только снаружи очень славные,
независимые.  Но но мужчины.  У мужчин должна быть не одна мускулатура.  А у
них что?  Одни запросы и амбиции. На пари они могут прыгнуть хоть с десятого
этажа.  Только это не смелость,  а боязнь показаться трусом.  А где не нужно
прыжков,  а нужно просто жить и чего-то достигать,  они, видите ли, не хотят
приспосабливаться и  ловчить.  Потому и  не добились ничего.  Ездят летом на
шабашку и  зарабатывают на  красивую жизнь.  Не  добьются ничего.  До пенсии
будут младшими научными сотрудниками.
  - Не думала, что ты такая злая, - сказала Шурочка и вышла.
  Цыганков и  Адам по-прежнему играли,  сидя на кровати.  Увидев Шурочку,
Адам пожаловался ей,  что продул кучу денег и  что приятель играет только на
наличные.
  - Почему о вас говорят,  что вы ничего не добились в жизни?  - спросила
она.
  - Мы  всего  добились,  -  сказал Цыганков,  кладя на  одеяло трефового
короля.
  Адам смешал карты.
  - Шурочка, деточка, посиди рядом, - попросил он. - Может, удача придет.
У тебя есть деньги? Займешь?
  - Не займу.
  - Молодец,  - похвалил Цыганков. - Адам принципиально не платит долгов.
Ты его раскусила.
  - Гадости говоришь, - сказала Шурочка. - А еще друг...
  - Что ж делать? Он действительно не платит. Тебя Марго подогрела? Ты ее
не  слушай.  Да,  мы несостоявшиеся карьеристы и  вообще беззубые волки.  Но
жизнь все равно прекрасна, не будем ее портить.
  - Не журись,  малышок!  -  улыбнулся Адам.  - Не хочешь занимать, давай
вместе играть против него.
  - Хорошо, - согласилась Шурочка. - Но ты должен выиграть.
  Она сходила за кошельком, и стали играть.
  Цыганков сдавал карты,  ласково глядя на нее.  Он трижды проиграл.  Она
хлопала в ладоши, подзадоривала Адама.
  - Ты  приносишь счастье,  -  похвалил Адам  Шурочку,  явно поддразнивая
партнера.
  - Счастье!  -  весело сказал Цыганков.  - Ну пусть я добьюсь власти над
сотней  или  тысячей  таких  же,   как  и  я.   Неужели  я  стану  для  тебя
привлекательнее? Боюсь, не стану. Человек привлекателен, когда счастлив.
  Он  проиграл еще  несколько раз.  У  Шурочки было  уже  рублей тридцать
выигрыша,  которым поделился с  ней Адам.  Она злилась.  Из-за Марго?  Из-за
того, что мальчики предадут?
  Шурочка положила деньги на стол и сказала:
  - Я не так воспитана... Спасибо за развлечение, граждане гусары. Что-то
скучно с вами.
  Цыганков поймал ее  за  руку и  попросил Адама сходить проведать Марго.
Шурочка с  усмешкой глядела на  него,  но  не  пыталась освободиться.  Пусть
подержится. Ей было смешно от этого старомодного жеста Цыганкова.
  Адам  ушел.  Шурочка услышала щелчок  замка.  Второй дурацкий поступок,
подумала она, их заперли для выяснения отношений, но ведь Цыганков пока ни в
чем не виноват перед ней, что ему выяснять?
  - Я еще в школе отвыкла держаться за ручку, - сказала она насмешливо. -
Тебе хочется повторить, что я замечательное существо?
  - У Марго маленький пунктик: дескать, мы прозевали места на званом пиру
жизни.  -  Цыганков обнял ее.  -  Ты избалованное чудо,  Шурочка.  Ты каждую
минуту новая.
  - Я хотела тебе сказать, что у тебя вонючий одеколон.
  - Ты и злая, и порочная, и целомудренная... - Он стал целовать ее.
