а  не  поздно,  но
Никифоров его не услышал.  Несоответствие между бедой,  которая гнула его, и
холодной деловитостью комиссии,  которая должна была определить,  в силах ли
он поднять то,  в чем она была бессильна ему помочь,  толкнуло Никифорова на
безрассудство.  Он вспомнил,  что с самого начала, с выбора этого захолустья
местом  строительства  центра,  на  тупиковой  трассе,  ведущей  даже  не  к
районному городку,  а к поселку,  выросшему вокруг бывшей прядильной фабрики
купца Ранетова и  по снисхождению названному городом,  с самого этого выбора
все   пошло  бестолково.   Где   искать  крепкого  подрядчика?   Где   брать
рабочих-авторемонтников для европейской автомашины?  Как привлечь заказчика?
Никто не  мог ответить Никифорову,  зато снять с  директорства вполне могли.
"Именно так, Борис Васильевич, берем деньги за несделанный ремонт!" - горько
признал Никифоров.  И тут его едва не растерзали:  "Как?  Нет освоения? А вы
жульничаете? Ловчите? Надо срочно посылать ревизию!"
  И они же,  комиссия,  возмущаясь, стали спасать его, как только поняли,
что обмануты мальчишеским самооговором.  Да  и  кого бы они сейчас назначили
вместо него?  Дали отсрочку до конца года, чтобы он попытался взять план или
чтобы они  смогли подыскать замену.  И  выговор тоже  дали.  Ревизоры уехали
вполне удовлетворенными.  Дело, начатое кое-как, уже само поддерживало себя.
Даже самого Никифорова это открытие поразило. То, что он знал - учебные часы
в автоклассе, обязательное обучение второй специальности, преодоление страха
перед автомобилем, инженерные дипломы мастеров, - было просто и не объясняло
тайны превращения. А тайна была!..
  С  этими  мыслями Никифоров дошагал до  своего  кабинета и  там  увидел
плачущую Лиду.  Ее лицо,  всегда бледное и поэтому как бы просвечивающее,  и
теперь было бледным,  на нем выделялся красный рот.  Она говорила,  а  между
веками и  белками накапливалась прозрачная влага,  выливалась из  внутренних
углов глаз,  капала на  темный стол.  Девушка вытирала капли рукавом зеленой
хлопчатобумажной куртки, испачканной засохшей краской.
  - Успокойся, Лида, - сказал Никифоров. - Ну, успокойся.
  - Он  схватил ее  вот  здесь.  -  Она  дотронулась до  тою  места,  где
нагрудный карман поднимался холмом.  -  Она вырывалась,  а  он смеялся,  как
зверь.  Я  схватила растворитель,  чтобы  плеснуть ему  в  глаза,  тогда  он
выругался,  как зверь,  и отошел.  Лучше я сяду в тюрьму, только терпеть уже
сил нет.
  - Успокойся,  Лида,  -  повторил Никифоров.  - Все будет хорошо, я тебе
обещаю,  -  но в голосе,  он чувствовал,  не было уверенности,  лишь тоска и
растерянность.
  Он вызвал мастера-маляра по селекторной связи.
  - Я пойду, Александр Константинович. Не хочу его видеть.
  - Иди, Лида. Все будет хорошо.
  Никифоров вышел вслед за ней и еще увидел в коридоре перед лестницей ее
невысокую фигуру в  мешковатом костюме и  ясно ощутил досаду.  Он знал,  что
скажет про  случившееся Журков.  Можно и  не  идти к  главному инженеру,  не
морочить друг другу голову подвигами этого хулигана, у которого тем не менее
золотые руки:  он,  единственный в районе мастер, умел красить автомобили на
одном дыхании.
  - А чего думать? - сказал Журков. - Гнать надо.
  - Как гнать, если он корифей в своем деле? У девчонок до сих пор краска
ложится "шагреневой кожей".
  - И будет ложиться! Он никогда их не научит, - хмуро сказал Журков. Его
твердая нижняя губа крепко заперла рот.
