, а счастье вдруг переменится,
я сяду на мель. Все-таки я согласился увеличить ставку до десяти  долла-
ров, и мы продолжали игру.
   Хорошо, что мы вовремя остановились, потому что с этой минуты счастье
от нас отвернулось. Мы чуть ли не всякий  раз  проигрывали,  и  это  при
ставке в десять долларов! Кошелек мой заметно съежился. Еще немного, и я
проигрался бы в пух.
   Мой партнер, который до сего времени играл хладнокровно, вдруг  начал
горячиться, проклинал карты и ту несчастную минуту, когда  сел  за  этот
паршивый вист. То ли от волнения, то ли по другой причине, но  играл  он
теперь из рук вон плохо. Несколько раз с непонятной опрометчивостью ски-
дывал не ту карту и делал неправильные ходы. По всей видимости, наши не-
удачи так обескуражили его, что он зарывался, играл все небрежнее и, ка-
залось, совсем не думал, к каким плачевным  результатам  может  привести
подобная невнимательность. Признаюсь, я удивился, так как всего час  на-
зад он на моих глазах с завидным спокойствием проигрывал в юкр куда  бо-
лее значительные суммы.
   Я бы не сказал, что нам не везло. Карта нам шла неплохая, и несколько
раз мы, несомненно, могли бы  выиграть,  если  бы  мой  партнер  проявил
большее искусство. Но из-за его промахов мы  продолжали  проигрывать,  и
вскоре более половины имевшихся у меня денег благополучно перекочевало в
карманы Хэтчера и торговца свининой.
   Вероятно, туда последовали бы и остатки моих капиталов, если  бы  наш
вист не был прерван, и притом весьма загадочным образом.
   Мы услышали вдруг какие-то возгласы, идущие,  по-видимому,  с  нижней
палубы, потом два пистолетных выстрела, словно на выстрел ответили выст-
релом, и секунду спустя кто-то закричал:
   - Господи, человека застрелили!
   Карты выпали у нас из рук, каждый,  вскакивая  из-за  стола,  схватил
свою ставку, и игроки, и те, кто ставил на на них, и  просто  зрители  -
все повалили к передним и боковым дверям  салона.  Одни  побежали  вниз,
другие полезли на штормовой мостик, кто кинулся на корму, кто на нос,  и
все наперебой кричали: "Что такое? Что случилось? Кто стрелял?..  Убит?"
А в этот шум еще врывался отчаянный визг дам, забившихся в  свои  каюты.
Тревога, вызванная криком "Женщина за бортом", не шла ни в какое сравне-
ние с теперешним переполохом. Но странно: ни убитого, ни раненого так  и
не удалось обнаружить. Не удалось отыскать и того, кто стрелял или  хотя
бы видел стрелявшего. Выходило, что никто не стрелял и никого не застре-
лили!
   Что все это могло означать? И кто же тогда крикнул, что кого-то заст-
релили? Никто ничего не знал. Чудеса, да и только! Осмотрели  с  фонарем
все уголки и закоулки парохода, но нигде не нашли ни убитого, ни ранено-
го, ни даже следов крови. Кончилось тем, что пассажиры посмеялись и  ре-
шили, что кто-то над ними подшутил. Во всяком случае, так уверял  торго-
вец свининой, довольный, что на этот раз всех всполошил не он.
 
   Глава XLIX. "ОХОТНИКИ" НА МИССИСИПИ
 
   Тайна загадочного происшествия открылась мне  задолго  до  того,  как
улеглась суматоха. Только я один да непосредственный виновник переполоха
знали, что произошло на самом деле.
   Когда поднялась стрельба, я выбежал под тент и перегнулся через пери-
ла. Мне показалось, что крики, предшествовавшие  стрельбе,  донеслись  с
носовой части нижней палубы, где помещались котлы, хотя выстрелы прозву-
чали как будто гораздо ближе.
   Большинство пассажиров устремились в боковые двери и  стояли  теперь,
сбившись в кучу, на палубе, так что я, окруженный непроницаемой  завесой
мрака, был здесь один или, во всяком случае, почти один.  Несколько  се-
кунд спустя какая-то темная фигура оперлась на перила подле меня и  дот-
ронулась до моего локтя. Я повернулся и спросил, с кем имею честь  гово-
рить и чем могу служить. Мне ответили по-французски:
   - Я ваш друг, мсье, и хочу оказать вам услугу.
   - Мне знаком ваш голос. Так, значит, это кричали вы...
   - Да, это я крикнул.
