отливо вьются
между подводными скалами,  между банками и рифами -  незримыми продолжениями
береговых мысов и раскиданных по заливу островов.
 Двести лет  промеряли гидрографы это капризное дно,  наносили на  карту
найденные мели, но карты Финского залива пестрят названиями кораблей, давших
свои имена новым банкам и  рифам,  которые они "открыли" своими боками в тех
местах,  где  промер не  обнаруживал никакого повышения дна.  Это  "сахарные
головы" -  вздымающиеся со дна огромные конические скалы,  по скатам которых
скользил грузик лота, промеряющего глубину.
 Нет в  этом заливе ни  одного места,  где корабль мог бы  нацелиться на
приметную гору  или  на  маяк  и  подойти к  берегу  прямым курсом:  изумляя
человека,  незнакомого с  Финским заливом,  корабль будет крутить по гладкой
воде,  следуя к  берегу по  извилистому и  трудному фарватеру между рифами и
мелями.  Порой  и  в  самой  середине залива корабль неожиданно ворочает под
прямым  углом,  чтобы  обойти банку,  словно нарочно поставленную кем-то  на
морском пути.
 И  если  прибавить к  этому постоянные туманы,  вечно плохую видимость,
течения,  внезапно и разнообразно относящие корабль в зависимости от дувшего
вчера ветра, низкие плоские берега, не дающие возможности ориентироваться по
ним  издали,  то  Финский залив  по  справедливости можно  назвать академией
штурманов и командиров.
 Огромные линейные корабли Балтийского флота,  которым этот тесный залив
- что слону ванна,  ходят здесь ночью и  в  туман,  ходят в узкостях,  как в
широком океане,  полными ходами проводят и  без того сложное маневрирование,
усложненное  навигационными  условиями.  Стремительные  крейсера  бесстрашно
носятся между банками,  миноносцы лазают в немыслимые дыры, подлодки особым,
"шестым",  штурманским  чувством  угадывают  встающую  по  курсу  скалу  или
каменную  подводную гору  и  знают  в  глубинах  Финского  залива  одним  им
известные тайные проходы между скал.
 В ночь перед первой боевой операцией Краснознаменного Балтийского флота
повалил снег. Крупными мокрыми хлопьями он падал на корабли и в черную воду,
совершенно уничтожив видимость. Нельзя было рассчитывать ни на один ориентир
у  трудного узкого прохода между скалами,  который в  просторечье именовался
"собачьей дырой".  А путь отряда лежал именно здесь, и надо было провести за
собой транспорты с войсками -  огромные, глубоко сидящие и незнакомые с этим
военным  проходом.  Снег  валил  плотной  стеной,  корабли,  собравшиеся  на
отдаленном рейде, почти не видели друг друга.
 Но  все  же  ночью  в  назначенное время  миноносцы снялись  с  якорей,
помигали транспортам сквозь снег сигналами: "Давай, мол, Вася, поехали!" - и
повели их за собой в неразличимую белую тьму.
 Плаванье в  таких условиях напоминает слепой полет:  оно ведется только
по  приборам да по особому штурманскому чутью.  Корабли шли в  снежной пурге
вплотную,  друг  за  другом,  точно  обходя опасности.  Точность требовалась
особая, ибо малейшая ошибка в счислении могла навести огромные транспорты на
камни и сорвать этим всю операцию.
 Бледный декабрьский рассвет не  принес с  собой  никаких изменений.  Он
лишь  осветил  собой  снежный  плотный  занавес,  скрывающий не  только  все
ориентиры,  но  даже  и  идущий сзади  корабль.  У  "собачьей дыры" головной
миноносец призадумался:  приходилось становиться на  якорь,  войти  в  таких
условиях в проход было страшновато даже балтийским штурманам. Потом он резко
повернул на  север и  повел за собой всю колонну другим проходом,  еще более
сложным и запутанным,  изобилующим поворотами, но угрожающим не камнями, как
"собачья дыра", а песчаными мелями: все же легче...
 Точное искусство балтийских штурманов вывело этим проходом всю  колонну
на широкий плес.
 Здесь  подул ветер,  развеял пургу,  и  под  низкими,  набухшими снегом
облаками в  неясной мгле  декабрьского утра  поднялись из  серой стылой воды
могучие пологие горбы.
 Это был Гогланд.
 Поросшая сосной  гигантская скала  поднята над  водой  прихотливым дном
Финского залива на самой его середине. И нет кораблям иного пути, как только
мимо нее.