  - Давай рассуждать как руководители, - сказал Никифоров.
  - Угу.
  - Что "угу"?
  - Я пока рассуждаю,  -  буркнул Журков.  - Если б не рассуждал, я б ему
ноги уже выдернул.  А тут раздумываешь: кто без него будет красить? Как план
обеспечить? Как замуж пойти и невинность соблюсти? Хочешь, посоветуйся еще с
кем,  а я тебе говорю: гнать взашей, иначе мы такие же сволочи, как он. Если
не хуже.
  - Лето да осень, вот и конец года, - сказал Никифоров.
  - Я помню.


III

  Сварщик Слава,  молодой парень  с  круглым лицом  и  почти  незаметными
усиками, рассказывал:
  - Он говорит,  что кадров у него нет.  "Все вы,  -  говорит, из казармы
купца Ранетова,  каждый сам по себе".  А я говорю: "Я с Урала приехал, у нас
казармы не было.  У нас еще с Петра Первого демидовские заводы". "Все равно,
- говорит,  -  все это самодеятельность, а до настоящего производства, как в
Турине,  на "Фиате",  нам как до Киева раку ползти:  кадров у меня нет,  что
прикажешь делать?"  Так он говорит,  а я стою.  Меня до работы не допустили,
потому что ко мне дружок армейский приехал,  и мы того... капитально. Сам не
знаю, чего он от меня хотел. Маляра-то они шуганули, но то маляр, а сварного
найти на мое место, сам знаешь, проще простою. Тут он мне и говорит: "Слава,
он незаменимый маляр,  а ты заменимый,  ты средний, как большинство, не могу
же я уволить большинство?"
  Слава удивленно замолчал и поворошил длинные волосы.
  Бригадир   Филимонов  слушал,   улыбался  неопределенной  бесхитростной
улыбкой,  но  глаза не  улыбались.  Он  был небольшого роста,  с  маленькими
руками,  и  одного взгляда было  достаточно,  чтобы  понять,  что  Филимонов
принадлежит к  той неистовой породе людей,  с  которыми трудно сладить одной
силой.  Несколько минут  назад  они  вместе  со  Славой  откатили от  стенда
разбитую (без крыши и  стекол,  с  пустым моторным отсеком) машину и  теперь
курили,   несмотря  на  строгий  запрет  курить  в  автоцентре.   Неподалеку
ацетиленовой горелкой срезали металлический сгусток того,  что  было  задней
частью  новенького  "универсала"   синяя  с  белой  сердцевиной струя  легко
прожигала  тонкое  железо,  оставляя  за  собой  пузырчатый малиновый рубец,
который быстро покрывался сине-черной окалиной.
  - А  что ж  раньше не хотел рассказать?  -  спросил Филимонов.  -  Я уж
думал, он тебе крепко врезал.
  - Да нет... - ответил Слава. - В том-то и дело.
  - В чем, в чем дело? - поморщился Филимонов.
  - Что-то тянут резину с этой крышей. Пора принести, а то до перерыва ни
одной стойки не сварю. Пойти, что ль, подогнать?
  - Взял тебя голыми руками,  вот ты  и  молчишь.  Нету ее,  этой разницы
между им и тобой, он не хочет, чтобы она была, а до тебя не доходит, как без
этой разницы. Тут-то он тебя и взял. И не тебя одного.
  - Выходит, тебя тоже?
  - Может, и так. Не люблю суперменов, не к добру пошла мода на показуху.
А  он хилый,  голосок дрожит,  рубаха на шее болтается,  но я  вижу -  в нем
хребет есть.
  - Был у нас в части один из Донбасса,  кожа да кости, а старички его не
задевали...  Вообще,  конечно,  с  ним  работать можно,  ничего не  скажешь.
Губочев вот его боится, ну прямо смех берет.
  - Ты приглядись-ка лучше:  Губочев всех боится. С чего бы человеку всех
бояться?
