вас  о  апреля?  Или
выбираете заказчиков по вкусу?
  - Вы говорите ерунду, Вячеслав Петрович! - дерзит Верещагин. - У нас не
хватает людей.
  Стоп,  ссора ни к чему.  Оба правы: на кузовном действительно недостает
рабочих, а те, что есть, не ангелы. Впрочем, как и на остальных участках.
  Стоп, стоп, стоп!
  - Геннадий Алексеевич,  - говорит Никифоров. - Когда вы были нужны, вас
не было. А сейчас поздно спорить. Добивайтесь первого места в этом месяце.
  А  Журков мог бы  запастись эпитафией:  "Тот,  кто не боялся кому-то не
понравиться и кого уважали".
  Заседание месткома закончено.  Теперь планерка.  Снова графики,  планы,
резкость Журкова, оправдания... Идеальное сочетание: жесткий главный инженер
и демократичный директор.
  Журков.  Почему  техбюро  на  протяжении месяца  не  сдает  мне  анализ
выполнения графиков ремонта?  Повторяю, только строгая очередность прекратит
злоупотребления. Почему вы срываете указания главного инженера?
  Начальник техбюро.  У  меня  нет  человека.  Мы  готовим  требование на
специнструмент.
  Журков.  Требование надо было сдать в декабре,  а вы протянули до лета!
Там ленивому чертежнику на неделю работы.
  И так далее.  Беда в том,  что людей не хватает.  Надо работать с теми,
кто  есть.  Других не  будет,  взять  неоткуда:  по  району недостает больше
четырех  тысяч  человек.  В  горкоме указали:  с  предприятий не  сманивать,
деревни не  трогать,  привлекайте уволенных в  запас  солдат  и  выпускников
школ...  Пока травка подрастет,  лошадка с голоду помрет.  Стоп,  беру слова
обратно.
  - Подведем итоги, - говорит Никифоров.
  Подвели. Он остался один.
  Перед  ним  лежало  личное  дело  Губочева,  принесенное секретаршей из
отдела кадров.  В  этой тонкой папке по-за  обычными документами,  возможно,
находилась разгадка житейского перерождения,  которая  сопутствует каждому и
которую редко кто понимает.
  Никифоров вспомнил голос сына,  солнечное апрельское утро  с  последним
заморозком,  парок дыхания,  смешной вопрос-перевертыш: "Папа, а у тебя идет
из  дыма  рот?"  Играя  с  малышом,  он  любил весь  мир,  недостойный любви
взрослого человека, но без нее - бессмысленный и грозный. "Папа, прыгай, как
зайчик!"  И  Никифоров скакал рядом с Василием,  счастливо смеясь.  Жить без
любви - это значило просто терпеть себя и других.
  Но почему он чувствовал себя обязанным защищать Губочева?
  Фотография.   Тертый  жизнью,  с  потухшим  взглядом,  толстый,  лысый.
Образование -  семь классов.  В сорок первом году - доброволец. Три ранения.
Медаль  "За  отвагу".  После  войны  учился  в  автодорожном  техникуме,  не
доучился,   крутил  баранку  грузовика,  был  механиком,  заведовал  складом
горюче-смазочных  материалов,   работал   снабженцем  на   прядильно-ткацкой
фабрике.
  Простая судьба. Чем ее измерить?
  Так же, как Губочев, в шестнадцать лет полуребенком ушла на войну Мария
Макаровна,  теща Никифорова.  Порой он  был с  ней ласков,  порой не терпел.
Должно быть,  Мария Макаровна столько намыкала горя в своем материнстве, что
любой человек,  ставший мужем Лены,  казался недостойным ее дочери.  Однажды
Никифоров  грубовато  спросил,   почему   она,   распоряжаясь  строительными
материалами и  специалистами,  даже не  пыталась сделать что-либо для  себя.
Мария Макаровна усмехнулась:  "А ты?" -  "Ну что я?" - отмахнулся Никифоров.
