ушении был упрек:  "И  еще в
партии состоишь!.." Но Григорий Прохорыч озабоченно сказал, обращаясь к нему
по-прежнему на "ты":
 - Пройди, сынок, по кораблю, подсмени беспартийными, а всех коммунистов
и комсомольцев зови сюда. И живо давай!
 Когда весь партийно-комсомольский состав маленького корабля в лице трех
кочегаров,  радиста Клепикова,  двух машинистов, Дроздова, Жилина и Малькова
собрался в рубке,  Григорий Прохорыч, оторвавшись от карты, коротко объявил,
что он  принял боевое решение и  просит коммунистов и  комсомольцев показать
образцы самоотверженной работы  и  увлечь  этим  команду,  потому  что  дело
нешуточное.
 Оглянув всех,  он  прочел радиограмму,  принятую Клепиковым по  флоту в
числе прочих. В ней сообщалось по коду, что эсминец "Мощный" сорван с якорей
льдом,  выбраться не  может  и  просит  помощи ледокола.  К  этому  Григорий
Прохорыч добавил,  что,  судя по координатам, "Мощный" как раз в том ледяном
поле,  которое они  обходят по  южной кромке,  и  что поле это с  порядочной
скоростью несет к  северному берегу,  под  обстрел батарей,  и  что время не
терпит.
 Решение же его такое:  войти в лед, пробиться к "Мощному" и вывести его
изо  льда.  Дело  рисковое,  потому что  можно застрять и  самим,  но  ждать
ледокола тоже  нечего,  так  как  неизвестно,  где  очутится "Мощный" к  его
приходу,  а КП-16 довольно близко от него,  корабль сам по себе крепкий и со
льдом управиться может,  если поработать на совесть и не дрейфить.  Затем он
сделал  ряд  распоряжений и  закончил  приказом  немедленно  перегрузить все
снаряды на  бак  с  целью утяжелить нос,  чтобы лучше ломать лед  и  чтобы в
случае затора иметь возможность перенести их на корму и этим поднять нос.
 Уже темнело,  когда КП-16,  разбежавшись в  битом льду,  с силой сделал
первый удар в  ледяное поле.  Оно уступило неожиданно охотно,  и  добрый час
корабль  пробивался почти  легко.  Но  потом  началось мученье с  переноской
балласта.  Тяжелые ящики со снарядами переносили на корму, нос облегчался, и
КП-16  сползал с  упрямой льдины задним ходом.  Ящики снова перетаскивали на
бак.  Люди садились на них, устало опустив руки, буксир разбегался, ударялся
в льдину и либо отламывал ее,  либо люди вставали с ящиков и снова тащили их
на корму.
 Это была очень тяжелая,  утомительная, но благодарная работа: КП-16 все
глубже вгрызался в  ледяное поле.  Клепиков уже передал на "Мощный" с грехом
пополам набранную по коду радиограмму: "Идем на помощь с зюйд-оста, включите
огонь",  и Григорий Прохорыч,  остававшийся на мостике один на штурвале (так
как и Жилин и Мальков помогали таскать "балласт"),  вглядывался на север, но
ночь все была темна,  и ветер выл в снастях,  и ему было одиноко, тревожно и
тоскливо.
 Огня он  так и  не увидал:  его увидал с  ящиков Жилин и  диким голосом
заорал:
 - Вижу!
 Он взбежал на мостик,  задыхающийся, измученный, но ликующий, и показал
на  слабый  синий  огонек.  Григорий Прохорыч медленно и  глубоко  вздохнул,
нагнулся в  темноте к  переговорной трубе и  сказал в нее хриплым и дрожащим
голосом:
 - В машине... Видим... Голубчики, навались...
 То  ли  навалились в  машине,  то  ли лед стал слабее,  но синий огонек
быстро приближался,  и перетащить ящики пришлось только еще один раз.  Через
час  Григорий  Прохорыч,   моргая  от   яркого  света,   стоял  в   знакомой
кают-компании, и Курковский крепко обнимал его. Быстро посоветовались.
 Капитан второго ранга предложил Григорию Прохорычу обколоть "Мощного" с
бортов,  чтобы  тог  мог  развернуться длинным своим телом по  направлению к
каналу,  после  чего  КП-16  поведет  миноносец за  собой  на  юг.  Григорий
Прохорыч, смотря на карту, покачал головой.
 - Не годится это,  -  сказал он в раздумье,  - я вас только задерживать
буду.  Сами хорошо пойдете, канал сжимать не должно, он по ветру вышел. Коли
б я поперек шел, тогда точно, обязательно бы зажало. А тут - войдете в канал
и  верных  двенадцать  узлов  дадите,  только  следите,  чтоб  в  целину  не
врезаться. Уходить вам надо, эвон куда занесло...
