ем помогла в дальнейшем.
Он, как говорится, отмазал своего товарища по несчастью. Так началась эпопея
переселения славян в Венесуэлу  -  "хождение  за  три  моря"  нового  Садко.
Простые человеческие сцепки часто и определяют  судьбу  мира,  а  уж  судьбу
щепки, болтающейся в океане жизни, - тем более.
   Сабрина вернулась в дом: тревожность не проходила,  оставалось  тягостное
ощущение причастности к какой-то  чертовщине.  Разволновавшаяся  женщина  не
могла найти себе места и, может потому, вспомнила о тетрадях и для упокоения
занялась их просмотром. Незаметно, а, скорее, от дисциплины ума, она выбрала
тетрадь под номером один и углубилась в  чтение.  Как  профессионал-филолог,
она быстро раскусила основное - поняла о  ком  пишется.  Но  ее  интриговали
детали: в них было много  непрофессиональной  отсебятины  и  слишком  смелых
обобщений, переключений с малого на главное и наоборот.  Чувствовалось,  что
пишет  не  филолог,  не  литературовед,  а  биолог,   врач,   психоаналитик,
настроенный весьма иронически и не желавший уважать авторитеты.  В  записках
узнавалась рука  анархиста.  Но  кто  может  судить  неподсудного  -  поэта,
свободного человека, пишущего для себя, только "в стол"?
   Общение со  словами  и  мыслями  любимого  человека  несколько  успокоили
Сабрину. Здесь  он  представал  живым  и  здоровым,  да  еще  ерничающим.  В
сороковой раз она принялась представлять себе его возвращений  из  плаванья.
"К тому времени, скорее всего, осуществятся роды", - думалось ей. Машинально
перелистав еще раз прочитанные страницы, она  наткнулась  между  обложковыми
листами на стихотворение, озаглавленное "Сабрине":

   Сабрина, милая, не плачь,
   Всему находят объясненье:
   Я вычерпал лимит удач -
   Грядет святое причащенье.
   Ты мой волшебный визави,
   Предел мечты, восторг любви!
   Не забывай же бурный праздник,
   Который подарил Амур-проказник
   Так неожиданно и просто,
   Как блин весеннего компоста,
   Которым добрый садовод
   Свой награждает огород.
   Но наше счастье отобрал
   - без лишних слов, его украл -
   Бес - инквизитор, провокатор,
   Палач, небесный узурпатор!
   Но я молю - не утеряй мечту,
   Теперь главнейшую, - одну!:
   Остатка жизни робкий план,
   Любви старинный талисман,
   Продленью рода мартиролог,
   Единства тел живой залог,
   Судьбы печать и эпилог -
   Дитя восторга и любви.
   Владимиром ты сына назови!
   Сабрина, мудрая, еще прошу:
   Гони мой пошлый эгоизм,
   И куртуазый мистицизм,
   И заурядный казуизм,
   Но помни, Светлая, -
   Отбрось боязнь, - есть
   "Приглашение на казнь"!

   Вот это было уже испытание не маленьким ударом  тока,  а  потрясением  по
всей линии головного мозга - по позвоночному  столбу  до  самого  последнего
разветвления нервных веточек. "Мистика!" - сперва решила Сабрина. Она всегда
воспринимала заявления Сергеева о поэзии, как треп. Но так написать, а самое
главное подать, что говорится, ко времени, чтобы потрясти душу до  основания
и  вызвать  новую  волну  тревоги,   мог   только   человек,   действительно
подружившийся с хорошо подкованным Пегасом, которого в поводу ведет нечистая
сила.
   Сабрина схватила другие тетради и лихорадочно их перелистала: в них  тоже
были стихи, но писал их Сергеев почему-то либо на обложках, либо на обрывках
листочков, часто имевших другое назначение - на бумажных салфетках, каких-то
бланках, программках, рекламных листовках и тому подобном. Ясно, что приливы
стихоплетства (термин Сергеева) приходили к  автору  в  неурочный  час  и  в
неподходящем месте. Он, скорее  всего,  быстро  их  записывал,  чтобы  затем
вопрос снять с контроля (тоже его оборот).
