у,  как она обрывается, будто срезанная ножом, понятно, что здесь
берег окончился и начался лед. Берег и лед неразличимо завалены глубоким, по
пояс,  снегом, и белая его пелена уходит в бесконечность, в белесую неверную
мглу  ущербной  луны.   В  таинственном  этом  мерцании  бесшумно  и  быстро
проносятся белые  тени.  Они  похожи  на  привидения,  и  только по  жаркому
дыханию,  слышному,  когда тени эти проходят вплотную мимо тебя,  угадываешь
под белыми халатами молодые разгоряченные тела.
 Это  "матросская рота"  пошла на  лед.  Куда?  Может быть,  в  обход на
десятки километров,  в  тыл  островной белофинской батарее  может  быть,  в
смелый рейд по  глубоким тылам  может быть,  в  разведку в  такие же густые
таинственные леса,  где  стреляет каждое  дерево  и  взрывается каждый пень
может быть,  в дерзкую лобовую атаку прибрежных укреплений... Везде побывали
наши балтийские лыжники, и везде наносили они врагу чувствительные удары.
 "Матросскую  роту"   водил  по   льдам  капитан  Лосяков.   Голос  его,
простуженный в пятисуточном лежании на льду,  отказал, и для передачи команд
пришлось держать при  себе  одного из  лыжников в  качестве "усилителя".  Он
водил  их  тогда,  когда  простреленная левая рука  повисла на  перевязи,  а
обмороженное лицо исчезло под бинтами,  водил и тогда,  когда получил вторую
рану.  Боевым  его  другом  и  верным  помощником  был  батальонный комиссар
Богданов.  Не  раз  военком  доказывал свои  командирские качества и  личное
мужество,  и  не  раз  капитан  Лосяков  поручал  комиссару серьезные боевые
задания, посылая с ним половину отряда в разведку, в обход, в бой.
 Это  был  закон  балтийского  отряда:  комиссар  и  политрук  -  замена
командира в бою. И второй закон: коммунист и комсомолец, береги в бою своего
командира.
 Вот как выполнялись эти два закона.

 Небольшая группа  краснофлотцев-лыжников,  бывшая  на  разведке в  тылу
врага,  оказалась в  труднейшем положении.  Внезапно вспыхнувший прожектор и
ливень ружейно-пулеметного огня, хлынувший из засады, отделили эту группу от
остального отряда, и она попала в окружение сильнейшего противника. Командир
отделения Морозов сразу же был ранен.  Тогда команду принял на себя политрук
Николай Доброскоков.  Он  сумел  вывести краснофлотцев из  огня  и  повел на
прорыв.  В  жестоком рукопашном бою,  пробиваясь сквозь  чащу  леса,  сквозь
превосходящие силы врага, уходили к своим лыжники.
 Среди  них  отлично  дрался  Александр Посконкин,  молодой  комсомолец,
начавший флотскую службу всего четыре месяца назад.  Уже шестерых белофиннов
уложили в  снег его меткие пули и  гранаты,  когда внезапно в неверном свете
луны он заметил на снегу перекатывающуюся груду тел:  это белофинн "вручную"
душил Морозова,  придавив его  всем своим телом,  и  не  давал тому вытащить
прижатый им  наган.  Стрелять было  нельзя -  можно  было  попасть в  своего
командира.  Под градом пуль, летевших из чащи, Посконкин ринулся на помощь к
командиру.  Изловчившись,  он сбросил с  него финна ударом штыка,  подхватил
Морозова к себе на плечи и,  отстреливаясь,  вынес его из боя. Он пронес его
на  себе по  льду девять километров до  берега,  сдал на перевязочный пункт,
поправил лыжи и помчался к отряду...
 Стремительные и выносливые лыжники-краснофлотцы были той боевой частью,
которую можно было послать куда угодно -  в  шестидесятикилометровый марш на
острова,  во  внезапный налет на  фланг,  на  выручку и  поддержку атакующим
укрепления частям. Но они же умели, если надо, сутками лежать на льду.
 Это было в середине февраля. Мороз окончательно распоясался, и тридцать
градусов ниже  нуля  считались без  малого оттепелью.  Балтийский отряд брал
береговые противодесантные укрепления.  Они были расположены на горе, в лесу
- не видные под снегом и  ветвями броневые и  бетонные доты.  Лес перед ними
был полон снайперов, гнездившихся на деревьях в меховых спальных мешках и на
выбор бивших по  любой цели,  показавшейся на снежном пляже и  на льду перед
берегом.  Балтийцы залегли в торосах,  в четырехстах метрах от берега.  Пять
суток провели они на льду,  прячась за торосами.  Достаточно было приподнять
над  льдиной шлем,  чтобы в  него щелкнула пуля снайпера или короткой точной
очередью хлестнул пулемет из амбразуры дота.  Четыреста метров ровного льда,
засыпанного  снегом,   были  непроходимы,  Но  краснофлотцы  преодолели  это
страшное голое пространство и ворвались в укрепления.