 И  он показал на кружочек,  отмеченный на карте последним определением.
Берег с батареями был действительно угрожающе близко.
 - Да  вы о  нас не беспокойтесь,  -  добавил он,  видя,  что Курковский
колеблется. - Выкарабкаемся. Да и вряд ли они на нас будут снаряды тратить.
 Он помялся и потом негромко сказал:
 - Человечка у  нас  одного возьмите...  Ногу повредил ящиком...  Так  в
случае чего...
 Он  не договорил,  и  капитан второго ранга внимательно посмотрел ему в
глаза.  Военным своим сердцем он гадал недосказанное и,  молча наклонившись,
крепко поцеловал Григория Прохорыча в седые колючие усы.
 - Так,  -  сказал он строгим тоном, вдруг застыдившись своего порыва. -
Значит,  в случае чего,  добирайтесь сюда, - он показал на карте выступающий
мыс там,  где кронштадтское горло расширялось к северному берегу. - Тут наше
расположение, понятно?
 - Понятно, - так же строго сказал Григорий Прохорыч.
 - Буду вас все время слушать на  вашей волне.  В  случае чего дадите...
ну, какое-нибудь условное слово, чтоб легче запомнить...
 - Топовый узел, - сказал Григорий Прохорыч, улыбаясь. - Помните, вы все
его вязать не могли?.. Ну, счастливо...
 Они еще раз обнялись, и Григорий Прохорыч вышел. В теплой кают-компании
он забыл о том,  что делается на палубе, и ледяной плотный порыв ветра, едва
не  сбивший с  ног,  очень его удивил.  Но  тотчас же  он перелез к  себе на
мостик, и КП-16 двинулся вдоль борта эсминца, Курковский, дождавшись, когда,
обколов лед вокруг эсминца, КП-16 поравнялся с мостиком уже с другого борта,
дал ход.  "Мощный" зашевелился во льду и пошел вслед за КП-16.  Тот описывал
медленную широкую дугу,  но и  в  нее "Мощный" с  трудом вмещал свое длинное
узкое тело.  Наконец он  попал в  сделанный ранее канал.  КП-16  сбавил ход,
пропустил  мимо  себя  "Мощного",   и  тот,  легко  раздвигая  острым  своим
форштевнем разбитые буксиром льдины,  быстро пошел к югу.  Григорий Прохорыч
оказался прав:  только в  трех-четырех местах ледяное поле сжало края рваной
раны,  прорезанной крепким корпусом КП-16,  но и  здесь "Мощный",  как игла,
протискивался своим узким телом между краями цельного льда.
 Через четыре часа он  вышел на  чистую воду.  Но  Курковский без всяких
признаков радости смотрел на  нее:  ледокол,  в  ответ на  его радиограмму с
просьбой немедленно идти на помощь к КП-16,  ответил, что занят выводом двух
эсминцев,  также дрейфующих в ледяном поле,  и что из Кронштадта давно вышел
второй ледокол,  но и  его послали к другим миноносцам...  Очевидно,  в море
творилось что-то небывалое и ледоколам было работы по горло.
 Действительно,  шторм  достиг  предельной силы.  Огромные ледяные поля,
целые равнины,  казалось бы намертво прикованные к берегу, теперь быстро шли
поперек  залива  на  север,  натыкаясь  друг  на  друга,  налезая  краями  и
нагромождая ими торосы,  прижимая другие поля в узкостях с чудовищной силой,
срывая их и увлекая за собой или перед собой. И вся эта огромная масса льда,
ринувшаяся с юга,  давила на то поле, где пробивался КП-16, далеко отставший
от более сильного машинами миноносца.
 Но и  тому приходилось очень трудно.  Встречный шторм окатывал палубу и
мостик,   обмерз  весь  такелаж,   мачты,  орудия,  надстройки,  то  и  дело
краснофлотцы в  ледяной  воде  обкалывали корабль.  Тяжело  зарываясь носом,
"Мощный" шел  на  юг,  но  внезапно резко  менял  курс  и,  опасно ложась на
стремительной бортовой качке,  обходил надвигающееся ледяное поле, грозившее
снова зажать его  холодным крепким объятием.  В  этой борьбе с  взбесившимся
заливом Курковский не  замечал,  как проходило время.  Было около семнадцати
часов, когда на мостик принесли радиограмму с позывными командира дивизиона.
 С  трудом шевеля закоченевшими пальцами,  Курковский взял ее и  пошел в
рубку.  Там он положил ее на стол,  неловко расправив,  прочел -  и командир
"Мощного" с  изумлением увидел,  как  он  внезапно  опустился на  диван.  Он
заглянул в бланк.
 Там стоял короткий открытый текст:
 "Шестнадцать пятнадцать топовый узел курс Стирсудден КП-16".


