аставили  заниматься
пленных шведов. Затем присланные из  российской  глубинки  русские,  татары,
калмыки и другие вгрызались в глинистых грунт. Казенные рабочие получали  за
труд только пищу, вольные - и оплату по три копейки в сутки. Инструмента  не
хватало и порой землю копали палками и руками, а таскали в  подолах  одежды.
Сам Петр положил первый камень постройки 16 мая 1703 года -  в  день  святой
Троицы. Говорят, что  в  то  время  в  небе  появился  орел,  круживший  над
строительством,  затем  он  уселся  на  праздничную  арку,  сооруженную   из
наклоненных деревьев.
   Уже 22 июня 1703 года вся гвардия и полки, стоявшие в Ниеншанце перешли в
казармы новой крепости - 29 июня здесь, в новых казармах, был дан  банкет  в
день святых Петра и Павла. В ноябре того же года пришел  первый  голландский
купеческий корабль с вином и солью,  -  Петр  наградил  капитана  пятьюстами
золотых, а матросов по тридцати ефимков.
   Васильевский  остров  был  прорыт  каналами.  Строители  надеялись  таким
способом усмирить наводнения, кроме того Петр старался приучить населения  к
мореплаванию. Быстрее застраивался левый берег Невы (район  Адмиралтейства),
здесь же  уже  в  1707  году  возведена  деревянная  церковь  имени  Исаакия
Далматского,  перестроенная  впоследствии  в  огромный  Исаакиевский  собор.
Летний сад при Петре доходил до нынешнего Невского проспекта, он был  местом
гуляний горожан.
   Однако долго еще волки бродили по улицам Петербурга, - разрывали могилы в
голодное время, нападали на одиноких прохожих. Решительная борьбы с ворами и
разбойниками  велась  Обер-полицмейстером  графом  Дивьером.  Португалец  по
происхождению  он  был  юнгой  на  корабле,   но   замечен   Петром   и   за
сообразительность, честность и расторопность  был  приближен  ко  двору.  По
приказу  обер-полицмейстера  бродяг-нищих  били  батогами  и  отправляли  на
родину, при  второй  поимке  -  ссылали  на  каторгу.  Так  же  поступали  с
извозчиками, сбившими по неосмотрительности прохожего.
   Заглядывая в российскую  историю,  в  частности  ограниченную  масштабами
Петровской эпохи, созданием Санкт-Петербурга,  убеждаешься:  неведомая  рука
вела  северный  славянский  народ  к  настойчивому  смешению   множественных
генофондов  -   скандинавского,   немецкого,   французского,   итальянского,
греческого, татарского и других. Вглядываясь  в  портретные  физиономии,  не
весть как воспроизведенные художниками-историографами  (может  по  летописям
или при расшифровке характеров), уже погружаешься в генетические глубины.
   Лучше судить о том по дореволюционным изданиям (скажем - История России в
Портретах по Столетиям. - СПб.,  1904):  у  Рюрика  явно  хабитус  шведского
отпрыска; Олег похож на чухонца или алеута, не вынимающего ногу из стремени;
Игорь  -  с  основательными   татарскими   фрагментами;   Святополк-окаянный
награжден польским лоском; Ярослав Мудрый - с прочной  славяно-скандинавской
статью; Юрий Долгорукий - копия Юрий Лужков, только без лысины и  кепки,  но
тот же татарский прищур глаз; Александр Невский выглядит более русским,  чем
скандинавом; Иоан Калита сильно смахивает на литовца; Дмитрий Донской внешне
почему-то клонится к Владимиру Путину; Иоанн III  и  Иоанн  IV  несут  явный
отпечаток   греко-славянской   стихии;   Петр   Великий   -    со    сложным
татаро-европейским  замесом.  Понятно,  что  все  последующие   Романовы   -
основательно притянуты к немцам.
   Выпестовывался новый  архетип  нации,  явление  сложное  даже  на  уровне
монархов, что же говорить о простом люде: в одном случае в нем  утверждались
начала цивилизованного поведения, созидательного толка, в другом  -  дикость
степных воителей - бездельников и  разрушителей.  Между  ними  спрятались  и
отпрыски   балластного   значения   -    демагоги,    паразиты,    юродивые,
пьяницы-созерцатели.