Но она наседала, принудила ответить: "Неохота мараться". И тогда Макаровна с
укором произнесла:  "Хоть я тебя не рожала, а все ж я тебе мать - потому что
мы похожи".
  То,  что Никифоров хотел разрешить наверняка,  на самом деле можно было
разрешить лишь  приблизительно,  ответив  на  единственный вопрос:  "Мог  ли
Губочев стать преступником?"  Судя по военному прошлому,  вряд ли стоило так
думать. Судя по рассказу Журкова о вывозке списанного бензина - тоже.
  Что   ж,   пошли  дальше.   Рассказ  несложно  проверить:   следователь
Подмогильный прежде работал в  ОБХСС и в прокуратуру перешел не очень давно.
Не исключалось,  что он даже занимался тем делом.  Никифоров позвонил и,  не
тратя времени на окольный разговор, спросил:
  - Несколько лет  назад из  автопарка пропал списанный бензин,  кто  вел
дело?
  - Не помню.  Какой бензин?  Я занят,  Александр Константинович!  Я тебе
перезвоню. - Подмогильный говорил как сквозь зубы.
  - Я  буквально минуту!  -  воскликнул Никифоров.  -  Там был на  складе
человек,  фамилия Губочев.  Гу-бо-чев!  Он отдал бензин колхозу.  Бесплатно,
чтобы не сжигать. Вспомнил?
  - Ты чего кричишь?  -  ответил следователь. - Я, поди, не глухой. Помню
то дело. Ерунда: не было состава. У меня свидетельница сидит, понял?
  - Почему он  отдал именно в  колхоз?  -  выпалил Никифоров первое,  что
пришло на ум.
  - Кажется,  тамошний  председатель его  фронтовой  товарищ.  Привет.  -
Положил трубку.
  Никифоров спустился в  цех,  зашел  в  склад.  Пахло  машинным маслом и
деревянными ящиками.  Высокие, в три человеческих роста стеллажи были забиты
коробками,  ящиками, сумками, железной арматурой. В проходах едва можно было
протиснуться.  Если бы кто-нибудь попробовал проверить,  что тут есть, он бы
просидел  пол-лета.  За  стеклянной  перегородкой,  в  клетушке,  украшенной
золотисто-алыми плакатами "Автоэкспорта",  Губочев и  девушка-комплектовщица
рылись в картотеке. Сквозь маленькие верхние окна, забрызганные побелкой, на
стол  падал  солнечный свет   под  потолком  горели  длинные  люминесцентные
трубки.
  - Доброе утро,  - поздоровался Никифоров и выключил электричество. - Не
темно?
  Губочев  отодвинул ящик,  встал.  На  нем  была  белоснежная сорочка  с
залежалыми складками на груди. К вечеру она наверняка испачкается.
  - Ну что, Иван Спиридонович? - Никифорову сделалось неловко. - Ты давно
предлагаешь пломбировать твое хозяйство.  Раньше руки не доходили, а теперь,
знаешь, давай-ка начнем. Пломбируй.
  - Как? - спросил Губочев.
  - Вот так! С сегодняшнего вечера.
  - Конечно,  ваше право.  -  Губочев повернулся к своей помощнице, вдруг
быстро заперебиравшей карточки.  -  Не нашла? Эх ты, чижик... - В его голосе
прозвучал  ласковый  упрек   этой   тридцатилетней  девушке,   плоскогрудой,
угловатой, с изумительно красивым лицом.
  Никифоров  заметил,   что,  кроме  белой  сорочки,  на  Губочеве  новые
темно-синие  брюки  и  бордовые  туфли  с  блестящими пряжками.  "Прощальный
парад?" - мелькнуло у него.
  Прежде Никифорова мало занимало, почему он делает так, а не иначе. Если
бы  он,  Никифоров,  был гением,  талантом -  да  куда там талантом,  просто
сильным организатором,  - тогда можно было бы решить, мол, все дано от бога,
от  природы.  Однако  природа была  к  нему  не  больно щедрой,  скорее даже
скудной,  не наградила ни выносливостью, ни сильной волей, ни ярким даром, а
то,  чем он располагал,  в  лучшем случае называлось средними способностями.
