старшина доложил  наверх,  что  баласт  продут,  и  командир дал  телеграфом
"полный назад",  чтобы отвести лодку от камней.  Моторы зажужжали,  но лодка
почему-то пошла вперед и вновь села на камни.  Командир дал "стоп" и крикнул
вниз старшине, чтобы тот узнал, почему неверно дан ход.
 Электрик стоял у  рубильников с напряженным и сосредоточенным вниманием
и смотрел на телеграф, ожидая приказаний.
 - Тебе какой ход был приказан? - спросил его старшина.
 - Передний, - ответил он. - Полной мощностью оба вала.
 - Ты что, не очнулся? Задний был дан, - сердито сказал старшина.
 - Да я видел,  что телеграф врет,  - сказал электрик спокойно. - Как же
командир мог задний давать?  Сзади же у нас фашисты.  Мы только вперед можем
идти В море.
 Он сказал это с полным убеждением, и старшина понял, что тот все еще во
власти бензинного бреда.  Заменить электрика у станции было некем,  а ждать,
когда к нему вернется сознание полностью, было нельзя. Тогда старшина прошел
на  мостик и  сказал капитан-лейтенанту,  что  у  электрика в  голове шарики
вертятся еще не в ту сторону,  но что хода давать можно: он сам будет стоять
рядом с электриком и посматривать, чтобы тот больше не чудил.
 Лодка вновь попыталась сняться.  Ошибка электрика поставила ее в худшее
положение:  главный балласт был продут полностью, и уменьшить ее осадку было
теперь уже нечем,  а  от рывка вперед она плотно Засела в  камнях.  Время не
терпело,  рассвет приближался.  Лодка  рвалась назад,  пока  не  разрядились
аккумуляторы.
 Но  за это время воздух,  гулявший внутри лодки,  и  вентиляция сделали
свое  дело.  Краснофлотцы приходили в  себя.  Первыми  очнулись  те  упорные
подводники,  которые потеряли сознание последними.  За ними, один за другим,
вставали остальные,  и  скоро  во  всех  отсеках началось движение и  забила
жизнь.   Мотористы  стали  к   дизелям,   электрики  спустились  в   трюм  к
аккумуляторам,  готовя их к зарядке.  Держась за голову и шатаясь,  прошел в
центральный пост боцман.  У колонки вертикального руля встал рулевой. Что-то
зашипело на  камбузе,  и  впервые за долгие часы подводники вспомнили,  что,
кроме необходимости дышать, человеку нужно еще и есть.
 Среди  этого множества людей,  вернувших себе  способность чувствовать,
думать  и  действовать,   совершенно  затерялся  тот,   кто  вернул  им  эту
способность.
 Сперва он  что-то  делал,  помогал другим,  но  постепенно все больше и
больше  людей  появлялось у  механизмов,  и  он  чувствовал,  будто  с  него
сваливается одна забота за  другой.  И  когда наконец даже у  трюмного поста
появился краснофлотец (тот,  кого он  когда-то  -  казалось,  так  давно!  -
пытался разбудить) и  официально,  по  уставу,  попросил разрешения стать на
вахту, старшина понял, что теперь можно поспать.
 И  он заснул у  самых дизелей так крепко,  что даже не слышал,  как они
загрохотали частыми взрывами.  Лодка снова дала ход, на этот раз дизелями, и
винты полными оборотами стащили ее  с  камней.  Она  развернулась и  пошла к
выходу из  бухты.  Дизеля стучали и  гремели,  но  это  не  могло  разбудить
старшину.  Когда  же  лодка  повернула  и  ветер  стал  забивать  через  люк
отработанные газы дизелей,  старшина проснулся.  Он потянул носом, выругался
и,  не  в  силах слышать запах,  хоть в  какой-нибудь мере напоминающий тот,
который долгие шестнадцать часов валил его с ног, решительно вышел на мостик
и попросил разрешения у командира остаться.
 Тот узнал в темноте его голос и молча нашел его руку.  Долго, без слов,
командир жал  ее  крепким пожатием,  потом вдруг притянул старшину к  себе и
обнял.  Они поцеловались мужским,  строгим, клятвенным поцелуем, связывающим
военных людей до смерти или победы.
 И  долго еще  они  стояли молча,  слушая,  как гудит и  рокочет ожившая
лодка,  и  подставляли лица  свежему,  вольному ветру.  Черное море окружало
лодку тьмой и вздыхающими волнами, оберегая ее от врагов.
 Потом старшина смущенно сказал:
 - Конечно,  все  хорошо получилось,  товарищ капитан-лейтенант,  только
неприятность одна все же есть...