   Сабрина не старалась глубоко вникать в смысл и  оценивать  художественную
ценность стихов. При первом знакомстве складывалось впечатление, что это все
творения любителя, не пытающегося скрывать несерьезность  своих  поэтических
занятий. Здесь не было профессионального  творчества.  Он  не  шлифовал,  не
доводил  написанное  до   совершенства   формы.   Пожалуй,   автора   больше
интересовала  мысль,  словесные  же  символы  подбирались  походя.   Сабрина
невольно обратила внимание  на  то,  что  все  стишата  (опять  его  термин)
заряжены  определенной   психотерапевтической   задачей,   решение   которой
действовало успешно, как выстрел хорошего  спортсмена  в  нужную  мишень,  в
нужный момент.
   Сабрина наткнулась еще на одно стихотворение и притормозила,  решив,  что
хватит испытывать судьбу и терзать себя мистикой,  способной,  не  дай  Бог,
вдруг превратиться в реальность. Стихотворение то вывалилось  неожиданно  из
третьей тетради.  Оно  было  написано  на  ресторанном  счете  и  называлось
"Отпускаю":

   Я тебя отпускаю:
   За границы былых ощущений,
   За пределы волшебной мечты.
   Ты свободна:
   Тебя умоляю - не ищи пустоты,
   Отдохни на витке посвящений.
   Я тебя оставляю:
   Удались от громады решений -
   Не терзай неостывшей любви.
   Ты одна:
   Сохрани блеск свободной души,
   Погаси боль тревог и сомнений.
   Я тебя заклинаю:
   Отодвинь кутерьму увлечений,
   Горе лечат в семейной тиши.
   Оглянись - помолись!
   Не спеши - подыши!

   Холодный пот прошиб Сабрину, она ясно почувствовала, что волосы на голове
зашевелились, а сердце зависло в глубокой экстрасистоле, - Сабрина  потеряла
сознание. Обморок был коротким, но первое, о чем она подумала, придя в себя,
было  традиционное  для  таких  случаев  -  "Скотина"!  Значит  он   готовил
отступление, побег. Где же здесь любовь, преданность?
   Но она уже до  того  достаточно  хорошо  постигла  Сергеева:  он  не  мог
издеваться над ней. Ясно, что его мучило какое-то предчувствие, с которым он
не хотел, не решался знакомить любимую женщину. Но предчувствие  несмываемой
печатью легло на бумагу, потому что в том и заключается  логика  творчества,
поступков поэта. Он обо всех своих переживаниях обязан оставлять  память  на
Земле.
   Опять - Мистика! Безусловно, Сергеев делился  именно  с  Сабриной  чем-то
самым интимным, горячо переживаемым. Он, видимо, жил последние  дни  в  поле
особых, не досягаемых для простых смертных, переживаний. Вот  почему  он  не
решался сказать о своих видениях ей прямо в глаза, и его боль  выливалась  в
стихотворные сроки.
   Но он, конечно, доверял ей: только Сабрине были вручены "откровения". Это
было сделано на всякий случай. А она тянула со  знакомством  с  тетрадями...
"Нет, не так! - исправилась она. "Все произошло вовремя, раньше  и  не  надо
было"! В некотором оцепенении она медленно перевернула листочек ресторанного
счета, на лицевой стороне которого было написано "Отпускаю". Между  титулами
и рекламой ресторана ее внимательный взгляд выхватил еще  несколько  корявых
строк, написанных синей пастой шариковой ручки.
   Она ясно вспомнила  последний  день  их  встречи  на  заходе  парохода  в
Мексику, куда прилетала Сабрина. Из местного ресторан  они  возвращались  на
такси, Сабрина прикорнула у Сергеева на плече, а он что-то корябал на  счете
(еще попросил водителя осветить кабину  машины.  Автомобиль  потряхивало  на
ухабах, - вот и запись получилась нечеткая, пьяная. Сабрина уже со страхом и
предчувствием недоброго стала читать еще одно  послание.  Ее  напрягало  уже
само название - "Разговор со Смертью (1-е Коринфянам 15: 55-56; 51)":

   "Смерть! Где твое жало?" -
   Сердце и горло мне сжало:
   Не суть польза от пытки -
   Не содрать с губ улыбки.
   "Ад! Где твоя победа?" -
   Палач грустит без обеда:
   Стон и кровь ему пища -
   Возмездия тяжесть нища.
   "Жало же смерти - грех" -
   Рок-петля усмиряет всех:
   Апостол не шутит в суде -
   Правду зрит даже во тьме
   "А сила греха - закон" -
   Не стоит хватать телефон:
   Пустое - спасенья звонки,
   В аду перечтут позвонки.
   "Говорю вам тайну:
   (ведомую Святому Павлу)
   Не все мы умрем,
   (пусть сейчас не верится)
   Но все изменимся"!