 Для  этого они  прибегли к  способу,  получившему название "подснежного
плаванья".
 Днем  балтийцы  лежали  за  торосами,  изредка  развлекаясь  охотой  за
снайперами. Кто-нибудь поднимал над торосами шлем или высовывал на мгновение
руку  -   в  ледяной  барьер  тотчас  ударяла  снайперская  пуля,  а  соседи
присматривались,   с   какого   дерева  бьет   очередная  "кукушка".   Тогда
подозрительное дерево прошивали пулеметом,  и  порой  ветви его  приходили в
движение,  обсыпая снег,  и  вниз тяжело падало тело.  Других занятий днем в
"ледяном сидении" не было.
 Ночью  же   торосы  оживали.   С   тыла  по  льду  приходили  в   отряд
друзья-балтийцы.  Они  привозили  на  санках,  на  спаренных лыжах  цинки  с
патронами,   термосы  с  горячим  флотским  борщом,  родную  газету  "Боевая
балтийская",  отпечатанную тут же  в  лесу на  хитром агрегате из грузовика,
фанеры  и  типографской машины (которую самоотверженно вертел сам  редактор,
заменяя мотор),  Потом, к заходу луны, краснофлотцы пускались в опасный путь
по открытому пространству,  где,  кроме снега, не было никакого прикрытия от
пуль.
 Им  помогала точная стрельба балтийских артиллеристов.  Далекая батарея
клала  снаряды  в  доты  и  перед  ними  прошивала шрапнелью прибрежный лес,
усеянный снайперами.  Но  ни один снаряд не падал в  заветное пространство в
четыреста метров между торосами и берегом,  оставляя дорогу для наступления.
За  этим следил молодой лейтенант,  "полпред" артиллерии на  льду:  за много
километров от  своей батареи он  корректировал ее огонь,  пользуясь услугами
радиста  Андреева,   притащившего  в  торосы  трофейную  финскую  переносную
станцию.
 Веря  в   точность  балтийской  артиллерии,   краснофлотцы  по   одному
отправлялись в  "подснежное плаванье",  вплотную к  разрывам наших снарядов.
Они  оставляли ненужные им  теперь лыжи,  вырывали в  снегу  перед  торосами
подобие снежной ванны,  ложились в  нее и,  прижавшись подбородком к  груди,
опустив  голову,  начинали сверлить надетым на  нее  стальным шлемом  ход  в
снежной стене.  Медленно,  метр за метром,  они ползли в  снегу,  как кроты,
скрываясь от  тех  белофинских стрелков,  которых  не  отогнала от  амбразур
артиллерия. Так они проползали открытое пространство, добирались до берега и
там окапывались, зарываясь в снег и в землю.
 На четвертые сутки белофинны,  очевидно, поняли этот маневр. Они решили
рассчитаться с  балтийским отрядом.  На помощь осажденным укреплениям пришла
тяжелая артиллерия острова Биорке. Она открыла огонь.
 Первый десятидюймовый снаряд разорвался метрах в  двухстах от  торосов,
где засели балтийцы. Черная вода преступила в образовавшемся озерке...
 Одно дело -  быть под  обстрелом тяжелыми снарядами на  земле и  совсем
другое - на льду. Черное озерко убедительно доказывало эту разницу. И радист
Андреев,  молодой краснофлотец,  до сих пор считавшийся отважным и спокойным
бойцом,  внезапно сдал,  потеряв "политико-моральное состояние". Он, видимо,
забыл про свои коды и шифры и закричал тонким,  пронзительным,  полным ужаса
голосом прямо в микрофон:
 - Товарищ лейтенант!  Нас нащупало Биорке...  Накрытие... бьют прямо по
отряду!..  Передайте на Красную Горку,  пусть стреляет по Биорке,  а  то нам
капут!..
 Новый взрыв заглушил его слова.  Второй снаряд упал там же, в отдалении
от  балтийцев,  и  даже ни  одного осколка не  просвистело над торосами,  но
Андреев  продолжал  панически  требовать  в  микрофон,  чтобы  огонь  Биорке
подавили, ибо "второй снаряд разорвался в самой середине отряда..."