 - Кончились  неприятности,   старшина,  -  сказал  командир  весело.  -
Кончились!
 - Да  уж не знаю,  -  ответил старшина и  неловко протянул ему часы,  -
Часики ваши... Надо думать не починить... Стоят...



    Леонид Сергеевич Соболев.
    Своевременно или несколько позже...



 ---------------------------------------------------------------------
 Книга: Л.Соболев. "Морская душа". Рассказы
 Издательство "Высшая школа", Москва, 1983
 OCR  SellCheck: Zmiy (zmiy@iox.ru), 20 февраля 2002 года
 ---------------------------------------------------------------------


 Решающий участок боя был на  крайнем правом фланге,  там,  где,  ворча,
кипела большая кастрюля.
 В  этом бою  с  ожившей камбузной утварью,  которая ползала,  прыгала и
металась по  плите,  норовя выкинуть все свое содержимое на палубу,  Алексею
Сухову,  коку-призовику подлодки Щ-000,  удалось одержать ряд немалых побед.
Тесто  и  фарш,  по  природе  своей  лишенные маневренных способностей,  уже
томились в  горячем плену  духовки,  превращаясь в  румяные пирожки.  Грудой
поверженных тел громоздились на противне готовые котлеты.  И даже зловредная
кастрюлька с  соусом,  носившаяся,  как маленький торпедный катер,  по  всей
плите,  была ловко загнана в угол и прижата огромным чайником, могучую броню
которого она теперь таранила яростно, но тщетно...
 И только большая кастрюля не сдавалась.
 Плотно вставленная в свое гнездо на плите,  она в точности повторяла за
лодкой  то  беспорядочное перемещение воды,  которое  называется  качкой,  и
плескавшийся в  ней  кипяток бушевал совсем  так,  как  и  море  за  бортами
подлодки.  Сталкиваясь и  взвихриваясь,  маленькие и  горячие волны  били  в
стенки  кастрюли,  и  стоило лишь  приподнять крышку,  как  яростный всплеск
обжигал пальцы и  добрая половина содержимого кастрюли оказывалась на плите.
Сухов с проклятьем отскакивал, белый пар, шипя, заволакивал тесный камбуз и,
вырвавшись из двери,  сразу же оседал на переборке блестящими каплями,  - из
центрального поста тяжелой холодной волной тянул морозный воздух.  Там  было
очень холодно: лодка, шедшая под дизелями, дышала через открытый люк.
 Но еще холоднее было на мостике. Стылая декабрьская Балтика расшумелась
вовсю,  не видные во тьме волны швыряли лодку без всякой пощады и системы, и
ледяной ветер порой срывал гребень с  высокого вала и хлестал им из мрака по
сигнальщику  и   по   командиру.   Мгновенно   захватывало  дух,   и   тогда
капитан-лейтенант  приседал  и  крякал,  а  сигнальщик  молча  обтирал  лицо
замерзшей перчаткой.
 Поход был  внезапен.  Лодка недавно вернулась из  тяжелой и  длительной
боевой операции, и ей был обещан заслуженный отдых. Уже готовились к встрече
Нового года,  уже прикупили к пайку мандарины,  конфеты,  отборные консервы,
утром началось повальное глаженье брюк,  но  все это было прервано приказом.
Надо было немедленно выйти в далекий район.
 И  вот  уже  целый день лодка шла по  зимнему штормовому морю,  и  часы
показывали двенадцатый час  ночи,  и  в  тесном камбузе призовой кок Алексей
Сухов сочинял мировой новогодний ужин.
 Гвоздем ужина должен был быть задуманный Суховым компот с выразительным
названием:  "А  все-таки Новый год!"  Основой его были мандарины,  которые в
спешке  сборов  захватили  с  собой  на  лодку  почему-то  все  командиры  и
краснофлотцы.  Мандаринов оказалось столько,  что расправиться с  ними можно
было только при  помощи компота.  И  вот  лежали они в  миске,  борясь своим
тонким  и  свежим  ароматом с  душным  запахом  теплого  масла  и  горючего,
наполнявшим лодку, и добровольные помощники уже принесли тщательно срезанную
тонким  пластом розовую их  кожу,  а  проклятую кастрюлю никак  нельзя  было
открыть.
 Сухов нервничал, поглядывая на часы.