  Шурочка не отвечала на поцелуи,  смотрела поверх его головы в окно.  По
деревенской улице ехал грузовик с досками. Шурочке захотелось закрыть глаза.
За   деревней  на  холме  тянулось  снежное  поле,   упиравшееся  в   сосны.
Зажмуриваясь,  она  еще  видела небо над  соснами,  потом стало темно.  Руки
Цыганкова сковали ее.  Она то обнимала,  то отталкивала его. И словно теряла
сознание.
  Потом он, уже умиротворенный, расслабленно ласкал ее, с улыбкой смотрел
на ее наготу, не давал ей укрыться и повторял, что она - чудо.
  Она молчала,  отвечая ему стыдливой улыбкой.  Но вдруг подумала, что он
уже знает ее тайну,  и стала оправдываться. Цыганков засмеялся, успокоил ее,
что он  цивилизованный человек и  не собирается ревновать к  мальчику Юре из
десятого "Б". Все естественно.
  - Ты еще ребенок, - сказал он, целуя ее.
  И  снова его руки сковали ее,  и  снова она словно погрузилась в душные
жаркие волны.
  Они  не  заметили,  как  на  дворе загустели сумерки и  наступил ранний
зимний вечер.  За  окном загорелся на  столбе фонарь.  При его свете Шурочка
видела,  как блестят у Цыганкова глаза.  Она вспомнила свою бабушку, которая
осудила бы ее сейчас, и спросила:
  - Почему ты до сих пор не женился?
  - Давай поженимся? Хочешь?
  - А ты вправду хочешь?
  - Не знаю. По-моему, это не очень важно. Но если ты хочешь, я готов.
  Она  взяла  его  за  волосы  на  затылке  и  стала  трепать,  смеясь  и
приговаривая,  что  впервые  слышит,  чтобы  так  разговаривали о  женитьбе.
Цыганков крякал и терпел.
  Но  Шурочка тоже  не  собиралась замуж,  и  без  того  было  хорошо.  А
замужество - это хлопоты, новые тревоги родителей, непонятные обязательства.
Зачем?
  - Нет, ты все-таки ненормальная! - сказал он. - Чтобы девушка не хотела
замуж? Такого не бывает. Или думаешь найти кого-то получше?
  - Может быть,  -  передразнивая его,  ответила она. - Но если хочешь, я
готова.
  - Так человечество вымрет, Шурочка.
  - А почему оно должно быть вечно?
  В  своей радости Шурочка была как будто на острове и  смотрела с  этого
острова назад,  на родительский дом,  зная, что больше не сможет жить по его
законам.
  - Наверное, я действительно порочная, если так говорю о человечестве? -
спросила она.  - Я же реалистка! Я даже повторю, что мы не любим друг друга.
Просто нам пока хорошо... Но это распоряжается природа.
  Цыганков закрыл ей рот ладонью.
  - Не  надо,  милая,  бога  гневить.  Ты  еще  знаешь  жизнь  не  дальше
отцовского бумажника.
  Шурочка легко шлепнула его по щеке, он отпрянул.
  - Это лишнее, - удивленно произнес он.
  - Прости,  никогда не закрывай мне рот,  -  объяснила она.  - Может, ты
хотел сказать,  что я чересчур красноречива?  Или у тебя другая точка зрения
на любовь?
  - О любви не говорят,  об ней все сказано. Но я вполне представляю тебя
своей женой, - снисходительно сказал Цыганков. - От тебя глаз не оторвешь.

  Прошло  пять  дней.  Еще  оставалась целая  неделя каникул,  и  Шурочке
казалось,  что это очень-очень много.  Она с удовольствием подолгу бегала на
лыжах,  каталась с  гор,  по  вечерам танцевала в  клубе под музыку оркестра
старшеклассников из местной школы. И каждую минуту она ощущала себя какой-то
новой, словно уже наступила весна.