  - Это не мое дело.  Что-то крышу не несут, заснули, что ли... А правда,
говорят, что ревизия неспроста была?
  - Беда, что такие, как он, никогда не защищаются. Им кажется, раз у них
руки чистые,  значит, все кругом идеальные. Что там ревизия! Ему бы дорожить
своим положением,  самую малость бояться всякой мрази,  тогда будет надежное
дело.
  - А разве есть, кто не боится? - спросил Слава.
  - Легок на помине,  -  сказал Филимонов,  и его глаза улыбнулись. К ним
шел Никифоров.
  - Здорово,  мужики.  -  Директор пожал  им  руки,  поглядел на  красный
"универсал". - Сейчас крыша будет.
  - Все,  несут!  -  весело сказал Слава, усики на его растянувшейся губе
стали совсем незаметными. - Ты глянь, сам Губочев тащит!
  Никифоров кивнул, но не стал смотреть, что делается за "универсалом", у
которого отрезали заднюю часть.
  - Да я  не шучу!  -  сказал Слава.  -  Прижал ее к  пузу,  а  Верещагин
конвоирует. Прямо вынос гроба!
  - У  нас  это  последняя крыша,  ему жалко с  ней прощаться,  -  сказал
Никифоров.  И  Филимонову:  -  Николай Петрович,  перед  перерывом вместе  с
Верещагиным скажите людям,  что  ревизия считает ваш  кузовной участок самым
лучшим.
  Больше тут  делать было  нечего   Никифоров кивнул мастеру Верещагину и
пошел дальше.
  - Александр Константинович!  -  крикнул вслед Губочев. - Видите, я ваше
распоряжение выполнил.
  - Спасибо,  -  ответил директор, полуобернувшись, так и не посмотрев на
него.  Наверное, было похоже, что он бежит. А он и бежал. Как маленький Саша
Никифоров,  когда зажег,  играя,  стог сена во дворе соседей.  Или так лучше
определить: не бежал, а хотел собраться с мыслями? Но он не стал уточнять.
  На малярном участке было душно   гудел вентилятор,  горячо и едко пахло
эмалью.  Яркий  холодный  свет  люминесцентных  ламп  с  его  едва  уловимым
помаргиванием,  казалось,  обладал  плотностью,  словно  полупрозрачный газ.
Вдоль стены напротив красильных боксов стояло несколько автомобилей. Все они
были  одинакового песочно-желтого  цвета,  с  заклеенными бумагой  фарами  и
стеклами, без бамперов, и чем-то напоминали коконы. Свежо блестела краска, и
ее блеск маскировал мелкий брак - рябь "шагреневой кожи".
  - Получается, - похвалил Никифоров.
  - Нет, не очень получается, - вздохнула Лида.
  Скребок в  ее  руках остановился,  потом пошел по капоту,  легко снимая
разбухшую от растворителя старую краску.
  - А как ты до крыши достанешь? - улыбнулся Никифоров.
  - Подставлю ящик.
  Он  поднял с  пола похожий на широкую стамеску скребок и  снял с  крыши
белую стружку.
  - Испачкаетесь, - предупредила Лида.
  Он  посмотрел на  ее  бледное  миловидное лицо,  уже  тронутое  тонкими
трещинами морщин, снова улыбнулся:
  - Я у вас отдохну. Никто не знает, что я здесь.
  - Вы приходите почаще. Вот кончат там, - она кивнула на открытые боксы,
где девушки в зеленых костюмах плавно работали пульверизаторами,  -  угостим
вас домашним пит рогом. Мы и песни поем. Вы любите петь?
  - Когда за  рулем спать охота.  Мы с  Журковым ехали из Тольятти -  все
песни перепели.
  - Нет,  а  мы  просто так  поем.  Теперь нам  никто не  мешает.  -  Она
посмотрела на Никифорова.  - Хотите, за выходные мы вашу машину в любой цвет
покрасим?