 Сгрудившиеся у  двери "помощнички" с  притворным участием давали советы
один ехиднее другого:  кто предлагал налить в кастрюлю масла, основываясь на
его  свойстве укрощать бушующие волны,  кто  изобретал сложную  механическую
кастрюлю с сеткой,  которая якобы удержит всплески, а кто попросту советовал
оставить кипяток только на донышке,  ввалить в кастрюлю мандарины, посолить,
поперчить, протушить - и подавать под названием "штормовая запеканка".
 Разъяренный Сухов захлопнул дверь и  в  раздумье стал  перед кастрюлей,
болтаясь вместе  с  ней  и  с  лодкой.  Так  его  застал  капитан-лейтенант,
спустившийся с мостика погреться.
 - Ну-ка  горяченького,   товарищ  Сухов,   -   сказал  он,   разматывая
обледеневший шарф. - Как у вас дела?
 - Плохо,  товарищ капитан-лейтенант, - хмуро ответил кок, ловко взрезая
булку и всовывая в нее сочную,  истекающую маслом котлету.  Он положил ее на
тарелку и потом налил в кружку ароматного крепкого кофе.  Командир торопливо
отхлебнул два  глотка и  с  радостью почувствовал,  как  тепло входит в  его
промерзшее тело.
 - С чем плохо? - спросил он, потянувшись к тарелке.
 Сухов,  вздохнув,  собрался было признаться,  что плохо с компотом, как
вдруг лодку резко швырнуло и накренило,  миска с мандаринами поползла к краю
стола, и Сухов едва успел ее подхватить. Тарелка, как снаряд, вылетела из-за
миски  и  со  звоном  разбилась  на  палубе,  а  кофе  в  командирских руках
наполовину выплеснулся из кружки, облив кожанку.
 - Так,  -  сказал капитан-лейтенант,  с  огорчением глядя  на  погибшую
котлету. - Вижу, что плохо. Удивительно, как это вы кофе ухитрились сварить.
Как же мы столы накроем?
 Он допил остатки и протянул кружку за добавкой.
 - Отставить Новый год,  -  сказал он решительно. - Этак у вас весь кофе
выплеснет. Раздавайте сейчас ужин, товарищ кок, пусть едят по способности. А
вам еще придется поработать. Новый год все-таки встретим... своевременно или
несколько позже... Утром встретим - понятно?
 - Понятно, товарищ капитан-лейтенант, - ответил Сухов, повеселев.
 В  самом деле,  все  было  понятно.  С  рассветом лодка,  опасаясь быть
обнаруженной противником,  все равно должна будет уйти на глубину. А глубина
в шторм -  самое милое дело:  не мотает, не качает, можно и стол накрыть как
следует, и тост сказать. А самое главное - этим неожиданным переносом Нового
года была спасена честь призовника-кока:  на  глубине не только компот можно
сделать... Сухов хитро посмотрел на проклятую кастрюлю и выключил ток.
 Кофе уже  выпили "по  способности",  то  есть полулежа или скрючившись,
зажавшись между стойками,  и котлеты были уже уничтожены,  когда репродуктор
наполнил лодку родным и знакомым шумом Красной площади. Командир спустился в
центральный пост, где была переговорная труба, проведенная во все отсеки.
 Шум площади прорезался звучным перезвоном курантов, потом гулко ударили
часы Кремлевской башни.  А через открытый люк доносились тяжкие удары волн и
свист ветра.  Мокрый и  обледеневший капитан-лейтенант выждал последний удар
часов и потом сказал в переговорную трубу:
 - Второй боевой смене заступить!  С Новым годом, товарищи краснофлотцы,
командиры и политработники, с новыми боями за Родину!
 Он помолчал и потом добавил:
 - Объявляю приказ  по  лодке:  ввиду  особых  условий перенести встречу
Нового года  с  ноля  на  девять ноль-ноль  первого января.  Части снабжения
обеспечить нормальную встречу, личному составу побриться.
 Он потрогал подбородок,  подумал, но снова поднялся на мостик, в мокрый
и морозный мрак.  Там он вынул свисток из переговорной трубы, приложил ухо к
ее холодному зеву и,  вздрагивая от ледяных брызг, долго слушал, как в лодке
победно и могуче звучит "Интернационал".
 Мутная мгла  рассвета отделила наконец воду  от  неба.  Оно  проявилось
нежно светлеющей на востоке полосой,  и скоро серые тусклые волны обозначили
свои горбы и провалы.  Вода показалась еще холоднее и ветер - пронзительнее.
Не раз сменялись на мостике сигнальщики,  не раз выходил помощник подсменить
командира, и наконец капитан-лейтенант скомандовал: "К погружению!"
 К этому времени Сухов сбил из сгущенных сливок некоторое подобие крема.