   - И вы же...
   - Я же и стрелял.
   - Так, значит, никто не убит?
   - Насколько мне известно, никто. Я стрелял в воздух и к тому  же  хо-
лостыми патронами.
   - Рад слышать это, мсье. Но чего ради, позвольте вас спросить, вы...
   - Единственно для того, чтобы оказать вам услугу, как я уже говорил.
   - Но, помилуйте, какая же это услуга: палить из  пистолета,  насмерть
перепугать всех пассажиров?
   - Ну, беда невелика. Они быстро оправятся от испуга. Мне  нужно  было
поговорить с вами наедине, и я не мог придумать иного  способа  оторвать
вас от ваших новых знакомых. Стрельба из пистолета была  лишь  маленькой
военной хитростью. Как видите, она удалась.
   - А, так, значит, это вы, мсье, шепотом предостерегали меня, когда  я
садился играть в карты?
   - Да. И разве мое предсказание не оправдалось?
   - Пока что - да. И, значит, это вы стояли напротив меня в углу  сало-
на?
   - Я.
   Последние мои два вопроса нуждаются в некотором  пояснении.  Когда  я
уже согласился сесть за вист, кто-то  дернул  меня  за  рукав  и  шепнул
по-французски:
   - Не играйте, мсье! Вас наверняка обыграют.
   Я обернулся и увидел, что от меня отошел какой-то неизвестный мне мо-
лодой человек. Но я не был уверен, что именно он дал мне этот благой со-
вет, и, как известно, ему не последовал.
   Потом, во время игры, я заметил того же самого молодого человека;  он
стоял против меня, держась самого отдаленного  и  темного  угла  салона.
Несмотря на полумрак, я видел, что он не спускает с меня глаз  и  внима-
тельно следит за игрой. Уже одно это могло  привлечь  внимание,  но  еще
больше заинтриговало меня выражение его лица; и всякий раз, когда сдава-
ли карты, я пользовался случаем, чтобы взглянуть на  загадочного  незна-
комца.
   Это был хрупкий с виду юноша чуть ниже среднего роста, лет, вероятно,
не более двадцати, однако разлитая по его лицу грусть несколько его ста-
рила. Черты лица у него были мелкие, тонко очерченные, нос и губы, пожа-
луй, даже чересчур женственные. На щеках играл  слабый  румянец,  черные
шелковистые волосы, по тогдашней излюбленной  креолами  моде,  ниспадали
пышными локонами на шею и плечи. И склад лица,  и  манера  одеваться,  и
французская речь, - я был уверен, что именно он обратился ко мне в сало-
не, - говорили о том, что юноша - креол. Во всяком  случае,  костюм  его
был именно таким, какие носят креолы: блуза из сурового полотна, но сши-
тая не на обычный французский лад,  а  на  манер  креольской  охотничьей
куртки, со множеством складок на груди и красиво драпирующаяся  на  бед-
рах. К тому же качество ткани - тончайшее неотбеленное льняное полотно -
показывало, что юноша скорее заботился об изысканности  туалета,  чем  о
его практичности. Панталоны молодого человека были из великолепной голу-
бой хлопчатобумажной материи производства опелузских мануфактур. Собран-
ные у пояса в крупную складку, они кончались у щиколоток разрезом, укра-
шенным длинным рядом пуговиц, которые при желании можно было застегнуть.
Жилета на нем не было. Вместо этого на груди топорщилось пышное  кружев-
ное жабо. Обут он был в прюнелевые, отделанные  лаком  светло-коричневые
башмаки на шелковой шнуровке. Широкополая панама завершала этот поистине
южный наряд.
   Но ни в головном уборе, ни в обуви, ни в блузе и панталонах  не  было
ничего кричащего. Все гармонировало друг с другом, и все полностью отве-
чало требованиям моды, принятой тогда на Нижней Миссисипи.  Так  что  не
наряд юноши привлек мое внимание - такие костюмы мне приходилось  видеть
чуть ли не ежедневно. Значит, дело было не в этом. Нет, не платье пробу-
дило во мне интерес к нему. Может быть,  тут  сыграло  роль  то  обстоя-
тельство, что он - или во всяком случае, мне так почудилось - -подал мне
шепотом совет. Но и это было не главное. Что-то в самом его лице  прико-
вало мое внимание. Я даже подумал было: уж не встречал ли я его  раньше?
При более ярком свете я, возможно, в конце концов  вспомнил  бы,  но  oн
стоял в тени, и мне никак не удавалось его хорошенько рассмотреть.