IV

 Когда к  рассвету КП-16 уже подходил к краю ледяного поля и ему удалось
определиться,  оказалось,  что, несмотря на беспрерывное продвижение вперед,
он был сейчас даже севернее того места,  где вызволял "Мощного":  поле несло
на север с большей скоростью,  чем он пробирался по нему на юг. Теперь КП-16
был в глубине большой бухты, глубоко вдававшейся в северный берег.
 Но  все же  с  огромными усилиями корабль выскочил изо льда,  и  Жилин,
закоченевший,  черный и мокрый, опять закричал тем же диким голосом, которым
он оповестил о "Мощном":
 - Вода!!
 КП-16  весело завертел винтом,  но  уже через час ему пришлось изменить
курс:  с юга ползло новое поле. Он повернул на восток, изо всех сил торопясь
проскочить это  поле,  пока  оно  еще  не  сомкнулось с  береговым  припаем,
входившим в  бухту от ее восточного берега.  Десятки глаз смотрели с  палубы
крохотного  корабля  на  полосу  черной  воды,   неуклонно  уменьшавшуюся  в
размерах. Скоро стало ясно, что в этом страшном состязании верх возьмет лед:
его несло штормом к северу скорее, чем продвигался к востоку корабль.
 Поняв это, Григорий Прохорыч резко скомандовал "лево на борт" и ринулся
на запад, рассчитывая, что не может же поле быть такой ширины, чтобы закрыть
собой  весь  выход  из  бухты,  и  что  между  западным береговым припаем  и
надвигающимся полем обязательно окажется проход -  пусть в  секторе обстрела
батарей.  Дроздов, оценив положение, спустился в машину, и никогда еще КП-16
не развивал такого хода.
 Но черная полоса воды между западным берегом и полем все уменьшалась. И
вновь стало ясно, что и здесь обе ледяные равнины сомкнулись. Но было ясно и
то,  что,  закрыв собой выход из  бухты,  это поле,  обламывая края себе или
береговому льду и  выпирая на него торосами,  продолжало вдвигаться в бухту,
как  ящик письменного стола.  А  это  означало,  что его вдавливает в  бухту
чудовищная сила подвижки всего наличного в заливе льда.
 Тогда  Григорий Прохорыч,  еще  раз  определив место и  поняв,  что  до
предела дальности батарей осталось не  больше трех миль,  повернул на  юг  и
врезался в поле.
 Первая же  попытка доказала,  что  пробиться через него было совершенно
невозможно:   судя  по  толщине  и  крепости,  это  был  самый  ранний  лед,
вынесенный,  может быть,  из самых глубин Копорской губы. Это был лед родной
страны,  лед,  по  которому недавно еще  ходили  советские буера,  бегали на
коньках колхозные мальчишки,  шуршали лыжами пограничники в ночном дозоре...
Здесь,  оторванный от родных берегов, он был враждебен. Вжимаясь в бухту, он
оттеснял КП-16  на  север,  и  новый пеленг на мыс показал,  что до снарядов
осталось меньше двух миль.
 Григорий Прохорыч поднял  голову от  карты,  и  Жилин  испугался:  лицо
старика осунулось и  похудело,  оно было багрово-красным от мороза и  ветра,
седые  усы  спутаны,  глаза  ввалились  и  блестели  беспокойным  огнем.  Он
оглядывался кругом,  как затравленный зверь,  но слева, впереди и справа был
лед,  а  за кормой -  батарея.  Он наклонился к  переговорной трубе и хрипло
скомандовал:
 - Самый полный вперед!
 КП-16 разбежался в  чистой воде,  ударил в лед,  всполз на него носом и
долго стоял так,  бешено работая винтом,  пока  Григорий Прохорыч не  сказал
неожиданно спокойным голосом:
 - Стоп все. Дроздов, на мостик!
 Он  снял свою старенькую меховую шапку,  вытер лоб и  сел на диванчик в
рубке,  как  будто окончил трудную работу и  собрался как следует отдохнуть.
Так его и застал Дроздов.
 Приказания его были точны и кратки.
 Жилину:  изготовить пулемет на  случай,  если шюцкоры полезут по  льду.
Дроздову:  приготовиться открыть кингстоны, не забыв в горячке стравить пар,
чтоб  котел не  взорвался,  потому что  после войны ЭПРОН все  равно корабль
поднимет. Обоим: разъяснить команде, что в случае чего сойдем на лед и будем
пробиваться к  Стирсуддену.  Пока  есть  время,  всем просушить в  кочегарке
одежду и  валенки,  собрать продукты и  все  ручное оружие.  Разбить на  две
партии,  одну поведет Жилин, вторую - Дроздов. Не забыть компасы, их как раз
два.  Пулемет тащить с собой, сочинить салазки - может, придется отбиваться.
Передать эту  телеграмму радисту,  время  пусть  проставит сам  в  последний
момент. Все.
 И пока на корабле молча и без суеты готовили все это, Григорий Прохорыч
сидел в рубке,  растирая колени.  Коснуться их было очень больно, а ходить -