   Для  беременной  женщины  такие  три  стиха  были,  безусловно,   большим
перебором! Вывел из состояния забытья Сабрину вежливый  стук  в  дверь.  Уже
загорался день, - на часах восемь утра.  Но  для  визитов  время  тоже  было
ранним. Опять мистика!
   Кокеры не лаяли, подошли к входной двери: Граф урчал, но все же повиливал
хвостом   и   Сабрину   успокоило   это    собачье    предупреждение.    Оно
свидетельствовало о благополучии, - визитеров можно  было  впускать  в  дом.
Сабрина с трудом поднялась из кресла и открыла дверь: на  небольшом  крыльце
толпились трое - одна женщина (она стояла несколько впереди) и  двое  мужчин
(поодаль).
   Сабрина определила безошибочно - "это братья славяне", хотя и с не  очень
"славянскими рожами". Она ловила себя на том, что  научилась  облекать  свои
мысли в форму, усвоенную от Сергеева. Первой заговорила женщина, - это  была
яркая (восточного типа) особа  средних  лет  (старше  Сабрины),  безусловно,
умная, волевая и, чего греха таить, загадочно-демоническая:
   - Да, вы не ошиблись, Сабрина:  мы  как  раз  и  есть  те  самые  "братья
славяне".
   Сабрину не очень сильно поразила способность этой  женщины  читать  чужие
мысли. Она почему-то мгновенно прониклась  к  ней  симпатией,  большей,  чем
обычная общечеловеческая. Ей показалось,  что  та  женщина  излучала  флюиды
сергеевского типа. Ее словно бы прострелила догадка, и она,  практически  не
сомневаясь, спросила:
   - Вы - Муза?  Я  вас  узнала  сразу,  правда,  Сергеев  говорил,  что  вы
"огненно-рыжая бестия". - потом слезы  застлали  ей  глаза,  и  она  уже  не
помнила, что лепетала.  -  Извините...Не  обращайте  на  меня  внимание,  ..
входите,.. кофе?.. я сейчас приду в себя,.. извините...
   Муза не дала ей долго говорить. Она  крепко  обняла  Сабрину,  прижала  к
себе, поцеловала в щеку, и они обе ударились во "вселенский  плач".  Картина
не для слабонервных: настоящие мужчины в такой ситуации раскисают мгновенно.
Чувствовалось, что повело и мужскую часть компании визитеров.
   Мужики топтались на месте, не зная, что делать: подавать ли воду,  сыпать
никчемными словами, призывать успокоиться или молчать.  Решение  умные  люди
чаще находят верное: двое погрустневших остолопов уселись на диван  и  молча
наблюдали результаты первой встречи. Затем, когда накал  страстей  пошел  на
спад, Магазанник и Феликс (конечно,  это  были  они)  принялись  обследовать
взглядом обстановку. В поле их зрения быстро попались тетради и листочки  со
стихами: возрастная дальнозоркость помогла прочитать как  раз  то  последнее
откровение, на котором так основательно споткнулась Сабрина. Увидела  его  и
Муза. Но, когда листок снова попался на глаза Сабрине,  та  вновь  зарыдала.
Всем все стало ясно, - женское сердце обмануть невозможно!
   Требовалось как-то начать  разговор,  попытаться  вывести  чувствительную
женщину, да еще беременную - почти  что  на  сносях  -  из  неблагоприятного
состояния,  чреватого  осложнениями  и  для  ребенка.  Особенно  хорошо  это
понимают те,  кто  имеет  хотя  бы  начатки  медицинских  знаний.  Здесь  же
присутствовали  почти  "корифеи   медицины"   (опять   сергеевский   кураж).
Решительные действия  (скорее,  потустороннего  характера)  выполнила  Муза.
Магазанник и Феликс с повышенным вниманием наблюдали за тем, как в  какой-то
критический  момент  взгляд  черных   глаз   всевластной   Музы   наполнился
сосредоточенной  силой:  Сабрина  несколько  обмякла,   всхлипывания   стали
притухать; она, как бы отдыхая, переводя дух, откинулась на спинку кресла, в
которое упала сразу же, как вошла вся компания "братьев славян", и затихла в
летаргии, в релаксации, в неглубоком гипнозе.