   Когда же я снова поднял глаза, его уже не было в углу салона, и  нес-
колько минут спустя раздались выстрелы и крики на палубе...
   - А теперь, мсье, разрешите узнать, почему вы непременно желаете  го-
ворить со мной и что вы имеете мне сообщить?
   Непрошеное вмешательство юнца начинало меня  раздражать.  Да  и  кому
приятно, чтобы его ни с того ни с сего отрывали от  партии  виста,  даже
проигранной!
   - Я желаю говорить с вами, ибо принимаю в вас участие. А что имею вам
сообщить, вы сейчас узнаете.
   - Принимаете во мне участие! Но чем я обязан, позвольте вас спросить?
   - Хотя бы уже тем, что вы иностранец, которого  собираются  обобрать,
что вы - "карась".
   - Как вы сказали, мсье?
   - Нет, нет, не сердитесь на меня! Я сам слышал, что вас называли  так
между собой ваши новые знакомые. И если вы опять сядете играть  с  ними,
боюсь, что вы оправдаете этот почетный титул.
   - Это, в конце концов, нестерпимо, мсье! Вы попросту вмешиваетесь  не
в свое дело!
   - Вы правы, мсье, это не мое дело, но оно ваше и... ах!
   Я уже собирался было покинуть несносного юношу и вернуться к прерван-
ной партии виста, но грустная нотка, вдруг прозвучавшая  в  его  голосе,
заставила меня изменить мое решение, и я остался.
   - Но вы так мне ничего и не сказали.
   - Нет, сказал. Я предупредил вас, чтобы вы не садились за карты, если
не хотите проиграться. И могу лишь повторить свой совет.
   - Правда, я проиграл какие-то пустяки, но ведь отсюда вовсе не следу-
ет, что счастье не переменится. Тут уж скорее можно винить моего партне-
ра - он играет из рук вон плохо.
   - - Ваш партнер, насколько я понимаю, одни из опытнейших  картежников
на Миссисипи. Если не ошибаюсь, я уже встречал этого джентльмена.
   - А, так вы его знаете?
   - Немного. Вернее, знаю кое-что о нем. А вы-то его знаете?
   - Впервые вижу.
   - А остальных?
   - Я никого из них не знаю.
   - Значит, вам неизвестно, что вы играете с "охотниками"?
   - Нет, но я рад это слышать. Я и сам немного охотник и, вероятно,  не
меньше, чем они, люблю собак, лошадей, хорошие ружья.
   - Мсье, вы, как видно, меня не  поняли.  Охотник  в  вашей  стране  и
"охотник" на Миссисипи - это не одно и то же.  Вы  охотитесь  на  лисиц,
зайцев, куропаток. А дичью для таких господ, как эти,  служат  "караси",
или, вернее, их кошелек.
   - Так, стало быть, я играю с...
   - С профессиональными картежниками - пароходными шулерами.
   - Вы в этом уверены, мсье?
   - Совершенно уверен. Мне часто приходится ездить в Новый Орлеан, и  я
не раз встречал эту компанию.
   - Позвольте, но один из них - бесспорно фермер или торговец -  скорее
всего, торговец свининой из Цинциннати, у него и выговор такой.
   - Фермер... торговец... Ха-ха-ха! Фермер без земли, торговец без  то-
вара! Мсье, этот нарядившийся под фермера старикан - самый  дошлый,  как
выражаются янки, то есть самый ловкий шулер на всей Миссисипи,  и  таких
здесь немало, могу вас уверить.
   - Но они просто случайные попутчики, а один из них даже мой  партнер.
Я не представляю, как...
   - Случайные попутчики! - перебил мой новый знакомец.  -  Вы  думаете,
они только что встретились? Да я сам видел всех троих дружков и  за  тем
же занятием почти всякий раз, как плавал по реке. Конечно, они  разгова-
ривают между собой, будто впервые видят друг друга. Но это у них заранее
условлено, чтобы лучше обманывать таких, как вы.
   - И вы в самом деле думаете, что они жульничали?
   - Когда ставки поднялись по десяти долларов, несомненно.
   - Но как?
   - Да очень просто: иногда ваш партнер нарочно ходил не с той карты...
   - Так вот оно что! Теперь понимаю. Пожалуй, вы правы.