 Мимо  хмурых  этих  скал  проходили петровские галеры,  ведя  за  собой
пленные шведские корабли от  мыса Гангеудд,  места первой победы Балтийского
флота,  двести двадцать пять лет тому назад.  Этот остров,  вставший поперек
залива,  видел  и  смелую шхуну  "Надежда",  на  которой адмирал Крузенштерн
впервые  пронес  вокруг  света  русский  флаг,  видел  и  парусные  корабли,
уходившие под  осень на  три-четыре года в  "дальний вояж",  в  кругосветное
плавание,  и  самый сильный в  мире корабль своего времени -  первый русский
броненосец "Петр Великий". Здесь, на Гогланде, в начале этого века впервые в
истории  была  установлена радиосвязь скромным  преподавателем кронштадтской
электроминной школы Александром Поповым. В такие же декабрьские холодные дни
шли мимо Гогланда русские крейсера и  миноносцы,  шли в  смелые операции,  в
суровые зимние  походы империалистической войны.  Видел  Гогланд и  то,  как
пробивались в тяжелых льдах эти же корабли, подлодки и миноносцы, сворачивая
себе минами форштевни,  вручную откачивая холодную воду, бьющую в пропоротые
льдом борта,  как шли они в Кронштадт,  спасая боевую силу молодой Советской
республики от протянувшихся уже к ней в Гельсингфорсе рук интервентов. Видел
он и то, как те же балтийские корабли, голодные, истрепанные войной, выгнали
из  Финского залива эту международную эскадру,  защищая колыбель революции -
красный Питер.
 Но  в   течение  последних  двадцати  лет  каменный  свидетель  истории
Балтийского флота и  вековой друг его -  Гогланд был обречен на роль врага и
соглядатая.  Чужие глаза жадно вглядывались с  его  скал в  проходившие мимо
советские военные корабли, чужие руки фотографировали их вплотную, ибо нет в
Финском заливе иного пути кораблям,  как только мимо этого острова, лежащего
посредине залива.
 В   это   декабрьское  утро   врагам  некогда  было  фотографировать  и
разглядывать с Гогланда силуэты приближающихся кораблей.
 В  утренней дымке  блеснули в  море  зеленым пламенем первые залпы -  и
очистительный огонь стал выжигать с  благородных древних скал ползучую паршу
агентов и  шпионов.  На катерах и  шлюпках,  на мелкосидящих вспомогательных
судах ринулся на берег первый бросок десанта,  и  сразу вслед за ним подошли
транспорты с  войсками.  Они стояли у  берега,  деловито и спокойно выгружая
войска,  орудия,  продовольствие,  боевой груз а вокруг них плотным гудящим
роем,   большими  ходами  носились  сторожевые  корабли,   сплошняком,   без
пропусков,  проутюживая море  острыми своими  таранами и  время  от  времени
вздымая из воды черные могучие столбы взрывов глубинных бомб.  В этом кольце
охраны транспорты могли  продолжать свое  дело  спокойно.  Отряд за  отрядом
высаживался на  берег,  и  скоро  на  вышке  наблюдательного поста  вспыхнул
огненным комочком и развернулся по ветру советский флаг.
 Советский  флаг  на  Гогланде!..  Чтобы  полностью  оценить  это,  надо
вспомнить то,  что  переживал долгие двадцать лет Краснознаменный Балтийский
флот,  верный морской страж Ленинграда и  Родины.  Если  Кронштадт -  ключ к
Ленинграду,  то Гогланд -  ключ к  Кронштадту.  Над всеми возможными местами
учебы,  тренировки,  испытаний кораблей, над самыми базами Балтийского флота
нависал Гогланд и примыкающие к нему острова - Большой Тютерс, Малый Тютерс,
Сескар,  Лавенсаари.  Они  вытянулись  по  продольной  оси  Финского  залива
зловещим кабелем,  один конец которого упирался в Кронштадт, а другой прямым
проводом вел  в  кабинеты того иностранного штаба,  который в  данный момент
наиболее интересовался Балтийским флотом  и  который  поэтому дороже  других
платил хозяевам островов, белофинской военной правящей клике. Все, что делал
в своих базах Балтийский флот, могло быть известно врагам. И недаром острова
эти  до  краев были переполнены агентами разведок,  шпионами,  диверсантами,
ожидавшими ночи потемнее,  чтобы в  рыбачьей лайбе переправиться в Советский
Союз.   Целые   комплекты  разнообразной  советской  одежды,   пачки  чистых
паспортных бланков, альбомы фотографий советских военных кораблей, снятых на
любых   курсовых  углах   (ценное  пособие  для   торпедной  атаки   и   для
артиллерийского огня!), были найдены нами на этих островах...