  - Ну да! Чтоб меня обвинили в злоупотреблении служебным положением?
  - А что мы еще можем? Бутылку купить?
  - Зачем бутылку?  Да  ничего не  нужно!  -  сказал Никифоров.  -  Давай
лучше-ка спой что-нибудь.
  - Вот еще!  Ни с того ни с сего -  петь.  Просто так радио поет. - Лида
нахмурилась,  стала  крепко и  быстро водить скребком   ее  тонкое плечо  на
мгновение выступало в широких складках рукава и сразу терялось в них.
  "Что на Полетаеву сегодня нашло?  -  подумал Никифоров.  - Сначала тест
загадала,  потом будто заклинило. "Море - это любовь". Нормальная баба на ее
месте  нашла  бы  мужика и  не  комплексовала.  Но  как,  наверное,  скучно!
Маленький  городок,  все  на  виду,  взрослые  мужики  давно  женаты...  Тут
заклинит".
  - Лида, что задумалась? - спросил он. - Хочешь, тест загадаю?
  - Александр Константинович!  Товарищ директор!  -  послышался голос  из
динамика.  - Вас просят подняться в ваш кабинет... Александр Константинович!
Вас просят подняться в ваш кабинет...
  - Вот и спрятался, - сказал он. - Тест в другой раз.
  Он  знал,  что  просто так  звать  не  станут.  Наверное,  снова что-то
случилось, а Журков не в силах справиться. Может быть, скандалит тот толстый
парень из Вологодской области? Или приехал на техобслуживание какой-то чин?
  Никифоров почти угадал:  заказчик,  лысый коренастый мужчина в  роговых
очках, ждал в приемной.
  - Вы директор? Я к вам.
  - Заходите.  -  Никифоров толкнул дверь кабинета и сделал вид, будто не
заметил сочувственного взгляда секретарши.
  Вошли, сели. Мужчина раздраженно сказал:
  - Я в девять утра сдал машину!
  Никифоров кивнул, нажал белую клавишу, раздался голос диспетчера:
  - Слушаю вас, Александр Константинович.
  - Нужно  отрегулировать  клапана,  промыть  карбюратор...  -  продолжал
заказчик.
  - Что с автомобилем?..  - Никифоров нетерпеливо взглянул на него. - Ваш
номер?
  - ЮМО ноль два - сорок пять, - быстро вымолвил мужчина.
  - Одну  минутку,  Александр Константинович,  -  сказал женский голос из
селектора. - ЮМО ноль два - сорок пять сегодня получен владельцем с седьмого
участка.
  - Спасибо, Валя.
  - Вот именно!  Получен!  -  крикнул заказчик.  - Там и конь не валялся!
Карбюратор не  промыт,  зажигание не выставлено,  тормоза не отрегулированы.
Неужели всю жизнь на трояках и червонцах?
  - У вас вымогали деньги? - спросил Никифоров.
  - Я сам дал слесарю червонец. И мне ничего не сделали!
  - Пишите  на  мое  имя  заявление.   -  Он  чувствовал,  что  по  щекам
растекается сухой жар. - Кому дали? Сколько? Зачем? Пишите!
  - Я не буду писать.
  - Тогда я бессилен. Кому вы давали?
  - Вы сами знаете, - усмехнулся мужчина.
  - Почему я должен знать?  -  воскликнул Никифоров. - Вы в своем уме? Вы
даете взятку и ищете у меня защиты?
  - Мне нужен исправный автомобиль.
  - У вас не будет исправного автомобиля. Жулики и взяточники, которых вы
плодите, не могут честно работать. - Никифоров снова повернулся к селектору.
- Поддубских? Василий, что у тебя?
  - Нормально, Александр Константинович. Транзитному поменяли крестовину,
он написал благодарность Голубовичу. Уф, жарко!
  - Зайди ко мне.
  - Вам даже пишут благодарности?  -  улыбнулся заказчик.  -  Я бы вас не
беспокоил, но как без вашего разрешения снова загнать машину на участок...