  За   несколько  дней  отдыхающие  перезнакомились,   установили  ровный
приятельский тон  общения.  Даже  Большой  и  Могучий  не  выделялись  среди
остальных.  Могучий с медвежьей галантностью кланялся Марго, когда приглашал
ее,  и,  танцуя под быструю музыку,  выпячивал грудь и живот и выдавал такую
азартную чечетку,  что ему аплодировали.  Может,  аплодировали чуть сильнее,
чем аплодировали бы  другому,  но сам Могучий тут был ни при чем.  Его звали
Иваном Ивановичем,  Марго же обращалась к нему с игривой фамильярностью лишь
по  отчеству,  часто с  ним танцевала и  легко принимала его внимание.  Адам
глядел на ее кокетство сквозь пальцы.
  Товарищ  Ивана  Ивановича,   Игорь  Андреевич,   пытался  ухаживать  за
Шурочкой. А что она? Смотрела только на Цыганкова, и тот в шутку заметил ей,
что  не  обидится,  если она  разок-другой спляшет с  Игорем Андреевичем.  И
Шурочка послушалась.  Игорь Андреевич танцевал играючи и  шепотом говорил ей
на ухо,  что у  нее необыкновенно смелые глаза,  что с такими глазами бывают
либо очень счастливыми,  либо совсем несчастными. Больше он не сказал ничего
особенного,  но она почувствовала:  если захочет,  может увлечь его. Немного
удивилась Цыганкову: почему он сам подталкивал ее к Игорю Андреевичу?
  За  столиком в  баре  между  Цыганковым и  Игорем Андреевичем случилась
небольшая  неприятность.   Игорь  Андреевич  вытащил  из  бумажника  деньги,
попросил Цыганкова принести коньяку,  апельсинов и пепси-колы. Цыганков тоже
достал деньги и предложил ему:
  - Может, вы сходите?
  Тот  слегка прищурился,  потом улыбнулся и,  взяв деньги,  направился к
стойке.
  Цыганков посмотрел на Шурочку,  как будто проговорил: "Ты видела, как я
обращаюсь с этими Большими и Могучими?  Пусть знают!" Но ей стало неловко за
него, она отвернулась.
  - Игорь Андреевич настоящий умница,  - пожурил Цыганкова Иван Иванович.
- И деньжат у него поболе твоего, и возможностей. Ценить его надо.
  - То есть как?  Чего угодно-с? - Цыганков изобразил, что снимает шляпу.
- Нет, мы бедные, да гордые.
  Марго отвлекла Ивана Ивановича, разговор на том кончился.
  Вечером Шурочка прямо высказала Цыганкову,  что ей  не  понравилось его
поведение, а он раздраженно ответил, что обойдется без ее советов.
  - За  что ты меня обижаешь?  -  спросила она.  -  Я  же хочу,  чтобы ты
оставался самим собой!
  И они поссорились.
  Правда,  наутро Цыганков извинился,  и  мир  был  восстановлен.  "Это я
виновата,  -  думала Шурочка.  -  Он  ради меня не  хочет никому уступать...
Боится  обнаружить,  что  Игорь  Андреевич  подавляет  его".  Она  решила  в
следующий раз вмешаться и поддержать Цыганкова.
  Днем Иван Иванович объявил,  что приглашает молодую компанию на  ужин в
зимнем лесу.  Приглашение было принято.  В  ранних сумерках расписные санки,
запряженные гнедой лошадью, повезли всех к назначенному месту.
  На  поляне,  окруженной соснами,  кем-то были выложены пирамидкой сухие
поленья,  с дощатого стола и скамеек сметен снег.  Подросток-возница вытащил
из саней большую кастрюлю с  мясом,  развел огонь и  принялся носить к столу
бутылки и свертки.
  Снег лежал розовый,  а  в  ложбинах -  синеватый.  Солнце уже село.  На
закате   разлился  яркий   красно-розовый  свет   и   плавно   соединялся  с
зеленовато-фиолетовыми сумерками.
  Пока  прогорали дрова,  Иван  Иванович велел  откупорить одну  бутылку.
Шурочка прежде не  пила водки,  но выпила почти без страха.  Все смотрели на
нее. Иван Иванович поднес к ее губам горсть квашеной капусты.
