане: по-видимому,  составитель  этой
небольшой библиотеки был человеком весьма сведущим. Там  же  я  нашел  и
прелестный роман Шатобриана9, а также историю дю Пратца10. Прочитав  ро-
ман, я убедился, что в нем не хватает той правдивости, которая составля-
ет, по-моему, главную прелесть всякого  художественного  произведения  и
которой не может достигнуть автор, пытающийся изобразить события и  нра-
вы, известные ему только понаслышке.
   Что касается историка, то его книга была полна наивных преувеличений,
характерных для писателей того времени. Это можно сказать решительно обо
всех старых авторах, писавших об Америке, будь то англичане, испанцы или
французы, - они описывали двухголовых змей, крокодилов длиной в двадцать
ярдов или удавов такой величины, что они заглатывали всадника  вместе  с
лошадью. Трудно понять, как эти авторы, рассказывая  подобные  небылицы,
пользовались доверием читателей. Однако не следует забывать, что естест-
венные науки находились тогда еще в младенческом состоянии, и  никто  не
мог проверить эти "рассказы очевидцев".
   Больше всего заинтересовали меня приключения и  печальная  судьба  Ла
Салля, и я очень удивлялся, что американские писатели не постарались ос-
ветить жизнь этого доблестного рыцаря, а также один из самых ярких  эпи-
зодов в истории своей страны, такой же интересной, как и ее природа.
   "Ах, до чего же тут красиво!" - воскликнул я, когда в первый раз  сел
у окна и окинул взглядом открывшийся передо мной пейзаж.
   Окно в моей комнате, как и все окна в креольских домах,  доходило  до
самого пола. Когда я уселся в низком кресле перед  распахнутым  окном  и
откинул тонкие занавески, передо мной открылся широкий вид на равнину.
   Это была великолепная картина! Ее яркие краски показались бы  неправ-
доподобными, если бы их воспроизвел живописец. Мое окно выходило на  за-
пад, и величественная река катила передо мной свои желтые воды, сверкав-
шие на солнце, как чистое золото. На том берегу реки тянулись обработан-
ные поля, на которых плавно качались высокие стебли сахарного тростника,
резко выделяясь на фоне более темной зелени табачных плантаций. На  этом
берегу, недалеко от меня, стоял красивый  дом,  похожий  на  итальянскую
виллу, с зелеными жалюзи и широкими верандами. Он был окружен апельсино-
выми и лимонными деревьями, и их желтовато-зеленая листва весело блесте-
ла на солнце. Вокруг не видно было гор - их нет в Луизиане,  но  высокая
темная стена кипарисов, окаймлявшая западный  край  равнины,  напоминала
далекую горную цепь.
   Я находился в очень живописном уголке - в  обнесенном  оградой  парке
поместья Безансонов. Здесь я мог рассмотреть ближайшие растения и  опре-
делить породу деревьев и кустарников, окаймлявших аллеи. Я видел  магно-
лию с большими белыми, словно восковыми цветами,  напоминающую  огромную
гвианскую нимфу. Некоторые из ее цветов уже осыпались,  и  на  их  месте
виднелись красные, как кораллы, шишки с семенами  -  пожалуй,  не  менее
красивые, чем цветы.
   Рядом с магнолией, королевой западных лесов, соперничая с ней  красо-
той и благоуханием и не уступая ей в славе, росло другое иноземное дере-
во, привезенное сюда с Востока и давно прижившееся в  этой  стране.  Его
широкие перистые листья с двойной окраской - темного  и  светло-зеленого
цвета, его сиреневые цветы, висящие длинными кистями на  концах  ветвей,
его желтые, похожие на вишни плоды, кое-где уже заменившие цветы и  даже
созревшие, - все ясно говорило о том, что это за дерево. Оно принадлежа-