Девять из  десяти на  его месте делали бы  то  же самое:  строили,  собирали
кадры,  боялись ошибиться, оберегали свое честное имя. Он был нормальным - в
этом, наверное, и заключался его дар.
  Он никогда не думал, что способен сказать старому человеку "ты вор".
  Отослал комплектовщицу и остался с Губочевым наедине.
  - Иван Спиридонович, как же по-другому? Теперь я не могу вам доверять.
  - Ну,  вывез ветровое стекло,  -  спокойно признался Губочев. - Дочка в
институт поступает. Попросили.
  - Ты серьезно? - спросил Никифоров. - Как у тебя рука поднялась?
  - Так и поднялась.  В общем,  спер я это стекло ради собственного дитя.
Отпираться не собираюсь.
  - Хоть бы отпирался для приличия.
  - Я думал, вы с Журковым меня поймете. А стоимость я возмещу. Мы делаем
одно дело... Доверять должны. Будто в одной семье.
  - Но ты же украл,  Иван Спиридонович! - крикнул Никифоров. - Как я могу
тебе доверять?  Что тебе мешает завтра вывезти целый контейнер с запчастями?
Закон тебе не писан, страха не знаешь.
  - А  совесть?  -  мрачно спросил Губочев.  -  До сих пор я распоряжался
вещами и поценнее стекла, а вроде остался честным.
  - Неужели не видишь разницу? Ты для себя злоупотребил. Для своей шкуры.
  - Так и  вы,  Александр Константинович,  для себя злоупотребляете.  Это
ведь как поглядеть.  Вот возил я на заводы разные подарки,  в первую очередь
ради вас.  Чтобы вы  были на  хорошем счету.  Однако вы честный человек.  Не
спорю. Мы ведь с вами православные люди: совесть для нас - это совесть...
  Никифоров не  нашелся,  что  ответить  на  странное  противопоставление
совести и нормы и, подтвердив решение опечатывать склад, ушел.
  Приемная оказалась закрытой,  а  своего  ключа  у  Никифорова не  было.
Журкова и Иванченко тоже не было на месте.  Он направился в столовую, думая,
что,  может быть,  Иванченко удалось привезти мастера и  сейчас все толкутся
возле холодильников.
  "С чего я так устал?" - спросил он себя.
  В столовой было солнечно.  Светились голые дюралевые стеллажи,  у кассы
стояли проволочные ящики с бутылками кефира и лоток с пирогами. А людей было
мало,  своих -  почти никого. Нет, вон там у раскрытого окна секретарша Вера
откусывала пирог,  и  ветерок  шевелил ее  волосы.  Она  поманила Никифорова
ключами.  Он собрался ей напомнить,  что перерыв еще не начался, но говорить
было бесполезно.
  - Иванченко не приехал?
  - Не видела...  Там телефонограмма из горсовета, - вспомнила она, когда
Никифоров уже отвернулся.
  Он  постоял в  очереди,  купил  кефира  и  пирогов.  Над  кассой висело
предупреждение:  работники центра обслуживаются вне  очереди.  И  раздатчица
улыбнулась.
  - Александр Константинович, ну что вы!
  - А куда мне торопиться? - ответил Никифоров. - Ты Иванченко не видела?
  Значит,  еще не  вернулся.  Спрашивал на  всякий случай.  На  обед ушло
минуты две,  была у Никифорова дурная привычка есть торопливо, точно толкали
в  шею.  Давным-давно,  в  невозвратные времена  отец  посмеивался над  ним:
"Поспешай медленно!" Сейчас вроде некуда было гнать, а привычка действовала.
  Из столовой пошел к  себе,  захватил в приемной листок телефонограммы -
Верины  детские  каракули  без  запятых  и  прописных букв  -  и  позвонил в
горисполком. Ни с того ни с сего на три часа назначили заседание депутатской
комиссии по благоустройству и озеленению.  Что за спешка?  Оказалось, забыли
заранее послать приглашение, извините.