  - А  вообще-то невкусно!  -  призналась Шурочка,  чувствуя,  что от нее
чего-то ждут.
  - Согласен целиком и полностью!  - одобрительно вымолвил Иван Иванович.
- Очень невкусно.
  За  столом происходила веселая неразбериха.  Летели вверх искры костра,
шатались тени сосен. Пламя отражалось в черных, без белка, глазах лошади.
  Разговор еще  не  установился,  еще в  нем преобладала гастрономическая
тема,  еще Иван Иванович,  как хозяин, предлагал попробовать то маринованных
подберезовиков, то ветчины, то моченых яблок. Но вот прошло несколько минут,
вспомнили о кинофильме, объявленном на вечер в клубе, и решили, что не стоит
туда торопиться,  так как это дрянь несусветная о  современном производстве.
Марго  с  простодушным  видом  стала  расспрашивать Иваныча:  в  чем  таится
духовная жизнь  подобных ему  людей дела?  Тот,  уловив подвох,  прижмуривал
маленькие глазки, молча смотрел на нее.
  - Иван Иванович ужасный ретроград, - усмехнулся Игорь Андреевич. - Льва
Толстого перечитывает на сон грядущий.
  - А вы?  - спросила Шурочка. - Для вашей робототехники требуется любить
модернистов?
  Игорь Андреевич махнул рукой: мол, какие, к черту, модернисты!
  - Предпочитаю техническую литературу и песни Высоцкого,  - сказал он. -
О человечестве думаю в целом хорошо. Женат. Несудим. Какие еще вопросы?
  - А можно сделать мыслящего робота?  -  продолжала Шурочка. - Чтобы вам
его было жалко, как человека?
  - Ты  хорошая  девочка,  -  улыбнулся Игорь  Андреевич.  Его  моложавое
твердое лицо приблизилось к ней   на скуле и в углу глаза лежали красноватые
отсветы костра. - Давай прокачу тебя на санках?
  - Давайте,  -  согласилась она  и  посмотрела на  Цыганкова.  Тот пожал
плечами, но ничего не сказал. - Нет, лучше потом, - передумала Шурочка.
  - Надо повторить!  - торопливо вмешался Адам, словно хотел удержать ее,
правда, с опозданием. - Иван Иванович, тост!
  Через  полчаса  поспели  шашлыки.  Поляна  уже  казалась  обжитой,  все
чувствовали приятную расслабленность и доброжелательность. Цыганков вспомнил
приключения в  шабашных  бригадах,  свою  ловкость  и  предприимчивость.  Он
разыгрывал в лицах,  как брали у него взятки:  одни -  застенчиво,  другие -
весело, третьи - с презрением. Он как будто хотел раскрыться без утайки, без
стеснения  и  продемонстрировать темные  стороны  жизни,  касаться  которых,
пожалуй,  мудренее, чем овладеть какой-то робототехникой. Однако с ним никто
не спорил, его вызов остался незамеченным.
  Игорь Андреевич рассказал потом о  своей случайной встрече с  Высоцким:
знаменитый  певец  был  маленького  роста  и   поразительно  не  походил  на
супермена,  каким  его  часто  представляли.  "Поэтому,  -  признался  Игорь
Андреевич,  -  я  был разочарован и  предложил ему побороться руками.  Он не
отказался.  Я легко положил его. Тут же он потребовал снова бороться. На что
он надеялся?  Пусть я не богатырь,  но кое-какая силенка есть...  Сцепили мы
кисти -  и я медленно ему поддался.  Стыдно стало,  что ли...  Зачем, думаю,
настроение человеку портить? Завидую чужой славе? Ведь не в росте и силе все
дело..."
  Игорь  Андреевич вытащил из  сумки магнитофон,  и  над  поляной понесся
хриплый  надрывный  голос  поющего  человека.   Слушали  молча,  с  какой-то
неловкостью, возникшей от мысли, что этот человек уже умер, а они живут...