ло к породе медоносных деревьев и  называлось  "индийская  сирень",  или
"гордость Китая". Названия, данные этому  прекрасному  дереву  в  разных
странах, свидетельствуют о том, как высоко его  ценят.  "Дерево  превос-
ходства" - поэтично назвали его в Персии, на его родине; "райское  дере-
во" - говорили в Испании, куда оно было привезено. Таковы  многообразные
названия этого дерева.
   Я видел здесь еще много деревьев, и местных и иноземных. Раньше  дру-
гих я заметил катальпу с серебристой корой и трубчатыми цветами, маклюру
с блестящими темными листьями, красное тутовое дерево с густой, тенистой
листвой и длинными малиновыми плодами, похожими на шипы. Из экзотических
деревьев я видел апельсины, лимоны, вест-индские и  флоридские  гуавы  с
листьями, похожими на листья самшита; тамариск, густо  покрытый  мелкими
листиками и усеянный пышными метелками бледно-розовых  цветов;  гранаты,
считающиеся символом демократии, "королеву, которая носит свою корону на
груди", и знаменитое фиговое дерево, не имеющее  цветов;  здесь  оно  не
нуждалось в подпорках и гордо поднималось вверх, достигая тридцати футов
высоты.
   Нельзя считать иноземными и такие растения, как юкка с  пучками  ост-
рых, торчащих во все стороны листьев, или разнообразные кактусы, ибо они
не чужды луизианской земле и встречаются среди растительного мира сосед-
них областей.
   Пейзаж, который я наблюдаю из окна, оживляет присутствие  людей.  По-
верх кустарника выступают белые ворота парка, а за  ними  видна  дорога,
идущая вдоль берега. Хотя деревья местами скрывают ее от меня, я все  же
вижу в просветы, как по ней идет и едет народ. Креолы обычно носят голу-
бые костюмы: на них соломенные шляпы, так называемые пальметто, или  бо-
лее дорогие панамы с широкими полями, защищающими их от солнца. Время от
времени скачет верхом негр; голова у него повязана чем-то  вроде  чалмы,
ибо мадрасский клетчатый головной убор очень похож на турецкий, но  куда
легче и красивее. Иногда проезжает открытый экипаж, и я мельком вижу мо-
лодых дам в легких кисейных платьях. Я слышу их звонкий смех и знаю, что
они едут на какой-нибудь  веселый  праздник.  Мимо  проходят  и  рабы  с
дальних сахарных плантаций, они часто поют хором; по реке иногда с шумом
проплывет пароход, а чаще тихо скользит плоскодонная баржа или плот,  на
котором видны плотогоны в красных рубашках...
   Все это проходит у меня перед глазами,  доказывая,  что  жизнь  здесь
бьет ключом.
   Еще ближе, перед моим окном, летает множество птиц. Пересмешник свис-
тит на вершине высокой магнолии, а его  родная  сестра  -  красногрудка,
опьяненная плодами мелии, - отвечает ему нежной песней. Иволга прыгает с
ветки на ветку среди апельсинов, а красный кардинал, расправив свои пун-
цовые крылья, порхает среди зарослей кустарника. Иногда промелькнет  ма-
ленькая "рубиновая шейка", или колибри, блеснув в воздухе, как драгоцен-
ный камень. Она чаще всего кружит над красными, не имеющими запаха  цве-
тами американского каштана или над крупными трубчатыми цветами бигнонии.
   Такой вид открывался из окна моей комнаты. Мне казалось, что я никог-
да не видел более красивого пейзажа. Правда, я  не  был  беспристрастным
наблюдателем. Любовь туманила мне глаза, и, вероятно, все представлялось
мне в розовом свете. Я не мог смотреть вокруг, не думая о прекрасной де-
вушке, и не хватало только ее присутствия, чтобы все окружающее  показа-
лось мне верхом совершенства.
 