 К  Андрееву подползли комсомольцы,  возмущенные и яростные.  Они готовы
были вырвать у него из рук микрофиш,  но Андреев,  прикрыв микрофон ладонью,
сказал неожиданно спокойным, нормальным голосом:
 - Не хватай, дура! Они же меня слушают...
 И снова он продолжал разводить панику в эфире,  зорко следя за падением
белофинских тяжелых снарядов вдали от торосов.
 Станция была, как сказано, трофейная, с определенной длиной волны, и не
раз Андрееву приходилось перебраниваться на этой волне с белофиннами. Расчет
его оказался верным:  белофинны на Биорке,  подслушав "ценную информацию" со
льда,  усилили  огонь.  Десятки  огромных  снарядов с  упорством,  достойным
лучшего применения,  долбили лед  вдали от  отряда.  Скоро там  образовалось
целое озеро...
 Проморочив так врага порядочное время и  заставив его потратить впустую
достаточное количество снарядов,  Андреев  прекратил  свою  "корректировку".
Прекратился и обстрел ни в чем не повинного льда. Видимо, на батарее решили,
что отряд в торосах уничтожен полностью.
 А  ночью  лыжники своим "подснежным плаваньем" окончательно перебрались
на берег и ринулись в решительную атаку.

 На  другом,  далеком  участке  фронта  действовал еще  один  балтийский
береговой  отряд.   Задача  была  неотложная:  переменить  позицию  батареи,
форсировав реку. Быстрая финская река не дала льду окрепнуть - он выдерживал
людей,  но  не  мог бы выдержать орудий.  Кроме того,  даже лютый мороз,  не
дававший людям вздохнуть полной грудью,  не смог сковать быстрину реки на ее
середине -  и там бежала темная,  стылая и стремительная вода.  Ближайший же
мост, в тридцати километрах отсюда, был взорван.
 На лед вышли краснофлотцы.  Ночью,  в мороз, на пронизывающем ветру они
ломами,  топорами  и  пешнями  начали  рубить  лед  и  поднимать его  глыбы,
обжигающие руки. Трое провалились под лед. Их вытащили, обогрели и зачислили
в  больные.  Но скоро "больные" опять появились на льду,  вгрызаясь в него с
удесятеренной  энергией.  К  середине  ночи  придумали  рационализацию:  лед
разметили на  участки и,  вместо  того  чтобы  дробить его  в  куски,  стали
вырубать большие квадраты, которые подпихивали под кромку льда, предоставляя
быстрому течению  реки  доканчивать работу.  Но  ледяная  вода  и  при  этом
способе,  сильно ускорившем дело,  все же продолжала обливать и ноги и руки.
Люди коченели на ветру, шинели их смерзались в негнущуюся жесть, но никто не
оставлял работы до  самого рассвета.  Две ночи подряд провели краснофлотцы в
ледяной воде, пока не вырубили широкого канала, длиной больше полукилометра.
Тогда орудия и тракторы погрузили на баржу и, облепив с обеих сторон, повели
ее "вручную" в это небывалое плавание.
 Морские орудия вспомнили кое-что из опыта гражданской войны. Где надо -
их  устанавливали на  немыслимые "плавучие средства",  добиваясь возможности
подойти с ними по малым глубинам к самому берегу, во фланг белофиннам, чтобы
точной морской стрельбой выгнать врага из прибрежных укреплений.  Где надо -
орудия появлялись на железнодорожных платформах, и из окна паровозной будки,
всматриваясь в путь, выглядывал краснофлотец, и ветер трепал его ленточки не
хуже,  чем  на  мостике.  Где надо -  их  перевозили на  резиновых понтонах,
надутых  мощным  дыханием краснофлотских легких,  перевозили в  шторм  через
проливы  между   островами,   удивляясь  сами   своей   балтийской  выдумке,
перехитрившей пролив, слишком мелкий для любого корабля или баржи.
 В  одной из таких перевозок тяжелых орудий на понтонах у  самого берега
произошла  незадача:   понтон,   нагруженный  броневыми  плитами   орудийных
оснований,  выпустил воздух, ударившись на волне об острый камень, и тяжелые
плиты  скользнули в  холодную  декабрьскую воду.  Тотчас  за  ними  прыгнули
"охотники".  Две плиты были сразу обнаружены и вытащены на остров. Третья же
пропала...  А  остров  ждал  морских  батарей,  а  корабли  требовали скорее
обеспечить им  новую базу,  защитить ее  огнем орудий,  а  водолазов в  этом
пустынном отдаленном пункте не было, а доставлять сюда новую плиту - значило
терять несколько драгоценных суток...