   В разные эпохи открывались миграционные клапаны, обеспечивавшие приоритет
тому или другому генофонду, избранному психологическому феномену.  Глубинный
медико-демографический  анализ  сегодняшнего  дня  показывает,  что  еще  не
достигнута устойчивое равновесие таких процессов. Но  может  быть  в  том  и
заключается сермяжная правда: остановка движения привела бы  к  стагнации  и
гибели этноса. Можно предвидеть реакции моралистов-националистов  по  поводу
беспощадного  вскрытия  демографического  архива  с   помощью   генетических
отмычек.
   Не  стоит  сильно  переживать  по  поводу   явных   патологоанатомических
наклонностей приверженцев таких  методов  в  человековеденьи.  Будем  судить
трезво: где та грань в науке между истиной и вымыслом, сегодняшней правдой и
прошлой ложью, интуитивным  и  абстрактным  мышлением,  профессионализмом  и
любительством? Ответ точный все равно  не  будет  найден.  Даже  в  простой,
грешной жизни, как отмечал Э.М.Ремарк: "ни один человек не может стать более
чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил". Развороты  человеческих  влечений,
соблазнов, настроений часто непредсказуемы до изумления. А все дело  в  том,
что неведомы сочетания осколков  смешанных  генофондов  у  отдельных  людей,
практически не прогнозируемы проявления реальностей национальных архетипов.
   Но одно остается верным: "Человек никогда не искупит брата  своего  и  не
даст Богу выкуп за него. Дорога цена искупления души их,  и  не  будет  того
вовек, чтобы остался кто жить навсегда  и  не  увидел  могилы"  (Псалом  48:
8-10). Потому-то так забавно выглядят старающиеся казаться  иными,  чем  они
есть на самом деле. Массивный балбес-начальник часто и не  подозревает,  что
его анатомия и ограниченность ума  запрограммирована  перекосом  славянского
генофонда  основательными  вкраплениями,  скажем,  от  поволжских  немцев  -
добропорядочных и сильных, но ограниченных и без полета фантазии.  Недалекая
по уму от природы, но резвая по  пастельному  темпераменту  администраторша,
оказывается,     умыкнула     и      перемешала      в      своей      плоти
славяно-угро-финско-хозарский генофонд.
   Все это биологический резонанс, начало звучания  которого  идет,  видимо,
еще от времен Великого князя Ивана . Это он, строгий и дальновидный политик,
связал, правда, из сугубо государственных интересов, свою судьбу  и  будущее
России  с  женитьбой  на  Зое-Софие   Палеолог   -   племяннице   последнего
Константинопольского императора. Греческая директриса, может быть, благодаря
своему итальянскому воспитанию не стеснялась блуда с себе подобными, активно
интриговала с другими иноверцами и тучными  российскими  боярами-тугодумами.
Она собрала для себя особый дворцовый эскорт  из  кучи  соотечественников  -
греков  и  итальянцев,  задача  которых  заключалась   в   придании   блеска
российскому двору. Отсюда поползли змеи иноверческого генофонда.
   Мудрый  Иван  оставался  истинным  азиатом,  но  не  мешал   развлекаться
родовитой супруге.  Он  проводил  свою  собственную  национальную  политику:
итальянцев  он  быстро  пристроил  к   реставрации   кремлевских   палат   и
облагораживанию Москвы. Великий князь не забывал и про свою давнюю  симпатию
к немцам, поручив им самое  ответственное  -  лекарское  дело,  направленное
главным образом  на  свою  персону.  В  век,  когда  использование  яда  для
улаживания  даже  негромких  семейных  ссор  было  делом  заурядным,   такая
дальновидность монарха была спасительной для него самого и династии в целом.
   Безусловно  до   Софии   Палеолог   нынешним   мелкотравчатым   забиякам,
прорвавшимся к власти или ключам от банковских дверей, также далеко, как  от
земли до луны. Очевидно, что основы эстетики к таким  особам  подходят,  как
коровам седла. Самое большее, на что они  способны,  так  это  на  симуляцию
шарма некой таинственности. Но при близком  рассмотрении,  оказывается,  что
речь идет всего лишь о сокрытии банальной вульгарности женщины, опустившейся
до выступлений в  качестве  платной  стриптизерши  в  ночном  клубе  мелкого
пошиба. Такое было и в древние времена, то же процветает и поныне.