  - Подождите,  пожалуйста,  в приемной,  - сухо ответил Никифоров. Гнев,
нараставший в нем, погас. Не стоило гневаться на обман, лукавство, наглость,
с  которыми Никифоров сталкивался каждый день и которые отравляли его.  Гнев
не мог ему помочь, а лишь выставлял его бессилие напоказ.
  Оставшись один,  Никифоров сидел,  выпрямив спину  и  положив ладони на
стол.  Ему казалось,  что пальцы дрожат.  Он смотрел на них с  любопытством,
потом заметил, что к рукаву прилип белый комок краски.
  - Можно? - Вошел Поддубских.
  - Заходи,  заходи,  -  сказал Никифоров, сковыривая ногтем комок. - Кто
делал его машину?
  - Чью машину?
  - Ну, того, лысого, что в приемной.
  - А-а, - протянул Поддубских, устало улыбаясь.
  - Вот что... Вот что... - сказал Никифоров.
  Поддубских,  ссутулившись,  стоял рядом возле приставного стола, держал
руки в  карманах халата.  Халат облегал его костистые плечи и спадал с груди
плоскими прямыми складками.
  Они молча смотрели друг на друга.
  Никифоров знал,  что в  кротких глазах Поддубских не мелькнет даже тени
ожесточения, мастер не поверит  но когда убедится, что тот червонец был, что
лысый не солгал,  его большие впалые глаза подернутся тусклой пленкой. И еще
Никифоров знал,  что Поддубских не  боец,  что он  уйдет,  как только в  нем
накопится это тусклое презрение, из-за которого он прежде бежал с московских
станций техобслуживания,  бежал,  чтобы,  живя в Москве, ездить на работу за
семьдесят километров от  дома в  новый,  не зараженный дрянью автоцентр.  Но
куда бежать самому Никифорову?
  - Кто делал машину?
  - Голубович.
  - Так! Обрадовал.
  - Жалоба? - спросил Поддубский.
  - Хуже,  но  ты  все равно не поверишь.  Сядь и  сиди.  -  Никифоров по
селектору вызвал Голубовича.
  Поддубских грустно  усмехнулся,  отошел  к  стене.  Никифоров  выдвинул
верхний ящик стола, взял оранжевую пластмассовую папку, вытащил листок.
  - Ты прав!  -  гневно сказал он. - Я бы тоже хотел отгородиться от этой
гадости! Слушай, что они пишут. - И стал читать с дрожащего в руке листка: -
"Я,  Молоканов В.М.,  был  вызван на  приемку осмотрения автомобиля...  Меня
попросили осмотреть левый лонжерон и  левое крыло.  Я  осмотрел эти детали и
сказал,  что лонжерон можно вытянуть,  а  крыло надо менять.  И  я собирался
уходить в  цех,  но клиент меня остановил и  положил мне в  карман пятьдесят
рублей.  Я отказался от этих денег, но он настойчиво сказал, что это тебе за
консультацию.  Я сказал, что авансов не беру. Он опять положил мне деньги, и
я  не удержался и  ушел в цех.  В чем считаю себя виноватым.  И обещаю,  что
больше этого не повторится".  -  Никифоров вложил листок в папку и продолжал
говорить уже как будто спокойнее: - Они дают взятки, а Молоканов и Голубович
берут...
  - Голубович? - спросил Поддубских. - Не может быть!
  - Брось ты!  Где эта граница,  до  которой не может быть,  а  после все
может?!  Молоканова мы не выгнали только потому,  что такое у  нас в  первый
раз. Но теперь, я вижу, мы совсем оперились. Хватит!
  Поддубских выпрямился, теперь глядел напряженно и зло.
  Вошел Голубович -  щуплый,  с хмурым взрослым лицом. У него были мокрые
темные руки,  он вытирал их серой тряпкой.  Остановившись у дверей,  слесарь
молча смотрел на Никифорова.