еще больнее.  Хотелось лечь и  закрыть их  потеплее.  Но надо было вставать,
ковылять к  компасу,  брать пеленг на мыс и  потом поторапливать со сборами:
поле  неуклонно несло  к  батареям.  Дроздов  принес  чьи-то  высушенные уже
валенки  и  полушубок,  заставил Григория Прохорыча снять  свои  и  унес  их
сушиться.  На  момент ногам  стало  легче,  но,  когда он  встал и  прошел к
компасу,  боль стала невыносимой. Новый пеленг показал, что КП-16 уже снесло
до предела огня батарей.
 Он  записал в  вахтенный журнал  пеленг,  посмотрел на  северный берег,
низко и хищно притаившийся в синей дымке леса, и негромко сказал:
 - Ну, чего чикаетесь? Наверняка хотите бить?
 И как будто в ответ на это далеко на берегу сверкнул желтый огонь, небо
раскололось с  противным треском,  и  метрах в  двухстах от  КП-16  по  воде
запрыгали белые невысокие фонтанчики.
 - Шрапнель,  -  сказал сам  себе  Григорий Прохорыч и  крикнул вниз:  -
Команде покинуть корабль, рассыпаться по льду до конца обстрела!
 Второй воющий треск заглушил его слова, и снова шрапнель легла в том же
месте.  Третьего залпа долго не было -  очевидно, на батарее сообразили, что
незачем тратить снаряды,  когда  цель  приближается.  Григорий Прохорыч снял
компас,  взял его под мышку,  постоял в рубке, обводя глазами ее и мостик, и
после,  тяжело ступая,  пошел к  трапу и,  с трудом двигая ногами,  ступил с
корабля на лед.
 - Ну, товарищ Дроздов, действуй, - сказал он и отвернулся.
 Небо  за  кораблем пламенело огромным заревом штормового заката,  но  в
тревожном  и   ярком  его  полыме  он  не  отыскал  той  легкой,   спокойной
прозрачности, которая вчера утром наполнила его сердце удивительной тишиной.
Он повернулся совсем спиной к  кораблю и стал смотреть в сторону Кронштадта.
Там небо синело глубоко и спокойно.
 Один за другим поднялись из снега моряки КП-16 лицом к своему командиру
и  своему кораблю.  Штормовой ветер  распластывал на  гафеле синий  портовый
флаг,  на  фоне  заката он  казался почти черным.  На  дымовой трубе хлопнул
клапан,  и  с  сильным,  почти гудящим звуком пар  белым султаном поднялся в
небо. Все молчали. Пар, постепенно слабея, снижал свой пышный султан и потом
прекратился с каким-то жалобным стоном, и по трубе крупными горячими слезами
потекли сто оседающие струйки.
 В тишине,  сквозь свист ветра,  донесся металлический стук открываемого
люка.  Из машины поспешно вышел Дроздов, зачем-то аккуратно задраил за собой
люк,  опять  лязгнув металлом,  постоял возле него,  потом,  отчаянно махнув
рукой, молча перепрыгнул через фальшборт и отошел к безмолвной группе людей.
 Они долго ждали.  Но КП-16 продолжал выситься надо льдом,  только корма
села ниже обычного. Похоже было, что он отказывается тонуть.
 Мальков не выдержал.
 - Что же он? - сказал он негромко, как у постели умирающего. - Дроздов,
ты все кингстоны открыл?
 - Видишь, лед держит, - так же негромко ответил Дроздов.
 Снова молчали.  Потом раздался резкий треск льда,  и льдина под бортами
КП-16  откололась,  давая ему  дорогу.  Он  быстро и  прямо пошел под  воду,
держась на  ровном киле.  Люди не  то ахнули,  не то вздохнули,  и  Григорий
Прохорыч резко  обернулся.  Он  сорвал с  себя  шапку и  сделал два  шага  к
кораблю. Дроздов придержал его за локоть.
 - Ну, ну... Прохорыч... - сказал он ласково.
 Жилин всхлипнул и,  тоже  сорвав шапку,  крикнул высоким неестественным
голосом:
 - Боевому кораблю Краснознаменного Балтийского КП-16 - ура, товарищи!
 Крик его как бы вывел всех из оцепенения.  Громкое "ура" раскатилось по
льду  и  замолкло только тогда,  когда  холодная тревожная вода,  отливающая
багровым отблеском заката, сомкнулась над стареньким синим портовым флагом.
 - Шрапнель,  ложись!  -  крикнул  вдруг  Григорий Прохорыч,  заметив на
берегу знакомую желтую вспышку. Все упали. Опять треснуло над головой небо и
завизжало вокруг. И Григорий Прохорыч тоже повалился боком в снег.
 Батарея дала четыре залпа.  Ранило троих. Надо было немедленно уходить.
Жилин впрягся в салазки,  на которые успели поставить пулемет,  и повез их к
Григорию Прохорычу.
 - Мальков,  помогай, - сказал он по пути. - Старик наш вовсе обезножел,
не дойдет... Повезем все по очереди.
 Они подтащили пулемет к  Григорию Прохорычу,  но тот не отозвался.  Его
повернули:  он был убит шрапнельной пулей в лоб, пережив свой корабль на две
с половиной минуты.