   Глава XX. МОЙ ДНЕВНИК
 
   Чтобы внести некоторое разнообразие в свою монотонную жизнь, я  начал
вести дневник. Дневник больного, не выходящего из своей комнаты,  конеч-
но, не богат событиями. В моем было больше размышлений,  чем  фактов.  Я
привожу несколько выдержек из него не ради их особого интереса, а  пото-
му, что, написанные в ту пору, они правдиво передают мои мысли и кое-ка-
кие мелкие происшествия, случившиеся за время моей жизни в поместье  Бе-
зансонов.
 
   12 июля. Сегодня я могу сидеть и даже немного писать.  Стоит  сильная
жара. Она была бы невыносима, если бы не легкий ветерок, освежающий  мою
комнату и наполняющий ее ароматом цветов. Этот ветерок дует с Мексиканс-
кого залива и пролетает над озерами Борнь, Поншартрен и Морепа. Я  нахо-
жусь в сотне миль от залива, вверх по течению реки, но эти большие внут-
ренние моря соединяются с дельтой Миссисипи, и во время прилива море ка-
тит свои волны почти до Нового Орлеана и даже еще дальше  к  северу.  От
Бринджерса можно быстро добраться до морской воды, если идти прямо через
болота.
   Морской ветер - большое благодеяние для  населения  Нижней  Луизианы.
Если бы не его освежающее дыхание, жить в Новом Орлеане  летом  было  бы
почти невозможно.
 
   Сципион сказал мне, что на плантацию прибыл новый  надсмотрщик.  Оче-
видно, его прислал "масса Доминик", так как он явился с письмом от Гайа-
ра. Это весьма вероятно.
   Новоприбывший произвел не очень приятное впечатление на Сципиона.  По
его словам, он из "белой голи", да притом еще янки. Я заметил, что негры
часто относятся с неприязнью к "белой голи", как они называют людей,  не
имеющих ни земель, ни рабов. Самая кличка уже выражает пренебрежение,  и
когда негр называет так белого, тот считает это  достаточным  основанием
для того, чтобы немедленно пустить в ход ременную плеть  или  "отполиро-
вать ему шкуру" палкой.
   Среди рабов распространено убеждение, будто самые жестокие  надсмотр-
щики - это уроженцы Новой Англии, или янки, как их называют на Юге.  Это
прозвище, которым иностранцы презрительно именуют всякого американца,  в
Соединенных Штатах имеет более узкое значение, и когда  его  употребляют
как обидную кличку, оно обозначает только уроженцев Новой Англии. Обычно
же ему придается шутливо-патриотический оттенок, и в этом смысле  каждый
американец с гордостью называет себя янки. Но у южных  негров  "янки"  -
бранное слово: в их представлении это человек без денег, низкий и  злой.
Для них это прозвище означает  грубую  брань,  побои  и  всякие  издева-
тельства. Странно сказать, но для них слово "янки" - символ хлыста,  ко-
лодок и бесчеловечного обращения. Это тем более удивительно,  что  штаты
Новой Англии - колыбель пуританизма, где исповедуется самая суровая  ре-
лигия и строгая мораль.
   Но странным это кажется только на  первый  взгляд.  Один  южанин  так
объяснил мне это явление: "Как раз в тех странах, где распространены пу-
ританские взгляды, больше всего процветают всевозможные пороки.  Поселе-
ния Новой Англии - оплот пуританизма - поставляют наибольшее  число  мо-
шенников, шарлатанов и пройдох, позорящих имя американца, и это неудиви-
тельно: таково неизбежное следствие религиозного ханжества. Истинную ве-
ру подменяют чисто внешним благочестием и формальным соблюдением  обряд-
ности, и люди забывают о долге перед своим ближним; сознание долга отхо-
дит на второй план, и им пренебрегают".
   Такое объяснение показалось мне убедительным.
 
   14 июля. Сегодня мадемуазель Эжени два раза заходила ко мне; ее,  как
всегда, сопровождала Аврора.
   Наши беседы нельзя назвать непринужденными, они всегда как-то натяну-
ты и длятся очень недолго. Эжени по-прежнему грустна, в каждом ее  слове
слышится печаль. Сначала я думал, что она горюет по Антуану, но пора  бы
уж ей примириться с этой утратой. Мне кажется, дело не в этом. Ее гнетет
еще какая-то забота. А  я  принужден  постоянно  себя  сдерживать.  При-
сутствие Авроры смущает меня, и я с трудом веду  обычный  незначительный
разговор. Аврора не принимает в нем участия, она стоит возле  двери  или
позади своей госпожи, почтительно слушая. Когда я пристально  смотрю  на
нее, ее длинные ресницы тотчас опускаются и не дают мне заглянуть  ей  в
душу. О, как мне высказать ей свое чувство?
 