  За дверью послышались шаги, Никифоров позвал:
  - Вера,  зайди,  пожалуйста.  - Она вошла, остановилась, поджав губы. -
Вот тебе полтинник. Купи кефира и три пирожка.
  - А зачем? Вы ж только что...
  - Я тебя прошу.
  - Ну, пожалуйста, если вы просите.
  "Забавные у нас отношения, - подумал Никифоров. - Чего она злится?"
  - Вера, что с тобой? - улыбнулся он. - Я тебя чем-то обидел?
  - Нет,  не обидели.  Я не знаю, Александр Константинович. Просто голова
болит.
  - Голова?
  - Вы молчите,  а  сами думаете,  что я  плохо работаю...  И  у  вас это
копится, копится. Уж отругали бы лучше.
  Он читал у Спока примерно о том же:  строгих,  гневливых родителей дети
слушаются меньше,  чем спокойных, потому что маленькие мудрецы догадываются,
что гнев где-то копится и когда-нибудь случится взрыв.
  - Отругаю,  когда  надо  будет,  -  пообещал  Никифоров.  -  A  как  ты
работаешь,  тебе самой виднее.  Только улыбайся почаще.  В голове есть такой
центр улыбки, даже когда тебе худо, ты улыбнись, и центр все отрегулирует.
  - Ну это же себя обманывать, - ответила она.
  - Прямо уж обманывать... Человек так устроен, что хочет быть лучше.
  Из столовой Вера вернулась быстро.  Он взял кефир с  пирогами и пошел к
Губочеву.  Возле поста диагностики,  рядом со стадом отремонтированных машин
его встретил главный инженер.
  - Ты куда? - Журков кивнул на кефир.
  - Да так... Возьми пирог.
  Журков показал руки, они были испачканы черной смолой.
  - Рационализаторы!  Додумались покрывать  тектилом,  не  снимая  колес.
Время они экономят! Скажу Иванченко, пусть внесет в свой кондуит.
  - Может,  они хотели как лучше, - сказал Никифоров. - А мы сразу премию
срежем...
  - Куда ты собрался?  -  повторил Журков,  глядя на газету с пирогами. -
Кому?
  - Да так.
  - Лучше или хуже,  а технологическая дисциплина -  это закон.  Отступил
раз,  а  мы проморгали -  значит,  все дозволено.  Уже одному у нас было все
дозволено... А ты не к Губочеву?
  - Что  ему  голодному  сидеть,  -  неловко  усмехнулся Никифоров.  -  В
столовку ему сейчас, поди, стыдно идти. С меня не убудет, отнесу.
  - Отнеси, коль такой жалостливый.
  Никифоров кивнул и пошел, но кто-то громко позвал:
  - Саша! Эй!.. Саша!
  Старый приятель Олег Кипоренко махал рукой,  улыбаясь во весь рот,  как
мальчишка.  "Не вовремя приехал",  - мелькнуло у Никифорова. У Кипоренко был
дар нравиться людям,  как раз то, чего у Никифорова, как он считал, не было.
К  сорока годам  Кипоренко не  сумел  стать  ни  советником-посланником,  ни
заведующим  отделом,  какими  стали  его  сокурсники,  и  занимал  небольшую
должность.  "Я Акакий Акакиевич,  -  шутил Кипоренко.  -  Современный Акакий
Акакиевич Башмачкин.  Пишу с утра до ночи.  За границей тоже пишу, но иногда
надеваю смокинг,  чтобы выпить рюмку водки. Знаешь, как мне недавно повезло?
Я  в Африке снял кучу слайдов,  так у меня издательство купило сто семьдесят
штук по четвертаку за слайд. Теперь куплю дочке кооператив". У него было две
жены, бывшая и настоящая, и две дочери, большая и маленькая.
  - Ты обедать?  -  спросил Кипоренко.  -  Жрать охота!  - Он взял пирог,
откусил.  Никифоров отдал ему кефир.  Кипоренко запрокинул голову,  отпил из
горлышка.