И   едва  лодка,   покачавшись  последними  замирающими  размахами,   твердо
установилась на  спокойном  подводном курсе,  он  зарядил  упрямую  кастрюлю
мандаринами  и  принялся  за  "скульптуру".  На  выпеченном  за  ночь  торте
появилась маленькая подлодка из  крема  -  точная  копия  родной "щуки" -  и
новогодняя  надпись.   И  когда  озабоченный  помощник  командира,  пахнущий
одеколоном,  в  чистом воротничке,  заглянул в  камбуз -  у  Сухова было все
готово.
 В носовом отсеке тесно,  но уютно накрыли стол, и помощник пошел будить
капитан-лейтенанта,  прилегшего на часок отдохнуть.  Тогда у стола появились
врач и Сухов. Хитро улыбаясь, они несли настоящее шампанское вместо штатного
подводного портвейна:  это  был заботливый подарок порта лодке,  уходившей в
море под Новый год.  Сухов поставил бутылки, взял в руки поварешку и большую
кастрюлю и приготовился отбить по знаку штурмана двенадцать мерных ударов, а
политрук занес мембрану патефона над диском "Интернационала"...
 В  восемь часов пятьдесят восемь минут в отсек вошел капитан-лейтенант,
свежий,  выбритый,  праздничный,  скомандовал:  "Вольно" и  протянул руку  к
серебряному горлышку красивой бутылки.  Звонкий веселый хлопок  пробки готов
был  раскатиться по  лодке...  Но  вдруг  извне грохнул тяжелый глухой удар.
Лодка покачнулась. Две лампочки потухли. Тревожным прерывистым воем залились
резкие  звонки  -  и  смолкли.  Тишину нарушил быстрый топот  ног,  короткие
команды,  с  металлическим стуком захлопнулись водонепроницаемые двери,  и в
лодке все замерло.  Только жужжали моторы да звучно щелкали указатели рулей.
Лодка заметно наклонилась носом,  жужжанье моторов усилилось -  направляемая
рулем, она полным ходом шла на глубину, резко меняя курс.
 Ударил второй взрыв,  лодка содрогнулась,  два стакана,  звеня, упали с
праздничного стола.  В  черном провале переговорной трубы раздался спокойный
голос капитан-лейтенанта:
 - Глубинные бомбы. В отсеках осмотреться!
 Осмотрелись: корпус выдержал, швы нигде не пропускали.
 "Щука"  быстро  уходила на  предельную глубину.  Потом  моторы  сбавили
обороты,  чуть ощутимо качнул лодку мягкий толчок,  моторы стихли,  и  лодка
легка на грунт.
 Все  слабее,  все дальше звучали взрывы.  Видимо,  гидрофоны противника
потеряли замолчавшую лодку,  и враг швырялся теперь бомбами лишь для очистки
совести. Но молчание и тишина в лодке не нарушались.
 Акустик последовательно докладывал,  что  шум винтов удаляется,  что он
едва  слышен,  что  гидрофоны  не  слышат  ничего.  Тогда  капитан-лейтенант
скомандовал:
 - Боевой  тревоге  отбой.  Личному составу собраться в  носовом отсеке.
Говорить вполголоса. Будем встречать Новый год, пока есть время.
 И  в  носовом отсеке собрались все,  кого боевая служба не  задержала у
механизмов.  Шампанское открывали с  такой  осторожностью,  будто разоружали
боевую мину,  - медленно вытаскивая пробки, чтоб не наделать шума: противник
мог  быть  и  над  головой.  Благородное советское  вино  празднично шипело,
вздымаясь легкими веселыми пузырьками. Капитан-лейтенант поднял свой стакан.
 - Товарищи,   боевые  друзья!   -   сказал  он  тихо  и  обвел  глазами
краснофлотцев и командиров.
 Они стояли перед ним плотной живой стеной -  спокойные и  веселые люди,
как будто эта необычайная встреча Нового года происходила не на дне моря под
пристальным и чутким слухом врага.
 Особым  -  военным  -  блеском сверкало вокруг  них  сложное и  могучее
подводное   оружие,    выстроенное   новым   поколением   советских   людей.
Торжественную  тишину   нарушало  только   тиканье  часов   над   торпедными
аппаратами. Капитан-лейтенант взглянул на стрелки и вдруг широко улыбнулся.
 - Своевременно или несколько позже,  -  сказал он.  - Одиннадцать часов
тридцать семь минут.  Докатился и  до  нас Новый год...  Велика наша родина,
товарищи!  Самому земному шару нужно вращаться девять часов,  чтобы огромная
наша Советская страна вся вступила в  новый год своих побед...  Будет время,
когда ему понадобится для этого не девять часов, а круглые сутки. Потому что
каждый наш год - это ступень к братству народов всего земного шара...