 Какая выдержка,  какая осторожность и скрытность нужны были Балтийскому
флоту,  как  умело нужно было ему  проводить ученья,  стрельбы,  пробы новых
кораблей,  испытания нового оружия,  чтобы  до  времени не  обнаружить всего
этого пристальным взорам островов,  служивших биноклями врагу!  Нигде,  ни в
одной стране мира,  вторая столица ее не расположена на дистанции орудийного
выстрела от границы, и нигде в мире флот, вынужденный ее защищать, не заперт
в  узком коридоре прибрежной воды,  который насквозь просматривается (а если
нужно - и простреливается!) с цепи островов.
 И  если  вспомнить все  это,  если подумать,  что  в  течение всех этих
двадцати лет  Балтийский флот был ежеминутно готов вести неслыханную морскую
войну в заливе,  девять десятых которого были чужими водами, наполненными до
краев  базами  и  батареями возможного врага,  -  станет понятным,  с  каким
чувством увидели мы советский флаг на Гогланде,  на всей цепи островов -  на
Большом и Малом Тютерсах, на Сескаре, на Лавенсаари. Будто камень свалился с
души: кончились трудные, тревожные годы, годы стиснутых маневрирований, годы
ожидания  ударов  в  спину  буквально из-за  угла,  с  любого  из  островов,
насильственно врезанных в  ближнюю систему обороны великого города,  в самое
тело нашего моря...
 С  этим же чувством и кронштадтские форты громили железнодорожные пути,
бронепоезда,  батареи и штабы нависшего над ними северного берега.  Вся цепь
этих фортов,  протянутая по  заливу от Кронштадта до Ленинграда,  сам остров
Котлин и  южный  берег  в  восемь часов утра  тридцатого ноября одновременно
выдохнули из  жерл  своих  орудий огненный вздох  снарядов.  Это  был  вздох
облегчения: кончились тревожные годы...
 Ураган  металла  понесся  на  северный  берег,   сметая  сопротивление,
расчищая дорогу Красной Армии. А ведь могло быть и наоборот: такой же ураган
металла мог обрушиться на Ленинград,  на его заводы и вузы, мог обрушиться с
северного берега,  с плацдарма интервенции, тщательно и умно подготовляемого
все эти годы...
 И  с тем же чувством огромного облегчения канонерские лодки Балтийского
флота подходили вплотную к северному берегу, выискивая с моря в лесу батареи
врага,  обстреливающие Красную Армию.  Канлодки стреляли по семнадцать часов
подряд,  отгоняя полевые батареи,  уничтожая живую силу, разрушая прибрежные
укрепления.
 Линейные корабли  вступили в  неравное состязание с  тяжелыми батареями
острова   Биорке.   Артиллерийская  дуэль   корабля   и   береговой  батареи
представляет все выгоды для батареи:  корабль стреляет с  хода и  с  волны -
батарея с  неподвижной точки  корабль виден в море как на ладони -  батарея
замаскирована в  лесу  корабль  имеет  множество уязвимых точек  -  батарея
облита полутораметровым бетоном. В империалистическую войну могучие линейные
корабли  британского  флота  ряд  месяцев  долбили  дарданелльские  батареи,
потеряв при этом несколько кораблей.
 Но  биоркские батареи мешали  продвижению Красной Армии.  И  Балтийский
флот вышел в этот неравный поединок.
 Батареи не  отвечали на  огонь,  не  желая открывать свое точное место.
Тогда миноносцы и  лидеры стали играть с  ними,  как пикадоры с  быком:  они
ежедневно ходили под берег,  сбавляли ход, подходили вплотную... И белофинны
наконец  не  выдержали.  Цель  представлялась  слишком  заманчивой.  Грянули
тяжелые орудия,  огромные снаряды ударили в  воду у самого борта лидера.  Он
мгновенным прыжком ушел из-под обстрела и опять сбавил ход.  Новый залп -  и
та  же  опасная  игра.  Она  была  нужна:  с  других  миноносцев штурмана  и
артиллеристы пеленговали вспышки в лесу,  наносили места батарей на карте. И
тогда  в  море  опять  вышли линейные корабли и  обрушили на  батареи ливень
металла...