 И  поэтому поочередно бродили краснофлотцы у  берега по горло в ледяной
воде,  пытаясь отыскать плиту на  стук.  Они  брали с  собой длинную палку и
простукивали ею  дно,  нащупывая  гладкую  поверхность  плиты.  Часто  такой
поверхностью оказывался плоский камень -  и все начиналось сначала.  Наконец
опять спасла балтийская выдумка.  Помощник командира батареи приспособил для
поисков сильный магнит из  некоего прибора,  бывшего под рукой.  Он подвесил
его на веревочку,  крякнул и  полез в  воду.  Несколько раз он лазал в воду,
проходя  заранее  рассчитанными курсами и  пробуя  опускать магнит  на  дно:
прилипнет или нет?  Магнит в конце концов прилип, и за плитой ринулся в воду
весь  состав  батареи.  Через  несколько часов  упрямое орудие  дало  первый
выстрел.
 Если прибавить к этому,  что на острове не было еще никакого жилья, что
краснофлотцы и  командиры новой береговой батареи жили пока что в  палатках,
полы  которых невозможно было  закрепить на  голой скале,  и  ветер продувал
палатки  как  хотел,  -  поразишься  героической  настойчивости  и  выдержке
балтийцев  и  поймешь,  с  каким  восторгом  справляли  артиллеристы  боевое
крещение этого орудия...
 Толстая броневая плита передней стенки дота  вся  в  глубоких трещинах,
ямках,   бороздах.  Из  развороченного  бетона,  окружающего  плиту,  торчат
массивные прутья арматуры,  перепутанные,  как кишки. Угол амбразуры отколот
снарядом.  Свежим металлическим блеском отсвечивает деформированная сталь, и
от угла амбразуры до края плиты ползет трещина: броня не выдержала и лопнула
под точным огнем балтийских моряков.
 Это  чудовищное сооружение из  полутораметрового бетона и  полуметровой
брони,  эту броневую башню,  как бы  снятую с  линейного корабля и  врытую в
землю, белофинны считали неуязвимой.
 Несколько  лет  строилась эта  мощная  оборонительная позиция  из  двух
бронированных дотов, которые правильнее было бы назвать фортами. Искусство и
опыт лучших европейских инженеров были вложены в создание этого продуманного
ансамбля укреплений,  которому могут  позавидовать первоклассные укрепленные
районы,  в  постройку  этой  крепости,  защищенной  взаимодействием соседних
фортов,  траншей,  снайперских точек. Потом сюда привели отборных, обученных
шюцкоровцев,  показали им  эту  броню  и  бетон,  семиметровые рвы  и  мины,
гранитные противотанковые надолбы, подземные ходы и траншеи, замаскированные
места  противотанковых орудий,  снайперские точки  на  соснах,  десять рядов
проволоки,  погреба,  доверху набитые боеприпасами.  "Вот,  -  сказали им, -
крепость,  которая измотает любую живую силу,  отразит любую атаку, выдержит
любой снаряд. Она неприступна. Вы защищены здесь от бомб и снарядов, от пуль
и гранат.  Ваше дело - удобно и спокойно, на выбор, как в тире, бить из этих
амбразур по атакующим..."
 Здесь действительно можно было продержаться любое время.  Осколки самых
крупных снарядов,  разрывавшихся у самой стенки дота, скользили по броне, не
причиняя вреда.  Даже  прямое попадание тяжелого снаряда могло лишь потрясти
эту  чудовищную  скорлупу,  отколоть  кусок  бетона,  не  более.  Но  прямое
попадание артиллерии,  стреляющей издалека,  -  случайность,  один  шанс  из
тысячи.
 Увидев   своими   глазами  эту   мощную  позицию,   капитан  балтийских
артиллеристов Шуру-Бура все это отлично понял.  Его подразделение только что
прибыло  сюда,  капитан сразу  же  пошел  сам  в  разведку -  поколдовать на
местности,   как   бы   почувствительнее  укусить   этот   невиданный   дот,
задерживавший наступление балтийцев.  В  лесу было тихо,  но стоило капитану
подползти к  опушке,  как  тотчас  начинали свистать пули,  отмечая рядом  с
головой  легким  снежным  дымком  свое  стремительное  появление.  Все  было
пристреляно -  каждая  прогалинка,  каждый проход между  толстыми соснами...