   15 июля. Сципиону недаром не понравился надсмотрщик. Первое впечатле-
ние его не обмануло. По двум-трем мелким фактам, которые мне рассказали,
я убедился, что этот человек - плохая замена доброму Антуану.
   Кстати, о бедном Антуане: пронесся слух, будто его тело было выброше-
но на берег вместе с плавучим лесом ниже нашей плантации, но  оказалось,
что это ошибка. Там действительно нашли тело, но не управляющего, а  ка-
кого-то бедняги, которого постигла такая  же  участь.  Интересно  знать,
утонул ли негодяй, ранивший меня.
   В Бринджерсе нашли приют еще много пострадавших. Некоторые умерли  от
ран и ожогов, полученных на пароходе. Самая мучительная смерть - от ожо-
гов паром. Иные думали, что отделались пустяком, а теперь  они  доживают
последние дни. Доктор рассказал мне много страшных подробностей.
   Один из кочегаров был ужасно изуродован: ему оторвало нос.  Он  пони-
мал, что дни его сочтены, однако потребовал,  чтобы  ему  дали  зеркало.
Когда его желание исполнили, он взглянул на себя, разразился дьявольским
смехом и воскликнул: "Ах, будь ты проклят! Ну и безобразный же выйдет из
меня покойник!"
   Такая бесшабашность характерна для здешнего речного люда. Еще не  пе-
ревелись потомки Майка Финка11, много представителей этого дикого племе-
ни и до сих пор еще бороздят воды широких западных рек.
 
   20 июля. Сегодня мне гораздо лучше. Доктор обещает, что через  неделю
я уже смогу выходить из комнаты. Это меня очень радует, хотя неделя  ка-
жется долгим сроком для того, кто не привык сидеть взаперти. Однако кни-
ги помогут мне скоротать время. Честь и слава людям, писавшим книги!
 
   21 июля. Сципион не изменил своего мнения о новом  надсмотрщике.  Его
зовут Ларкин. Негр говорит, что его прекрасно знают в Бринджерсе и назы-
вают Билл-бандит - прозвище, по которому можно судить о  его  характере.
Многие невольники, работающие в поле, жаловались Сципиону на его  жесто-
кость и говорили, что он становится хуже с каждым днем.  Он  никогда  не
расстается с ременной плетью и уже раза два пускал ее в ход самым зверс-
ким образом.
   Сегодня воскресенье, и, судя по шуму в негритянском поселке, там  ве-
селятся вовсю. Я вижу, как разодетые в пестрое платье  негры  гуляют  по
дороге вдоль реки. Мужчины - в белых касторовых шляпах, длиннополых  си-
них сюртуках и белых рубашках с огромными жабо, а женщины - в  цветастых
ситцевых платьях, а иногда даже в пестрых шелках, словно  они  собрались
на бал. У многих в руках шелковые зонтики, конечно, самых  ярких  оттен-
ков. Глядя на них, можно подумать, что жизнь этих рабов не так уж  тяже-
ла; однако стоит посмотреть на ременную плеть мистера Ларкина,  как  это
впечатление сразу исчезает.
 
   24 июля. Сегодня мне особенно бросилась в глаза тайная печаль,  кото-
рая омрачает лицо Эжени. Теперь я убежден,  что  ее  грусть  вызвана  не
смертью Антуана. Еще какая-то другая забота удручает ее. Нынче она снова
бросила на меня такой же загадочный взгляд, какой я заметил в день нашей
первой встречи. Но он был так мимолетен, что я не  понял  его  значения,
тем более что и глаза мои и сердце были заняты другой.
   Аврора смотрит на меня уже не так робко и, кажется, с интересом прис-
лушивается к моим словам, хотя они обращены не к ней. Так ли  это?  Если
бы я мог с ней поговорить, это немножко успокоило бы мое сердце, которо-
му все труднее переносить это вынужденное молчание.
 