  - А меня однажды в Нью-Йорке чуть не прирезали, - вспомнил он. - Ха-ха!
Ты ел? А кому пирожки?
  - Тебе. Не стесняйся.
  - Теплый,  -  сказал Кипоренко.  - Хорошо тебе. Ты хозяин, даже общепит
свой. А мне переднее левое крыло надо заменить... Как, Саша?
  - Стукнулся?
  - Автобус,  понимаешь,  с левого поворота вылез на мою сторону.  У меня
была секунда. Вижу, что он должен меня задеть - и как во сне. Стою на правый
поворот,  автобус -  на меня.  Просто растерялся.  А  ведь успел бы включить
задний ход, как думаешь?
  "Не вовремя приехал", - снова подумал Никифоров.
  - Пошли ко мне, - сказал он.
  - Сначала покажу, как он меня.
  - Ну идем, - согласился Никифоров.
  - Так вот,  чуть меня не зарезали,  -  начал Кипоренко,  и  они пошли к
выходу.  -  Я жил на семнадцатом этаже,  а магазин -  на одиннадцатом.  Жена
послала за молоком.  Я вот в этих джинсах был. - Он хлопнул себя по бедру. -
В   кармане  пять  долларов.   Сел  в   лифт,   еду.   На  пятнадцатом  лифт
останавливается, входит здоровенный детина, метра два. В кулаке штык. Он мне
штык к  животу:  "Мани!"  Они там не шутят.  Запросто пырнет.  Я  отдал свою
пятерку,  говорю:  "Извини,  ай эм сорри,  больше нету".  Ну он, слава богу,
поверил. Поднялся я домой, а руки трясутся.
  Они  подошли к  воротам.  Калитка была открыта,  с  улицы тянуло жарким
сквозняком.   Никифоров  остановился,  пропуская  приятеля.  Кипоренко  тоже
остановился.
  - А  ведь молоко нужно!  Опять взял пять долларов.  На пятнадцатом лифт
останавливается, входит тот же тип со штыком. Штык к животу: "Мани!" Ну, тут
я не выдержал. Как заору на него: "И тебе не стыдно, только что дал пятерку,
а ты опять лезешь!" Он эдак прищурился.  Думаю, - финиш, приехали. А он: "Ай
эм сорри,  сэр". - И ушел... Ха-ха! - Кипоренко хлопнул Никифорова по плечу,
подтолкнул: - Вот сюжет, а?
  Крыло выглядело нестрашно: удар косо пришелся в середину, сантиметрах в
трех за боковым указателем поворота,  смял железо в  глубокую складку и,  не
повредив стекла фары,  разворотил ее гнездо.  Бампер и панель радиатора были
слегка погнуты.
  - И ты из-за этого приехал?  - спросил Никифоров. - Делать тебе нечего.
С таким крылом я бы объездил полмира.
  - Серьезно,  Саша,  можно  сегодня заменить?  Завтра  я  улетаю в  Ригу
сопровождать одного джентльмена.
  - Трудно,  -  вздохнул Никифоров.  - Тебе отказывать не хочется, а свой
порядок не могу нарушать.
  - Между молотом и наковальней? - сказал Кипоренко.
  - Не обижайся, ладно?
  - Чего мне обижаться? Я сам дурак, сперва надо было позвонить.
  - Приезжай после Риги.
  - А может,  попробуем сегодня?  Понимаешь,  сейчас у меня есть время, а
кто знает, что случится через неделю? - Кипоренко рассеянно смотрел на него,
держа  перед собой пустую бутылку.  Никифоров подумал,  что  еще  никогда не
отказывал ни  своим немногочисленным приятелям,  ни  начальству.  Начальству
отказывать глупо.  Но уж если оно, прибегая к телефонным звонкам, записочкам
и даже телеграммам,  хлопотало о внеочередном ремонте тех или иных машин, то
он наверняка имел право помогать своим.  Не боялся он и рабочих:  те верили,
что Никифоров не продается. Ему перед собой было неловко.