Капитан пополз дальше.  Он искал подходящее место, где бы поближе установить
наблюдательный пункт,  но тут, под пулями, ему пришла в голову совсем другая
мысль. Он внимательно осмотрел лес... И смелый план родился.
 Когда стемнело, подразделение открыло огонь по вражеским дотам. В лесу,
по  узенькой тропе,  трактор под  этот грохот тащил к  намеченному капитаном
месту тяжелое орудие.  Оно застревало в  снегу,  оно сползало в  сугробы,  и
краснофлотцы подтаскивали его на руках.  В  то же время другие валили в лесу
деревья, вырубая к опушке узкую просеку длиной в сто метров, рыли на будущей
позиции ровик для укрытия расчета,  подпиливали стоящие на  опушке сосны.  К
рассвету все было готово,  включительно до окопика на переднем краю леса для
наблюдателя. Им был сам капитан.
 Наступил рассвет.  В  невнятной его  мгле  белофинны сквозь  глубокие и
узкие щели в  полуметровой броне увидели привычную и  изученную кромку леса,
снежную поляну перед  ним,  на  которой можно заметить малейшее шевеление на
снегу и  прекратить его короткой и  точной очередью пулемета.  Скоро начался
артиллерийский обстрел -  предвестник атаки. Снаряды падали у брони, засыпая
ее  снегом  и  землей.  Сейчас  из  леса  поползут  беззащитные человеческие
фигурки,  которые так  удобно брать на  прицел сквозь надежную броню...  Тем
удобнее,  что  советский артогонь,  мешающий этому,  должен  прекратиться из
опасения поразить своих же бойцов...
 Но в лесу внезапно,  как театральный занавес, упали передние сосны, и в
распахнувшейся просеке неожиданно и невероятно близко,  в четырехстах метрах
(для артиллерии - вплотную!), показалось тяжелое орудие, уставив на дот свое
широкое и  страшное жерло...  И  вся ярость пулеметного и  ружейного огня из
всех амбразур дота направилась на  просеку,  на людей у  орудия,  видных без
бинокля, простым глазом.
 Капитан Шуру-Бура нетерпеливо оглянулся из  своего окопика на орудие...
Огонь! Почему нет огня? Первый, самый важный момент был упущен, орудие уже в
пулеметном ливне, и стрелять будет трудно.
 И тут он увидел,  что наводчик Гармоза, оставив орудие, быстро ползет к
опушке под градом пуль,  свистящих вдоль просеки. Добрых пятьдесят метров он
прополз  навстречу  смерти,   добираясь  до  кустика,   прикрытого  пушистым
снегом... Зачем?..
 Когда деревья упали и  Гармоза прильнул глазом к прицелу,  чтобы прямой
наводкой навести орудие  точно  на  переднюю стенку  открывшегося в  просеке
дота,  он  увидел в  поле  прицела этот  маленький кустик.  Кустик маячил на
скрещении нитей, закрывая собой цель.
 Переставлять тяжелое орудие под  яростным пулеметным огнем  врага  было
невозможно.  Стрелять без  точной  наводки  -  значило свести  на  нет  весь
тщательно  подготовленный обстрел.  И  молодой  балтиец,  комсомолец  Михаил
Гармоза  схватил  топорик и  кинулся к  кустику,  навстречу ливню  пуль.  Он
добрался до кустика,  срубил его,  быстро прополз обратно и,  разгоряченный,
задыхающийся, прильнул к прицелу...
 Первый же снаряд Гармозы ударил прямо в амбразуру. Огонь и горячие газы
метнулись  в  дот.  Белофинны отскочили от  амбразур,  ринулись  во  второй,
подземный этаж, где они привыкли отсиживаться от артиллерийского обстрела.
 Но это не был обычный обстрел.  Удар за ударом потрясал все сооружение.
Снаряды били  в  броню один за  другим с  поражающей,  страшной,  неумолимой
настойчивостью.  И  хотя  они  оставляли  в  этой  непроницаемой броне  лишь
царапины и вмятины,  человеческий организм,  спрятанный за массивами стали и
бетона,  не смог сопротивляться этому потрясающему методическому напору. Все
наполнилось горячим дымом...  И белофинны не выдержали. Они забыли о длинном
подземном ходе,  предусмотрительно сделанном строителями и выводившем в лес,
они открыли задние двери крепости и выскочили наружу - в разрывы снарядов, в
пулеметный огонь...
 Сила  балтийской  прямой  наводки  преодолела силу  броневой  крепос