   25 июля. Несколько негров из поселка вчера проштрафились. Они получи-
ли разрешение побывать в городе и вернулись  очень  поздно.  Билл-бандит
все утро жестоко порол их всех подряд, и они  ушли  от  него,  обливаясь
кровью. Для надсмотрщика-новичка он проявляет уж слишком большую  прыть,
но Сципион где-то слышал, что такая работа ему не внове. Их госпожа, ко-
нечно, ничего не знает об этой дикой расправе.
 
   26 июля. Доктор обещает выпустить меня из дому через три дня.  Я  все
больше уважаю этого человека, особенно с тех пор, как узнал,  что  и  он
недолюбливает Гайара. Он даже его и не лечит. В поселке есть другой док-
тор, который лечит Гайара и его рабов, а также негров с плантации Безан-
сонов. Но он был в отлучке, поэтому ко мне позвали Рейгарта. В силу вра-
чебной этики, а также по моей просьбе меня не передали другому врачу,  и
Рейгарт продолжает лечить меня. Я видел его коллегу, он  как-то  заходил
ко мне с доктором Рейгартом и показался мне достойным другом Гайара.
   Рейгарт не так давно приехал в Бринджерс и быстро  завоевал  уважение
местных плантаторов. Правда, многие из них, особенно  наиболее  крупные,
держат собственных медиков и платят им большие деньги. Им невыгодно пре-
небрегать здоровьем своих рабов, и поэтому здесь часто лечат  их  лучше,
чем лечат "белую голь" во многих европейских странах.
   Я попытался выведать у доктора что-нибудь об отношениях между Гайаром
и Безансонами. Разумеется, я мог касаться этой темы  только  намеками  и
узнал очень немного. Доктор по характеру замкнутый человек,  к  тому  же
излишняя болтливость не вяжется с его профессией и  могла  бы  повредить
ему в глазах здешних жителей. Он либо очень мало знает  об  этих  делах,
либо делает вид, что мало знает; однако по некоторым его словам я заклю-
чил, что последнее вернее.
   - Бедная молодая леди, - сказал он, - совсем одна на  свете!  У  нее,
кажется, есть тетка или какая-то родственница в Новом  Орлеане,  но  нет
мужчины, который занялся бы ее делами. По-видимому, все в руках у  Гайа-
ра.
   Я узнал от доктора, что отец Эжени считался  прежде  одним  из  самых
крупных плантаторов на побережье, что он был известным хлебосолом и  дом
его был открыт для всех. В поместье балы и празднества постоянно сменяли
друг друга, особенно в последние годы. Это расточительство  продолжалось
и после его смерти, и Эжени Безансон по-прежнему принимает гостей своего
отца с отцовской щедростью. У нее очень много поклонников, но доктор  не
слышал, чтобы она кому-нибудь из них оказывала предпочтение.  Гайар  был
близким другом Безансона. Почему - никто не  мог  сказать.  Трудно  было
найти людей, столь противоположных по своему характеру. Некоторые счита-
ли, что их дружба похожа на отношения кредитора с должником.
   Сведения, полученные мною от доктора, подтверждают рассказы Сципиона.
Они также подтверждают мои догадки, что над головой молодой креолки  со-
бираются тучи, такие темные, какие никогда не омрачали ее юность,  пост-
рашнее даже, чем гибель Антуана.
 
   28 июля. Сегодня у нас был Гайар, я хочу сказать -  в  большом  доме.
Впрочем, он бывает у мадемуазель Эжени почти  каждый  день;  но  сегодня
Сципион рассказал мне нечто новое и очень странное. Несколько рабов, из-
битых новым надсмотрщиком, пожаловались своей госпоже, и она  заговорила
об этом с Гайаром. Он же ответил ей, что "эти негодяи получили по заслу-