   Демографическая  сущность   многих   человеческих   терзаний   лежит   на
поверхности: Бог подарил человечеству нескончаемую тягу к "выбору",  поиску,
эксперименту. Особой страстью восторга, но и  трагичностью  наполнен  вечный
поиск своего визави - сексуального партнера.  Розыски  своей  "единственной"
(единственного) и "неповторимой" (неповторимого)  лежат  в  основе  развития
жизни.
   Может быть, оскорбляемая моралистами полигамность - всего лишь выполнение
Божественного приказа. И смысл такой установки - открытие генетической пары,
подчиненной закону  максимального  сближения  фундаментальных  биологических
свойств. Для того необходимо тщательно прислушиваться и правильно  оценивать
голос крови, нежный писк хромосом. В заурядной жизни все сводится к  выездке
партнера для того,  чтобы  почувствовать  нюансы  его  сексуальной  техники,
получить взаимное удовольствие. Если ключ подходит к замку, то и душа  будет
открыта  легко  -  значит  найден  "свой"  -  единственный  и  неповторимый,
уготованный Божественным промыслом  для  семейного  счастья.  Вот  из  такой
программы очень часто вырастает интрига, приводящая к безумию и смерти.
   Только такой жизненный эксперимент, дающий  неподдельное  удовлетворение,
позволяет ответить на вопрос: Будет ли брак признан совершенным на  небесах?
Понятно, что неприятное легче  оценивать  и  отвергать,  чем  разбираться  в
тонкостях сладострастия. Видимо, потому степень распахнувшегося  наслаждения
является главным критерием в безостановочном процессе влюбленности и измены,
супружества и проституции, рождаемости  и  абортов,  оседлости  и  миграции,
устроенности  и  бомжевания,  трезвости   и   алкоголизма,   психологической
самодостаточности и наркомании. Согласимся, что использовать метод  "проб  и
ошибок" для того, чтобы оценить такие  повороты  судьбы,  -  слишком  смелый
подход. На него пойдут единицы. А вот пошалить в постельке, затеять любовную
интрижку - занятие иного свойства: здесь получается  и  удовольствие  (пусть
только скоротечное), и  осуществляется  выбор  -  выполняется  Божий  завет:
"Плодитесь - Размножайтесь"!
   Но, если хорошо прислушиваться, то при  каждом  таком  акте  любви  будет
раздаваться не только скрип матрасных пружин, но и гимн генетике,  звуки  ее
традиционных вопросов-ответов. Вмешаются в тот процесс шлифовка голоса крови
и разума. Конечно, для последнего требуется уже несколько остыть,  отпрянуть
от восторгов, поразмыслить основательно, взвесить  не  только  тяжесть  тела
партнера и качество  детородных  органов.  Придется  присовокупить  к  таким
оценкам экономические, юридические, бытовые последствия подобных игрищ.
   Возможно тогда прозвучит голос из поднебесья: "Дней лет  наших  семьдесят
лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их - труд и
болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим" (Псалом 89: 10).
   Вот  тогда  и  придет  время  делать  выводы  и  произносить   клятвенно:
"Образумьтесь, бессмысленные люди! Когда вы будете умны,  невежды?"  (Псалом
93: 8). Эпоха Петра Великого ускорила  перечисленные  процессы,  зарядив  их
высокой энергетикой,  неутомимой  демографической,  биологической  и  прочей
динамикой.
   Санкт-Петербург стал символом новых подходов, новой  эпохи  в  управлении
Россией, которая по сути давно перестала быть истинно славянской, русской. В
ней произошло такое смешение народов, что дифференцировать базовый  генофонд
теперешним исследователям практически не возможно.
   Санкт-Петербург властной и скорой на расправу рукой  Петра  действительно
превращается в город-символ, многозначительное подобие Дельфийского оракула,
диктующего законы поведения многонациональной державе.
   Здесь  сосредотачивается  мозг  страны,  его  лучший  интеллектуальный  и
демографический потенциал, основные пружины военного  механизма.  Из  нового
центра - из Оракула петербургского, - начинается  руководство,  предвиденье,
планирование и осуществление развития  единого  этноса.  Однако  Петр  I  не
спешил привлекать в соучастники своих великих  дел  православную  церковь  -
наоборот, он  ограничил  ее  влияние  на  светскую  жизнь  страны,  подчинив
верховную церковную власть русскому монарху.