 Зима надвигалась.  Кронштадтскую гавань затянуло льдом.  Но  все же  по
ночам в ней то и дело гасли синие лампочки, освещающие сходню на берег, и из
темноты  доносились мелодичный перезвон машинного телеграфа,  рокот  якорной
цепи,  вдохи пара,  негромкие команды.  Потом молодой лед,  тоненько звеня и
шипя,  лез  на  стенку,  урчала вода  под  винтами -  и  очередной миноносец
снимался со швартовов, за ним другой, и гавань пустела.
 Миноносцы выходили в море - на обстрел берегов, на поиски спрятавшегося
в  шхерах флота противника,  на  охоту за  подводными лодками.  В  заливе их
встречали шторм, стремительная качка, пронизывающий ветер, брызги, а порой и
целые потоки ледяной воды на палубе.  Боевая смена краснофлотцев иногда была
вынуждена сменяться каждые четверть часа...
 Миноносцы возвращались на базу седыми,  в  сплошном ледяном футляре,  в
белом кружеве на мачтах,  на поручнях, на мостике: волны и брызги замерзали,
превращая корабль в глыбу льда.  Его скалывали,  освобождали мостик, орудия,
пост сбрасывания глубинных бомб - и все-таки ходили до тех пор, пока толстый
ледяной покров не закрыл выходов в восточную часть Финского залива.
 В  западной  его  части  миноносцы и  крейсера  передовых наших  баз  -
Таллина,  Балтийского порта,  Либавы -  действовали еще в  январе,  в  самые
жестокие морозы,  пока небывалая по  суровости зима не  заморозила не только
Финский залив, но и Балтийское море.
 И  до  самой последней возможности совершали из этих передовых баз свои
героические походы балтийские подводные лодки.
 Враг рассчитывал на Ботнический залив.  Этот огромный бассейн отгорожен
от Балтики плотной стеной мелких,  близких друг к  другу Аландских островов,
как естественной преградой. Узкие проходы между ними легко забросать минами,
и  тогда  вся  Ботника станет закрытым озером,  по  которому можно безопасно
перевозить боевые грузы, продовольствие и войсковые подкрепления, на которые
рассчитывала белофинская военная клика начиная войну с Советским Союзом.
 И мины были поставлены.
 Советский Союз  объявил  всю  прибрежную часть  Ботники,  прилегающую к
Финляндии,  зоной блокады. Подлодки получили приказ осуществить эту блокаду.
И  они пошли на прорыв минного заграждения в  мелких и  узких проходах между
островами, защищенными огнем береговых батарей.
 Еще не время рассказывать о том, как был совершен этот прорыв. Подлодки
ползали  по  дну,  попадали  в  подводные гроты,  застревали между  скалами,
буквально на  брюхе  переползали отмели,  царапали бортами стальные минрепы,
которые держат на  якорях мины,  проводили часы  и  сутки рядом со  смертью,
консервированной в  этих  огромных шарах,  а  сверху их  засыпали глубинными
бомбами катера -  охотники за подлодками,  бомбили самолеты, швыряли снаряды
батареи.
 Но все-таки балтийские подводники нашли нужные им проходы,  вырвались в
Ботнику и деловито приступили к "регулированию движения" в этой недоступной,
казалось бы, части моря.
 Трудность  этого  заключалась еще  в  том,  что  подстерегать вражеские
транспорты и  военные корабли наши  лодки могли только в  зоне блокады.  Они
держались у берегов, высматривая идущий к ним корабль, и порой преследование
чрезвычайно осложнялось.  Однажды Герой  Советского Союза  капитан-лейтенант
Вершинин увидел большой транспорт. Он атаковал его, но первое повреждение не
замедлило хода этого гиганта,  он  пошел к  берегу.  Лодка кинулась за  ним,
лавируя между  льдинами.  Транспорт явно  уходил.  Вершинин упрямо гнался за
ним.  Транспорт вошел в фиорд -  лодка за ним,  в узкость, в огонь береговых
батарей.  Транспорт вошел в порт -  лодка за ним.  Транспорт вошел в гавань,
подал швартовы на  стенку,  он  уже считал себя дома,  -  но краснознаменная
лодка Щ-311  настигла его и  там и  выпустила в  него торпеду...  Четыре дня
спустя наши летчики еще  видели,  как пылал костром у  самой стенки огромный
транспорт,  продолжая пускать в небо разнообразные фейерверки привезенных им
боезапасов, так и не достигших цели.