    Леонид Сергеевич Соболев.
    Третье поколение

 (Из фронтовых записей)


 ---------------------------------------------------------------------
 Книга: Л.Соболев. "Морская душа". Рассказы
 Издательство "Высшая школа", Москва, 1983
 OCR  SellCheck: Zmiy (zmiy@iox.ru), 20 февраля 2002 года
 ---------------------------------------------------------------------


I

 В январе тысяча девятьсот сорокового года над Балтикой вновь прозвучали
слова,  от  которых веет  славой девятнадцатого года,  -  "матросская рота".
Старая  боевая  слава  балтийских матросов революции ожившей легендой встала
над  страной -  непоколебимая,  непреклонная и  гневная,  какой она  была  в
незабываемые годы  гражданской войны.  Через  двадцать лет  третье поколение
балтийцев, подхватив героическую эстафету, подняло эту старую славу на новую
высоту, озарило ее новыми подвигами во имя революции, во имя Родины.
 И  если б  могли встать из холодной балтийской воды отцы и братья наши,
моряки-балтийцы,  погибшие здесь в  лютой неравной борьбе с флотом и армиями
интервентов,  и  если б  глянули они на  наши корабли и  самолеты,  на  наши
подлодки и  береговые орудия,  на нашу молодежь и на героев наших -  "Эх,  и
славное выросло племя!  -  сказали бы они.  - Хорошие сыны повырастали!.." И
еще подивились бы  они,  как ходят подлодки наши сквозь лед и  под лед,  как
летают самолеты наши сквозь облака и над облаками,  как стреляют орудия наши
сквозь броню и  под  броню*.  И  узнали б  старики свой  веселый боевой дух,
балтийский победный дух,  могучий и  неукротимый,  -  узнали  б  и  в  делах
Балтийского флота,  и  в шутках его моряков,  и в стремительности атак,  и в
беззаветности героизма, и в непреклонной воле к победе.
 ______________
 *  Буквально,  ибо  наши  орудия порой  стреляли под  броню укреплений,
засыпая  амбразуры дотов  подброшенной взрывами  землей,  чтобы  сделать  их
"слепыми".

 Это название -  "матросская рота" - не вошло ни в приказы, ни в сводки.
Оно родилось само собой в заснеженных лесах на берегу Финского залива, где в
лютой  стуже  бок  о  бок  с  частями Красной Армии  балтийские краснофлотцы
прогрызали линию Маннергейма.  Как в дни гражданской войны,  когда на призыв
Ленина  Балтика  мгновенно выставила первый  экспедиционный отряд  в  десять
тысяч матросов, так и теперь Краснознаменный Балтийский флот послал на берег
своих бойцов, оказавшихся под угрозой "безработицы", поскольку Финский залив
замерз до самого Балтийского моря.  Это была флотская молодежь,  в  огромном
большинстве своем комсомольцы - ученики флотских школ, едва начавшие службу,
артиллеристы береговой обороны,  краснофлотцы с  кораблей,  скованных льдом,
краснофлотцы кронштадтских фортов,  сделавших свое дело в первые дни войны и
потом силой событий очутившихся в  глубоком тылу.  "Матросской ротой" в этом
отряде прозвали лыжников-краснофлотцев.

 Морозная ночь. Недвижно и таинственно стоит густая чаща высоких елей, и
лишь по том