  - Знаешь,  Олег... - сказал Никифоров, помолчал, махнул рукой. - Ладно!
Пошли в диспетчерскую, откроем заказ-наряд. - Решив отказать, он согласился,
но вместо облегчения почувствовал досаду.
  - Счастье -  это благо индивида,  -  засмеялся Кипоренко.  - Ты могучий
человек, Саша!
  Они пригнали машину на кузовной участок.  Мастер Верещагин хмурился, не
смотрел в глаза Никифорову и долго думал,  кому ее дать. Должно быть, помнил
утреннее заседание месткома.  Никифоров не торопил.  Он знал,  что кузовщики
заняты и что за опоздания отвечать Верещагину.  Когда мастер,  усмехнувшись,
сказал ему об этом, Никифоров взял его под руку.
  - Ты все понимаешь. Но я прошу...
  - Просьба начальства -  приказ для подчиненного,  - укоризненно ответил
Верещагин.
  - Не приказываю, а прошу.
  - Нет,  Александр Константинович.  Я  не могу,  -  сказал Верещагин.  -
Стыдно.
  Кипоренко  стоял  за   спиной  Никифорова,   не  вмешиваясь.   Директор
повернулся  к  нему,   думал,   что  Олег  найдет  какой-нибудь  обаятельный
дипломатический ход, но тот отвел глаза.
  - Понимаю,  -  сказал Никифоров Верещагину. - Хочешь, чтобы я приказал?
Вот заказ-наряд. Чтоб через два часа заменили крыло!
  - Хорошо, - глухо отозвался мастер.
  - Идем  с  Филимоновым потолкуем,  -  сказал  Никифоров и  направился к
бригадиру, который вместе со сварщиком Славой доделывал красный фургон.
  - Зачем же лбами нас сталкивать? - спросил Верещагин.
  - Да  не  лбами!  -  воскликнул Никифоров.  -  Не лбами,  Гена!  Сейчас
увидишь.
  Филимонов и Слава привинчивали задний бампер. В свежепокрашенной крышке
багажника отражались две склонившиеся головы.
  - Здорово, мужики, - сказал Никифоров. - Заканчиваете?
  Сверкнув белками,  Слава  взглянул из-под  нависших волос и  с  усилием
довернул ключ.  Ключ звякнул об пол. Слава встал. Филимонов, стоя на коленях
и согнувшись, привинчивал о другой стороны.
  - Сейчас, сейчас, - сказал он. На обнаженной руке под развилкой толстых
вен перекатилась выпуклая мышца.
  Слава  вытер  руку  о  штаны  и  протянул Никифорову.  Директор пожал и
спросил:
  - Ты был на зональном конкурсе?
  - А  вы забыли?  -  Усики Славы от улыбки расползлись по губе.  -  Мы с
Платоновым...
  - Платонов за  тридцать минут  заменил крыло,  -  сказал  Никифоров.  -
Думаю, теперь ты бы тоже смог.
  - Я и тогда мог.
  - Раньше вы меняли крыло два дня. Боялись к автомобилю подойти.
  - Ну раньше! А сейчас мы корифеи.
  - Ай  да  Слава!  -  засмеялся Никифоров -  Ну,  замени-ка  крыло не за
тридцать минут, а хотя бы за час.
  - А чего? - ответил Слава. - Давайте. Где машина?
  - Что вы из меня дурачка делаете?  -  крикнул Верещагин. - За нарушение
очереди наказываете, а сами-то что? Для нас одни законы, а для вас другие? Я
бы на вашем месте... - Он быстро пошел прочь, высоко держа голову.
  Никифоров посмотрел вслед мастеру и покраснел.
  - А  он мне нравится,  -  сказал Кипоренко -  В  молодости все хорошие.
Слава богу, что он не на твоем месте... Xa-xa!
  "Что он, дразнит меня?" - подумал Никифоров, но, поглядев в ясные глаза
приятеля, понял, что Кипоренко не по себе.
  - Ничего,  Александр Константинович.  -  Бригадир наконец встал. - Он и
в