 Он остановился в раздумье и снова посмотрел на часы.
 - Несуразное время, и точно... Девять раз встречали Новый год сегодня в
Советском Союзе, начиная с Тихого океана и кончая родной Балтикой, а вот нам
привелось встречать его в десятый. И кто знает, товарищи, как приведется нам
встречать Новый год через пять,  через десять лет? По какому поясу? На каком
новом  меридиане?  С  какой  новой страной,  с  каким новым народом будем мы
встречать Новый год,  если будем так же  крепко беречь родину нашу,  где для
всего человечества зреет и крепнет счастье? За мужество, за верность партии,
за Родину, за победу над врагом!
 - Ура!..  -  вполголоса ответили краснофлотцы,  и  тотчас где-то  около
торпедных аппаратов возник "Интернационал".
 Его   пели  чуть  слышно,   потому  что  вода  могла  передать  звук  в
растопыренные сторожкие  уши  вражеских  гидрофонов там,  наверху.  Но  этот
сдержанный голос  боевого коллектива звучал единой могучей волей  балтийских
подводников,  звучал как клятва в  верности родине,  верности до  последнего
вздоха.



    Леонид Сергеевич Соболев.
    Разведчик Татьян



 ---------------------------------------------------------------------
 Книга: Л.Соболев. "Морская душа". Рассказы
 Издательство "Высшая школа", Москва, 1983
 OCR  SellCheck: Zmiy (zmiy@iox.ru), 20 февраля 2002 года
 ---------------------------------------------------------------------


 Знакомство наше было необычным.  В свежий октябрьский день, когда яркое
одесское солнце обманчиво сияет на чистом небе, а ветер с севера гонит сухую
пыль,  разговаривать на  воздухе  было  неуютно.  Поэтому  моряки-разведчики
пригласили зайти  в  хату.  Мужественные лица  окружили  меня  -  загорелые,
обветренные и веселые. В самый разгар беседы вошли еще двое разведчиков.
 Оба были одеты до мелочей одинаково: оба в новеньких кителях и защитных
брюках,  заправленных в щегольские сапоги, в кокетливых пилотках, и оба были
обвешаны одинаковым числом  ручных  гранат,  пистолетов,  фонарей,  запасных
обойм.  Но  если на  гигантской фигуре одного такой арсенал выглядел связкой
мелких  брелоков,   то   второго  этот  воинственный  груз  покрыл  сплошной
позвякивающей кольчугой: один из разведчиков был вдвое выше другого.
 Видимо,  мой любопытный взгляд смутил маленького разведчика. Нежные его
щеки,  еще налитые свежестью детства,  зарделись, длинные ресницы дрогнули и
опустились, прикрывая глаза.
 - Воюешь?  -  сказал я,  похлопывая его по щеке. - Не рано ли собрался?
Сколько тебе лет-то?
 - Восемнадцать, - ответил разведчик тонким голоском.
 - Ну?.. Прибавляешь, небось, чтоб не выгнали?
 - Ей-богу,  восемнадцать, - повторил разведчик, подняв на меня глаза. В
них не  было ни  озорства,  ни  детского любопытства мальчика,  мечтающего о
приключениях войны.  Внимательные и  серьезные,  они  знали  что-то  свое  и
смотрели на меня смущенно и выжидающе.
 - Ну ладно,  пусть восемнадцать,  - сказал я, продолжая ласково трепать
его по щеке. - Откуда ты появился, как тебя - Ваня, что ли?
 - Та це ж дивчина,  товарищ письменник! - густым басом сказал гигант. -
Татьяна с-под Беляевки.
 Я  отдернул руку,  как от  огня:  одно дело трепать по  Щеке мальчишку,
другое -  взрослую девушку.  И  тогда  за  моей  спиной грянул громкий взрыв
хохота.
 Моряки смеялись.  Казалось,  все  звуки  смеха  собрались в  эту  хату,
сотрясая ее,  и откуда-то сверху их заглушал мощный басистый гул, рокочущий,
как самолет:  это под самым потолком низкой избы хохотал гигант,  вошедший с
девушкой.   Он  смеялся  истово,   медленно,  гулко,  чрезвычайно  довольный
недоразумением, посматривая вниз на меня, пока не рассмеялся и я.
 - Не  вы  первый!  -  сказал гигант,  отдышавшись.  -  Ее  все