   Муза смотрела пристально на Сабрину еще какое-то время,  затем  взяла  ее
руку, посчитала пульс и, удовлетворившись  результатами  диагностики,  стала
медленно гасить накал волевого воздействия. Феликс наблюдал  сцену  лечения,
как колдовство, при этом он зачем-то раскрыл  рот,  а  кадык  его  обозначал
постоянное сглатывание (страха, восторга или слюны - кто знает).  Он  и  сам
потом ничего не мог членораздельно пояснить. В его широко  раскрытых  глазах
стояли одновременно внимание, любопытство,  испуг  и  очарование  действиями
колдуньи. Ясно, что в душе и сознании адвоката  состоялось  что-то  подобное
"явлению волхвов"!
   Легкий гипноз, которым,  как  оказалось,  Муза  владела  в  совершенстве,
подействовал весьма благоприятно. Сабрина словно преобразилась, а  точнее  -
просто основательно взяла себя в руки. Но она  почувствовала,  что  тяжелый,
давящий душу, груз предчувствий вроде бы отпустил, свалился. Но  мозгом  она
понимало, что все это неспроста.
   Сабрина оставалась в кресле (ее уговорили, наконец, просто приказали),  а
Муза и Магазанник пошли на кухню готовить кофе. Там они и обсудили последние
события. Ясно было, что сейчас, в  таком  состоянии,  Сабрина  не  готова  к
восприятию  жестокой  правды.  Решено  было  подождать  и  под   благовидным
предлогом оставить Музу на некоторое время (на день - два) при Сабрине.
   За кофе вели отвлекающие  и  ничего  незначащие  светские  разговоры.  Но
Сабрина, как умный,  хотя  и  загнанный  зверек,  была  настороже.  Она  уже
морально приготовилась к худшему.
   Магазанник достал деньги - кругленькую сумму в долларах  и,  заявив,  что
это зарплата Сергеева, которую он поручил передать  жене  (так  и  сказал  -
"передать жене"). Однако и Сабрина и гости настойчиво уходили от  вопроса  и
ответа по поводу  того,  когда  судно  с  Сергеевым  должно  возвратиться  в
Венесуэлу. Обе стороны вроде бы, не договариваясь, решили намеренно обходить
острые углы.
   Вскорости мужчины заспешили прощаться,  сославшись  на  неотложные  дела.
Сабрина повисла на Музе так  прочно,  словно  та  была  ее  родной  матерью.
Негласно, видимо, уже давно,  состоялся  договор  между  двумя  женщинами  о
"неразлучности". Не было нужды ничего выдумывать, искать светские  предлоги.
Просто женщины ждали, когда мужики отвалят. Они обе хотели остаться  вдвоем,
наедине и без свидетелей окунуться с головой в горе, хмурое облако  которого
уже с утра присутствовало в этом доме. То, что именно несчастье привело  всю
компанию в дом, у Сабрины не вызывало никакого сомнения.
   Граф никогда раньше не питал к Музе особых симпатий, но  сейчас  он  сам,
без призывов и понуканий, выбрал момент, подошел к Музе и облизал  ей  руки.
Женщина и собака обнялись  как  старые  добрые  друзья,  объединенные  общим
горем. Эта сцена довершила испытание нервов на прочность, и мужики рванули к
дверям так быстро, что невольно столкнулись в узком проходе.  На  ходу  были
высказаны обещания встретиться завтра, здесь же. Понятно, что самую  трудную
работу  переложили  на  плечи  и  сердце  Музы.  Уже  в  машине,   отъезжая,
Магазанник, тяжко вздохнув, заметил Феликсу, что его идея вызвать  Музу  для
выполнения сложной акции была просто гениальной!

4.2

   Женщины, оставшись вдвоем, долго молчали: каждая из них думала  о  чем-то
своем и, вместе с тем, безусловно, о  том  общем,  что  повязало  их  теперь
накрепко. Сабрина теперь уже не  сомневалась  в  том,  что  произошло  самое
худшее - Сергеев погиб. У жен  моряков  ожидание  подобной  трагедии  всегда
нависает над головой. Но они от постоянной  тренировки  сознания  постепенно
научаются не замечать эту ужасную объективную реальность. Сабрина  понимала,
что неспроста явилась к ней в столь ранний час святая троица. Да и выражения
лиц, напряженность  взглядов  выдавала  экстраординарность  произошедшего  и
особое  качество  миссии,  выполнение  которой  взяли  на  себя   те,   кто,
безусловно,  имел  право  считать  себя  самыми  близкими  людьми,  друзьями
Сергеева. Муза еще как-то держалась, - скрывала, оттягивала момент нанесение
рокового удара - произнесение трагического известия.