  - Что ж ты так?  -  спросил Никифоров с горечью.  - Неужели за двадцать
один год никто тебе не говорил...  - Он не закончил  снова открылась дверь и
кособоко вошел Журков. - Пусть с тобой Журков разговаривает!
  - А что случилось? - Журков доковылял до стола, сел, поморщился.
  - Что  случилось?  -  усмехнулся Никифоров.  -  Этот  мальчишка  содрал
десятку с клиента.
  - Только-то?  Они  все там,  на  срочном,  с  клиентов дерут.  Спроси у
Поддубских.
  - Я не понял вас,  Вячеслав Петрович,  -  холодно сказал Поддубских.  -
Если то, что вы сказали, правда, я готов подать заявление.
  - Я тоже не понимаю, - Никифоров покачал головой, - твои шутки, Журков,
сейчас неуместны.
  - Может, и неуместны, - согласился Журков, - только это не шутки. Чтобы
заработать эту  десятку,  надо вкалывать целый день,  а  тут  он  срывает ее
задаром. Верно, Володя? - Он повернулся к Голубовичу.
  - А мы куда смотрим?  - нервничая и снова краснея, спросил Никифоров. -
Если у людей нет совести, то должен быть хотя бы страх.
  - Страх никого не остановит,  -  сказал Журков.  - Дело не в страхе. На
"фольксвагене",  например,  не воруют запчасти -  их в магазинах полно.  Все
твои  страхи да  совесть -  бабушкины сказки.  Должна работать сама система:
коль продали человеку автомобиль, то обеспечивайте и ремонт. К телеге теперь
не вернутся.
  - Голубович, подойди, - сказал Никифоров. Слесарь подошел и остановился
рядом с  Поддубских,  держа руки с тряпкой у живота.  -  Ты брал у заказчика
деньги? - Тот кивнул. - Садись, пиши объяснительную.
  Голубович сел,  положил тряпку себе на  колени.  Его  лицо оставалось в
прежнем хмуром  однообразном выражении,  словно он  не  вполне понимал,  что
происходит.  И Никифоров вспомнил:  Голубович -  тот самый слесарь,  который
когда-то из-за гордости отказался ремонтировать машину, где все детали, даже
копеечная  подкапотная  лампочка,  были  предусмотрительно помечены  мазками
зеленой краски - от воров.
  Слесарь наклонился над листком бумаги и задумался.
  - Пиши!  -  приказал Никифоров. - "Директору спецавтоцентра Никифорову.
От слесаря Голубовича. Объяснительная записка..."
  Голубович написал четкими большими буквами.
  - "При ремонте автомобиля ЮМО ноль два -  сорок пять я взял у заказчика
десять рублей". Напиши, почему взял.
  Голубович прикоснулся ручкой к бумаге и снова задумался.
  - Сукин ты сын, Володя! - сказал Журков.
  - А  если он барыга,  почему я не могу взять у него деньги?  -  спросил
Голубович. - Наверняка они ворованные.
  - Барыгу накажет суд,  а не слесарь Голубович.  Откуда ты узнал, что он
барыга?  Следствие провел?  Может, он ученый или на Севере заработал. Что за
стихийное  перераспределение  доходов?   -  Журков  насмешливо  поглядел  на
Поддубских. - У вас складывается философия, как раздевать клиента?
  - Тогда надо ввести карточную систему, - буркнул мастер.
  - Вводи!  -  усмехнулся  Журков.  -  Ты  карточную,  а  я  карательную.
Заинтересованность в  труде упадет,  ее надо будет поддерживать штрафами,  а
может,  специальной трудовой повинностью... Дурачок ты, Голубович, вот что я
тебе скажу. Не понимаешь ты нашей свободной жизни.
  - Не  оскорбляйте меня!  -  тихо ответил Голубович.  -  Не  буду ничего
писать.  -  Он  как  будто очнулся,  но  это  были не  стыд и  не  гордость:
по-видимому,  простое предложение,