  Шурочка поправила ворот шубки, запахнулась поплотнее.
  - Замерзла? - заботливо спросил Игорь Андреевич и обнял ее за плечи.
  - Но-но! - вдруг прикрикнул Цыганков. - Оставьте девушку...
  - Зачем так шуметь? - улыбнулся Игорь Андреевич и убрал руку.
  - Не ценишь нашей компании, - с досадой сказал Цыганкову Иван Иванович.
- Все вознестись хочешь, как петух. Вот прими, Володя, рюмку, охолонь.
  - О, вы хозяин! - насмешливо протянул Цыганков. - А мы перед вами малые
людишки,   вечные  младшие  научные  сотрудники...   На  нас  и  прикрикнуть
незазорно. Кто ж осудит хозяина?
  - Верно: хозяин, - кивнул Иван Иванович. - Даже пансионат мой. Построил
для своих работников...  А как ты тут очутился, не пойму. Взятку небось дал?
Ты ведь тоже мнишь себя хозяином?
  - Иваныч!  Голубчик!  -  вмешалась Марго,  надвигаясь на  него грудью и
сдвигая ему набок тяжелый каракулевый "пирожок".  -  С кем вы спорите? Прямо
бог Саваоф и муравей!
  - Бог  Саваоф!   -  хмуро  повторил  Иван  Иванович.  -  Так  пусть  не
богохульствует...  Хорошо сидим.  На природе. Культурно. Пригласили молодежь
для  веселья.  Чего ж  выкобениваться?  -  Он  хмыкнул,  но  закончил вполне
миролюбиво: - Места на всех хватит. А на лето приглашу, может, строить здесь
новый корпус...
  Цыганков отвернулся от него, выключил магнитофон и буркнул:
  - Хватит ему сипеть.
  Кажется,  у него пропала охота задираться.  Он отошел к костру, постоял
над мерцающими углями, подкинул в них дров.
  - Покатаемся?  -  снова предложил Шурочке Игорь Андреевич.  - По ночной
дороге да в саночках?
  Шурочка не отвечала, смотрела на Цыганкова.
  - Покатаемся? - повторил Игорь Андреевич.
  - Иван Иванович,  зачем вы  так разговаривали с  Володей?  -  задумчиво
спросила Шурочка. - Вы же нас унижаете. Почему? Потому что можете пригласить
его строить вам корпус? Потому что он не такой, как вы?
  - Шура, прекрати! - велел Цыганков. - Не лезь в мужские дела.
  - Забавно!  Кого я  унизил?  -  удивился Иван Иванович.  -  Только одно
замечание сделал.
  - Нет, вы все прекрасно понимаете, - возразила Шурочка.
  - Мать, кончай взбрыкивать, - недовольно сказала Марго. - Никто на тебя
не покушается, дыши спокойно.
  - Почему ты молчишь?  -  спросила Шурочка у Цыганкова.  -  Конечно, они
сильные, они все могут... Размазня ты, Володя!
  - Александра,  к  чему  эти  семейные  сцены?!  -  раздраженно  ответил
Цыганков. - Избавь. Хочешь, покатайся на санках!
  - Заткнули тебе рот, - негромко произнесла Шурочка.
  - Да, мать, прокатись, - добавила Марго.
  - Володя,  чего ты испугался? - спросила Шурочка. - Пусть ты не сильный
мира сего -  разве это главное?..  - Она шагнула к нему, взяла под локоть. -
Пошли отсюда?.. Ну пошли?
  Цыганков тихо и очень внятно ответил:
  - Я тебя прошу: покатайся сейчас на санках!
  - Я уйду одна, - пригрозила Шурочка.
  Цыганков подвинул ногой неровно горевшее полено и ничего не сказал.
  Несколько мгновений она  смотрела на  его  четко обрисованный профиль с
движущимися по  нему  отсветами и  ждала.  Потом запахнула ворот,  подошла к
Игорю Андреевичу и попросила отвезти ее в пансионат.