   К сожалению святые постулаты  нового  оракула  долгое  время  подчинялись
жестокой формуле; "Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития
крови не бывает прощения" (К Евреям 9: 22).

2.1

   Вторая  беседа  проходила  все  в  том  же  составе:  Сергеев,  Чистяков,
Верещагин, Глущенков  и,  конечно,  никем  не  заменимая  Муза  Зильбербаум.
Собрались на девятый день после смерти мальчика, так  горестно  переживаемую
всей честной компанией. Трудно  сказать,  что  здесь  было  поводом,  а  что
сущностью. Ну, конечно, не  были  эти  ребята  такими  пропащими  пьяницами,
алкоголиками,  какими  пытались  казаться  ради  куража,   эпатажа   строгих
"большевистских" норм коллективной морали.
   Безусловно, выпить любили, но кто в России не пьет.  Традиционно  открыли
посиделки лекцией отставного профессора, который, как  поп-расстрига,  вечно
вытаскивал из головы какие-то душещипательные исторические темы. Он развивал
их со смаком, насыщал слишком смелыми обобщениями,  сильно  смахивающими  на
декадентскую отсебятину.
   Выводы формулировались сообща,  с  оценками  далеко  идущих  исторических
перспектив. Но чаще  всего  компания  в  своих  размышлизмах  незаметно,  но
последовательно забиралась в дебри клинико-социальных и простых человеческих
отношений. Коснувшись таких тем, невольно переходили  на  примеры  из  жизни
больницы или муссировали опыт личной жизни.
   Верещагин заметил:
   - Поищем подтверждение сказанному в наших родных пенатах. Муза,  конечно,
не будет отрицать свою принадлежность к Богом  избранному  народу.  Господин
Глущенков, видимо, тоже не решится отрицать присутствие значительной  толики
еврейского генофонда. Сергеев  больше  походит  на  скандинаво-славянина,  а
Чистяков набрался через дедов и бабушек татарской крови; я же, ваш  покорный
слуга, в своем генофонде растерял ориентиры, но, скорее всего, во мне  сидит
всего  понемногу.  Можно  ли  назвать  в   таком   случае   наше   поведение
предсказуемым, последовательным  и  неопасным  для  окружающих?  Захочет  ли
оракул  петербургский  раскрывать  над  нашими  головами  в  трудную  минуту
спасительный зонтик?
   - "Кто бы ни был прав - Библия или Дарвин - мы  происходим,  стало  быть,
или от еврея или обезьяны". -  молвил  Сергеев  многозначительно.  Он  любил
загадочного писателя Венедикта Ерофеева,  черпал  в  его  словесных  шарадах
поддержку своему "кипящему уму" и цитировал довольно часто.
   Муза ляпнула, видимо, не подумав хорошо:
   -  Похоже,  начинают   прорезаться   в   головах   посидельщиков   ростки
антисемитизма,      -      диссиденты      перевоплощаются      в       ярых
государственников-космополитов.
   Она скривила губы в брезгливой полу-улыбке. Проиграв пробную сценку, Муза
не вполне верной рукой потянулась к  своему  стакану  с  остатками  сложного
коктейля. "Сейчас сделаю глоточек и приложу этих интеллигентских падл мордой
об эшафот"! - подумалось рассерженной даме.
   Она всегда бурно реагировала на выпады против  своего  коренного  народа,
довольно часто теряя чувство меры. Алкоголь ведь плохой  советчик  в  выборе
мишени  для  разрядки  неудовлетворенной   сексуальной   или,   тем   более,
врожденной, агрессивности. Чувствовалось, что червь серьезных  разочарований
в последнее время гложил деву изнутри. Ноги у того червя, конечно, росли  из
области мошонки любимого человека.
   Но  продолжить  бездарный  театр  ей  не  дал  Чистяков.  Он  оборвал  не
правомерную эскападу резким замечанием:
   - Кончай пороть чушь, барышня! Здесь нет чудаков на  букву  "м"  -  здесь
проводят  свободное  время   универсалы-генетики   и   по   совместительству
поклонники Бахуса - бога, совершенно не  причастного  к  политике.  Нам  нет
никакого дела до  семитских  или  антисемитских  заморочек.  Нас  интересуют
простые человеческие отношения  между  нормальными  людьми,  а  не  нациями.