 Но лед надвигался и  на Ботнику.  Подлодки были вынуждены действовать в
невероятно трудных условиях.  Каждое всплытие угрожало возможной встречей со
льдом,  поломкой  перископа,  что  для  лодки  означает  гибельную  слепоту.
Балтийские подводники оставались в  Ботнике до  самых  крайних сроков.  Так,
краснознаменная  подлодка  Щ-324,   державшая  блокаду  берегов  в  Ботнике,
оказалась в  ловушке  выход из  Ботники в  Балтийское море  покрылся льдом.
Балтийская "щука" нырнула под лед. Долгие часы она шла под ледяным потолком,
без  всякой возможности всплыть.  Но  командир лодки  Герой Советского Союза
Анатолий  Коняев  уверенно  вел  ее  к   чистой  воде  и  всплыл  далеко  от
преследователей,  готовый  снова  атаковать  очередной  транспорт с  военным
грузом.
 Подводные лодки Балтийского флота появлялись там,  где их  никто не мог
ожидать,  - во внутренних шхерах, в закрытых фиордах, проползали и проходили
через такие места,  которых нет ни в лоции,  ни на карте.  Здесь,  в шхерах,
прятались  от  Балтийского флота  корабли  врага,  постоянно меняя  место  в
путаных и  скрытых коридорах между островами.  Подлодки искали врага день за
днем.
 Одна из маленьких лодок в этих поисках чуть не попала заживо в могилу.
 "Малютка" пошла в  шхеры.  Сначала все  было  хорошо,  если не  считать
жестокого январского мороза,  пурги,  отсутствия видимости на походе. Потом,
погрузившись,  "малютка" вошла  в  шхеры,  где  никогда не  бывали еще  наши
корабли.   Все   было   неизвестно,   и   путь   пришлось   искать   ощупью.
Капитан-лейтенант Сазонов дал  лодке  дифферент на  нос,  то  есть  погрузил
водяным балластом ее  нас  ниже  кормы и  приподнял этим винты.  Лодка пошла
теперь,   как  собака  по  следу,  опустив  нос  и  внюхиваясь  в  дно.  Это
предохраняло ее от опасности врезаться всем дном в грунт и поломать винты.
 Миновали уже много поворотов по путаному,  едва угадываемому фарватеру.
Потом  заскрежетало  -   сперва  в  носу,   потом  по  бортам.  Застопорили,
прислушались, поняли: лодка вошла в подводный грот. "Как в гараж", - острили
потом  краснофлотцы.  Выбрались задним ходом  из  этого  "гаража",  медленно
поползли дальше.  Опущенный нос лодки действовал,  как лот,  -  натыкался на
препятствия,   и  командир  либо  обходил  их  ощупью,   либо,  если  нужно,
подвсплывал и перелезал через отмель.
 При одном из таких переползаний отмель оказалась настолько мелкой,  что
рубка  вылезла из  воды.  Тотчас  рядом  с  лодкой  раздался взрыв.  Перекат
охранялся береговой батареей...  Повернуть и  обойти  отмель  не  давало все
повышающееся дно. Оставалось только дать задний ход до замеченной неподалеку
глубины и отлежаться.
 Так и  сделали.  Лодка легла на грунт на глубине всего двадцати метров.
Где-то впереди рвались снаряды,  обстреливающие отмель.  Здесь было тихо. Но
было  утро,  и  приходилось ждать  темноты,  чтобы все  же  прейти через это
мелкое, обнажающее корпус лодки место.
 Обстрел прекратился.  Жизнь в  лодке пошла своим чередом.  Кок накормил
подводников горячими котлетами,  краснофлотцы попытались выспаться,  хотя  в
лодке было и сыро и холодно.  Но на каком-то часу у центрального поста гулко
раздался удар.
 Звук был незнакомый.  Не так рвется рядом глубинная бомба или мина,  не
так разрывается и снаряд.  Может быть, удар тараном? Подсчитали глубину: это
мог быть только глубоко сидящий корабль,  но  откуда он  мог взяться на этом
мелком фарватере?
 Удар повторился, на этот раз в носу. И за ним все чаще посыпались удары
разной силы, в разных местах, порой скрежет по корпусу.
 Все это было загадкой. Удары продолжались.
 Наконец командир понял.  Очевидно, наверху развело сильную волну. Лодка
лежала в канаве фарватера,  и волна,  колеблющая на бровках фарватера камни,
сб