7

  Вечером,  после семи, Митя должен был привести свою невесту к родителям
на  смотрины.  Хохловы издавна знали ее как одноклассницу дочери,  но тем не
менее ждали с  беспокойством,  надеялись действительно рассмотреть в ней то,
что подвигло сына к женитьбе.
  Митя  предупредил,   что   не   надо  никаких  торжественных  застолий,
достаточно шампанского и торта. Однако был приготовлен настоящий ужин: икра,
грибы,  тушеная утка с  яблоками,  пломбир.  В хохловском кабинете поставили
стол,  который обычно лежал в разобранном виде под супружескими кроватями. В
центре стола сияла хрустальная ваза  с  темно-красными розами   их  купил на
рынке сам хозяин и на вопрос жены:  "Сколько уплатил?" -  лишь махнул рукой.
Конечно,  зимой цветы стоили недешево, но Хохловы могли позволить себе такую
роскошь,  да и не в цветах было дело, а в том, что отец и мать были поражены
решением сына и  не знали,  как к  этому относиться.  Они лишь знали,  что у
Ирины до Мити уже была любовь с другим юношей,  а может быть,  и не только с
ним одним, поэтому смотрели на Митины встречи с ней как на что-то временное,
чему не придают большого значения.  Теперь все менялось. Они были растерянны
и винили себя в гнилом либерализме. Что было делать?
  "Я готова Ирину полюбить!  -  решительно сказала Хохлова.  -  Пусть она
почувствует, что мы ей рады. Ты тоже должен ее полюбить". Она вспомнила, как
трудно  привыкала к  ней  свекровь,  и  надеялась избежать подобного начала.
"Повтори за мной,  -  потребовала Хохлова от мужа.  -  Я люблю Ирину. Из нее
выйдет чудесная жена Мити".
  "Дай бог, - ответил Хохлов, не желая повторять ее установку. Однако она
продолжала настаивать,  начала массировать пальцами виски,  упрекать его,  и
тогда он  был  вынужден произнести:  "Пожалуйста,  если так тебе хочется,  я
готов полюбить Ирину".
  Надо было начинать добром.
  Оба  чувствовали,  что  заканчивается вся  прежняя жизнь и  что  отныне
единство семьи уже не будет зависеть только от них.
  В  назначенный час Митя отпер своим ключом дверь и громко провозгласил:
"Это  мы!"  Хохловы  вышли  навстречу  приветливые,   чуть  умиленные.  Мать
поцеловала Ирину в обе щеки,  отец помог снять легкую дубленую шубу, и после
этого родители,  отступив в глубь прихожей, стали рядом, смотрели, как Ирина
вынимает из  пучка  заколку и  небрежно расправляет густые светло-коричневые
волосы.  Как  ни  вглядывалась Хохлова,  она  не  заметила у  Ирины  никаких
признаков будущего материнства.  Девушка  провела  большими и  указательными
пальцами по  своему черному кожаному пояску,  охватывающему в  талии зеленое
шерстяное платье,  и  повернулась к Мите.  От ее ресниц промелькнула по щеке
длинная тень. "Я готова", - сказала Ирина взглядом.
  Ее  раскованность показалась  Хохловой  неестественной,  она  подумала:
"Стесняется" -  и с радостью ощутила, что сочувствует этой высокой худенькой
девушке, ожидающей ребенка от ее сына.
  Митя  положил руку  на  спину  Ирине ласково-привычным жестом,  но  она
шагнула вперед,  выскользнув из-под руки.  "Какой ты нечуткий!"  -  мысленно
упрекнула Хохлова Митю.
  - Пошли! Веселее, дети, - пригласил отец.
  - А ты сними эту форму,  -  велела мать сыну, перенеся осуждение на его
серо-синий милицейский мундир.
  Пока  Митя  переодевался,  Хохловы разговаривали с  Ириной в  кабинете,
показывали альбом  с  фотографиями и,  дойдя  до  своего  свадебного снимка,
сделанного незабывае