   Мужики основательно трусили.  Теперь,  сбежав  от  тягостной  обязанности
произнести слова горькой правды, они летели "шибче трамвая" на своем форде в
сторону порта. При этом, если разобраться серьезно, особых дел там у  них  и
не  было.  Все  решали  другие:  четыре  мощных  и  решительных  парня   уже
отслеживали пирсы, разыскивая ту шхеру,  из  которой  можно  будет  выманить
Корсакова  для  серьезного  мужского   разговора.   Шеф   (Магазанник)   дал
категорическую команду решать все  по  обстоятельствам:  выбить  однозначное
признание о делах, планах, связях и кончать с  мразью  моментально,  но  без
шума и последствий. Враг никому не нужен, а  если  он  не  сдается,  то  его
уничтожают. Безусловно, в чужой  стране  нет  смысла  компрометировать  себя
черными акциями палача, - для того достаточно местных кадров. Крушение судна
- это и срыв поставок очередной партии "ценного  груза",  а  такие  дела  не
прощаются собственной мафией. Нужно  было  выяснить  все  возможное  о  сети
конкурентов, их стратегию и тактику ведения коммерческой борьбы.  Славянские
парни же должны были снять сливки информации и проконтролировать  выполнение
финального этапа. Всем, кому положено,  уже  было  заплачено  с  лихвой,  но
деньги любят счет, учет и расчет.
   Где-то  в  районе  припортовой  улицы,  очерченной  анфиладой  магазинов,
ресторанов и торговцев-одиночек, Феликс,  видимо,  быстрее  погасив  эмоции,
притормозил Магазанника словами:
   - Пожалуй, мы мчимся чтобы не помочь, а навредить  течению  событий.  Там
действуют опытные ребята. Их может смутить наше появление.  Они  подумают  о
смене задания. Во всяком случае, недоверие может их раздосадовать,  если  не
обидеть. Да, и "корсар" встрепенется: не дай  Бог,  отыграет  в  тень.  Наши
приметные  рожи  ничего  не  стоит  вычислить.  Мы  же  не   знаем   деталей
тактического расклада и то, что задумали там организаторы "ловли на  живца",
не правда ли, шеф?
   Все сказанное Феликсом было разумным  предупреждением.  Спорить  не  было
смысла. Магазанник для начала сбавил  скорость,  затем  припарковался  около
небольшого ресторанчика.
   - Феликс, ты, как всегда, прав! - задумчиво и с расстановкой произнес он.
- Какие же мы россияне сентиментальные люди.  Никак  не  могу  отвыкнуть  от
дурацких замашек - проливать скупую морскую слезу. Но повод для переживаний,
согласись, Феликс, у нас  есть?!  Сергеев  был  достойным  парнем.  Как  там
говорили в боевых советских фильмах - "в разведку я  с  ним  бы  пошел"!  Но
дело, конечно, не в разведке, а в  том,  что  я  потерял  не  только  друга,
случайно разыскав его, а замечательного человека. В некотором  роде  он  был
уникальной личностью. Если бы в России не так безобразно относились к ценным
кадрам, умели беречь достояние республики - высокий интеллект, я имею ввиду,
- то родина наша была бы  намного  богаче  и  благополучнее.  Когда  Аркадий
волновался, то прибегал к помощи обыденных цитат, подбирая  их  из  расхожих
книг, кинофильмов, песен. Но такое смешение балагана с  серьезным  для  него
было средством, позволявшим опуститься на землю, успокоить нервную систему.
   Подумав еще немного, Магазанник продолжил  уже  с  большей  жесткостью  в
голосе:
   - Правы все же те, кто считает, что самое перспективное вложение капитала
в человеческий фактор - в умных людей! А в истории нашей страны, по всему ее
длиннику,  -  от  первого  пришествия  примитивного  разбойника  Рюрика   из
Скандинавии до большевистских выродков, бездарностей, психопатов, -  тянется
цепочка геноцида, применяемого именно против рафинированного  интеллекта,  а
уж потом против посредственности.  В  такой  цепочке  отношений,  видимо,  и
уничтожается  государство,  ибо  смертельный  удар   наносится   по   самому
жизненноважному органу - мозгу нации.
   - Ты приглядись, Феликс, - продолжал с тяжелой усмешкой расстроенный шеф,
- по сей день среди отечественных чиновников больше всего ценятся не те, кто
умеет делать дело, а те, кто  эффектно  и  многозначительно  надувает  губы.
Сергеев над ними всегда потешался, как мог. Эта радость тянется за  ним  еще
со скорбных