Геополитикой  и  идеологией  занимаются  в  других  учреждениях,  в   других
подвалах. Придется ограничить тебя в выпивке - ты уже плохо держишь дозу.
   Муза было попыталась откликнуться на замечание патрона. Ей очень хотелось
продолжить беседу. Но "хавальник" (так иногда выражался метр) ей был заткнут
Чистяковым резко и категорически:
   - Shut up, femina! Когда мужчины ведут  высокую  беседу,  то  воспитанная
женщина должна молчать, слушать и преданно есть глазами своего покровителя.
   Конечно, он понимал,  что  Муза  перебрала,  да  и  разволновалась  из-за
воспоминаний об умершем мальчонке. Потому  при  видимой  грозности  в  слова
отповеди он вкладывал больше сарказма, чем злости. Но с Музой никогда нельзя
недоигрывать,  -  она  воспринимала  это  как  поддержку  атаки,   -   лучше
пережимать,  причем,   основательно.   Бурный   еврейский   темперамент   не
подчиняется уговорам - он требует отеческого диктата.
   Глущенков обалдело поводил глазами с Музы на  Чистякова  и  обратно.  Тон
собеседниками был взят явно выше, чем требовала того воспитательная  задача.
Он не знал чью сторону стоит принять, к чьему воплю присоединить свой робкий
голос. Голос крови стучал в виски и требовал вступиться за  смелую  женщину.
Но в той компании были свои правила отношений, которые  не  стоило  нарушать
новоиспеченному адепту.
   Сергеев давно привык к  женским  выбрыкам  Музочки,  великолепно  понимал
лечебное свойство мишиных отповедей. Ему захотелось  протянуть  руку  помощи
Глущенкову:
   - Вадим Генрихович, позвольте рассказать вам легкий анекдотец. Дело  было
так: в выгребную яму на даче в Переделкино, в гостях  у  маститого  писателя
или композитора (не помню  точно),  свалились  одновременно  два  начинающих
творца - Мойша и Абрам. Положение,  как  вы  понимаете,  аховое:  во-первых,
трудно выбраться; во-вторых, какой конфуз - необходимо появиться в избранном
обществе, благоухая  перезрелым  говном.  Абрам  основательно  призадумался,
оцепенев. Мойша метался, дергался, повизгивал. Надо сказать,  что  яма  была
переполнена и уровень дерьма подходил под самое горло - еще немного и  можно
утонуть. Когда в очередной раз Мойша безуспешно попытался запрыгнуть на край
ямы, Абрам молвил: "Не гони волну, Мойша! Захлебнемся".  Идея  ясна,  Вадик?
Юпитер сердится - значит  он  живет.  Оставьте  надежды  постигнуть  глубоко
личное, потаенное, интимное.
   Олег Верещагин, видимо, тоже уловив метущийся взгляд Глущенкова,  в  свою
очередь и на собственный лад решил оказать моральную  поддержку,  остановить
возможное незапланированное действо:
   - Вадим Генрихович, не могли бы вы прояснить  политическую  обстановку  в
масштабах больничного  созвездия:  знатоков  интересует,  что  происходит  в
верхах нашей больницы? Думающим людям сдается, что надвигаются перемещения в
эшелонах власти? Никто не сомневается, что  вы,  мудрый  человек,  владеющий
секретной  информацией  и  многочисленными  кухонными   рецептами,   станете
понапрасну притираться к многомудрой попе начмедихи. Было замечено,  что  вы
на вскрытие не столько переживали  по  умершему,  сколько  тонули  в  мечтах
обаять преступной страстью колоритную особу.
   Глущенков впал в транс,  потом,  сглотнув  слюну,  сделав  еще  несколько
обманных движений головой, начал не очень связанную речь:
   - Во-первых, никакой страсти в помине нет; во-вторых, я плохо  осведомлен
о планах администрации; в-третьих, я не понимаю  причин  подобных  волнений;
в-четвертых, …
   Ему не дали договорить. Первой, почему-то, взвизгнула Муза:
   - Глущенков, вы ведете себя не как истинный еврей, а как пархатый жид  из
под Гомеля. Кто вам поверит, педерасту!? Она почти что  зарыдала,  но  потом
одумалась и сплюнула себе под ноги.
   Все, буквально все, даже недавно поселившаяся в