   - Впрочем, это даже необязательно. Будь у вас  честный  партнер,  все
равно кончилось бы тем же. У ваших противников разработана, целая систе-
ма знаков, с помощью которых они сообщают друг другу, какие у них  карты
- масть, достоинство и так далее. Вы не обратили внимания, как они  дер-
жали руки, а я обратил. Когда они кладут один палец на край  стола,  это
значит один козырь, два пальца - два козыря, три -  три,  и  так  далее.
Согнутые  пальцы  указывают,  сколько  среди  козырей  онеров,  поднятый
большой палец - туз. Таким образом, оба ваших  противника  знали,  какие
карты у них на руках. Чтобы обыграть вас, третьего помощника,  собствен-
но, и не требовалось.
   - Какая подлость!
   - Конечно, подлость, и я бы предостерег вас раньше, будь хоть  малей-
шая возможность. Сделать это в открытую я не мог. И я прибег к хитрости.
Господа эти не какие-нибудь мелкие плуты. Каждый из них счел бы себя ос-
корбленным и вступился бы за свою честь. Двое из этих господ - известные
бретеры. По всей вероятности, меня бы  завтра  же  вызвали  на  дуэль  и
пристрелили. Да и вы вряд ли поблагодарили бы меня за мое вмешательство.
   - Я вам чрезвычайно признателен, сударь. Вы меня окончательно  убеди-
ли. Но как вы посоветуете мне поступить теперь?
   - Примириться с проигрышем и бросить игру, только и всего. Все  равно
вам не отыграться.
   - Как! Позволить им насмеяться над собой? Дать себя безропотно  огра-
бить? Я сяду с ними снова, я буду следить и...
   - Это неблагоразумно. Я повторяю, мсье, - они не  только  шулеры,  но
известные бретеры, и не трусливого десятка. Один, как раз  ваш  партнер,
это уже доказал, отправившись за триста миль, чтобы драться с джентльме-
ном, который якобы оклеветал его, на самом же деле сказал о  нем  чистую
правду. И в довершение всего убил своего "обидчика". Уверяю  вас,  мсье,
что вы ничего не добьетесь, затеяв с ними скандал, разве только, что вас
продырявят пулей. Вы иностранец и не знаете здешних нравов. Послушайтесь
доброго совета и сделайте, как я вам сказал.  Оставьте  им  эти  деньги.
Время уже позднее. Ступайте к себе в каюту и не думайте больше о  проиг-
рыше.
   Возможно, на меня подействовало волнение, вызванное ложной  тревогой,
или же наша несколько необычная беседа, а также прохладный  речной  воз-
дух, но, так или иначе, хмель прошел, и в голове у меня  прояснилось.  Я
не сомневался теперь, что молодой креол говорит правду. Его манеры, тон,
приведенные им доказательства окончательно меня убедили.
   Я был ему очень признателен за услугу, которую он оказал мне,  рискуя
очень и очень многим, ибо даже самая хитрость, к которой он прибег, мог-
ла иметь для него неприятные последствия, если бы кто-нибудь видел,  как
он разряжал свой пистолет в воздух.
   Но почему он это сделал? Почему он принял во мне такое живое участие?
Открыл ли он мне истинную причину? Действовал ли он из рыцарских  побуж-
дений? Я много слышал о великодушии и благородстве французских креолов в
Луизиане, и вот яркое тому доказательство. Как уже сказано, я был глубо-
ко благодарен юноше и решил последовать его совету.
   - Я поступлю, как вы сказали, мсье, но при одном условии,  -  ответил
я.
   - Каком, разрешите полюбопытствовать?
   - Дайте мне ваш адрес, чтобы в Новом Орлеане я мог  возобновить  зна-
комство с вами и доказать вам свою признательность.
   - Увы, мсье, у меня нет адреса.
   Я смутился. Печаль, с которой он произнес  эти  слова,  не  оставляла
сомнений; я почувствовал, что какое-то большое горе гнетет  это  юное  и
великодушное сердце.
   Не мне было спрашивать о причине, да еще  сейчас.  Однако,  терзаемый
собственным тайным горем, я теперь глубже сочувствовал горю других и ви-
дел, что передо мной стоит человек, над головой которого сгустились  ту-
чи. Ответ его смутил меня и поставил в довольно затруднительное  положе-
ние. Наконец я сказал:
   - Тогда, может быть, вы окажете мне честь посетить меня?  Я  останов-
люсь в отеле "Сен-Луи".
   - Очень буду рад.
   - Завтра.
   - Завтра вечером.
   - Я буду вас ждать. Спокойной ночи, мсье.
   Мы раскланялись и разошлись по своим каютам. Я повалился на  койку  и
через десять минут уже спал, а еще через десять часов пил кофе  в  отеле
"Сен-Луи".
 
   Глава L. ГОРОД
 
   Мне по душе сельская жизнь. Я страстный охотник и страстный  рыболов.
Но если поглубже вникнуть, весьма вероятно, окажется,  что  страсть  моя
имеет более чистый источник - любовь к самой природе. Я выслеживаю лань,
потому что следы приводят меня в чащу  леса.  Я  иду  за  форелью  вдоль
ручья, потому что она ведет меня по краю тенистых заводей в тихие  угол-
ки, где редко ступает нога человека. Но едва я попадаю в  их  уединенный
приют, как мой охотничий пыл гаснет: удочка так и остается  воткнутой  в
землю, ружье в небрежении валяется рядом со мной, и  я  отдаюсь  высокой
радости - созерцанию природы. Ибо мало кто любит лес, как люблю его я.
   И все же не стану отрицать, что первые часы,  проведенные  в  большом
городе, всегда имели и будут иметь для меня неизъяснимую  прелесть.  Вам
становится вдруг доступен целый мир новых удовольствий, вам  открывается
бездна еще не испытанных наслаждений. Душу очаровывают изысканные утехи.
Красота и пение, вино и танцы расточают перед вами  свои  соблазны.  Лю-
бовь, а то и страсть вовлекает вас в самые сложные и запутанные романти-
ческие приключения, ибо романтика живет и в городских стенах. Ее подлин-
ная родина - человеческое сердце, и лишь донкихотствующие мечтатели  мо-
гут воображать, что пар и цивилизация враждебны высоким взлетам  поэзии.
Благородство дикаря - лишь бессодержательный софизм.  Как  ни  живописны
его лохмотья, они часто прикрывают продрогшее  тело  и  пустой  желудок.
Хоть я и веду жизнь солдата, но предпочитаю веселый грохот фабрики грому
пушечной канонады, и заводская труба с султаном  черного  дыма,  на  мой
взгляд, неизмеримо прекраснее, чем крепостная башня с  горделиво  реющим
над ней, но недолговечным флагом. Шум бьющих по воде пароходных  плиц  -
самая сладостная для меня музыка, и для моего слуха гудок железного коня
прекраснее ржанья холеной кавалерийской лошади. Палить из пушек может  и
племя мартышек, но чтобы управлять могучей стихией пара, нужны люди.
   Я предвижу, что подобные мысли не найдут отклика в надушенных  будуа-
рах и пансионах для благородных девиц. Современные дон-кихоты будут  по-
носить грубого писаку, который осмелился поднять руку на рыцаря в доспе-
хах и пытался его обесчестить, сорвав у него с головы украшенный перьями
шлем. Даже с самыми нелепыми предрассудками  и  предубеждениями  человек
расстается неохотно. Да и автору, признаться, пришлось выдержать  жесто-
кую внутреннюю борьбу. Нелегко было ему отказаться от гомеровской  иллю-
зии и поверить, что греки были обыкновенные люди, а не полубоги; нелегко
было признать в шарманщике и оперном  певце  потомков  героев,  воспетых
Вергилием19; и тем не менее, когда я в  дни  своей  мечтательной  юности
устремился на Запад, я был глубоко убежден, что меня ждет страна  прозы,
а страна поэзии остается позади.
   Счастье еще, что любовь к охоте и звон золота, звучащий в слове "Мек-
сика", привели меня в эти края. Однако не успел я высалиться на прослав-
ленный берег, где ступала некогда нога Колумба20 и Кортеса21, как  сразу
же понял, что это и есть истинная родина  поэзии  и  романтики.  В  этой
стране - стране долларов, которую называют прозаической, - я ощутил  дух
истинной поэзии, но не в книгах, а в самых совершенных  образах  челове-
ческого тела, в благороднейших порывах человеческой души, в горах и  ре-
ках, в птице, дереве, цветке.
   В том самом городе, который по вине недобросовестных и предубежденных
путешественников всегда представлялся мне каким-то лагерем отщепенцев, я
обнаружил чудесных людей, прогресс, не чурающийся наслаждений, культуру,
увенчанную духом рыцарства. Прозаическая страна! Народ, жадный до долла-
ров! Смею утверждать, что на ограниченном пространстве, где расположился
полумесяцем Новый Орлеан, можно найти большее разнообразие  человеческих
типов и характеров, нежели в любом равном ему по населению городе земно-
го шара. Под благодатным небом этого края человеческ