ожидая
заключительного аккорда священнодействия, таинства появления нового человека
на Свет Божий.
   Весь Мир изменил психологическую окраску. Разговоры о поезде  за  границу
для родов прекратились, и об этом окончательно и  однозначно  было  заявлено
Магазаннику, когда он в очередной раз попытался "наехать" на "легкомысленных
девушек". Досталось и Феликсу. Тот, не уловив "момента истины", обратился  к
Музе, "разбившей его сердце окончательно".  Феликс  преобразился  и  стал  в
последнее время выражаться высокопарным  слогом.  При  очередной  встрече  в
Петербурге со своей "повелительницей" Феликс просил ее "подарить ему руку  и
сердце навсегда и переехать в Москву". Муза, не дрогнув ни  одним  мускулом,
спокойным и почти ледяным тоном заявила Феликсу о том, что если он  еще  раз
заведет с ней неуместные разговоры, то  она  "разобьет  ему  теперь  уже  не
сердце, а яйца".
   Сабрина давно подозревала, что между  этой  парочкой  теплятся  известные
шашни, но не ожидала такой решительной отповеди "верному оруженосцу". Потом,
оставшись наедине, подруги долго и злорадно хохотали по  поводу  случившейся
разборки. И поделом: умный мужчина до смерти должен помнить, что  разнополые
влюбленные, даже супруги, всегда остаются  "иностранными  государствами"  по
отношению друг к другу! Ева скорее согласиться погибнуть лютой смертью,  чем
простить Адаму то, что Бог сотворил его первым,  а  ей  выделил  в  качестве
биологического ростка, только адамово ребро. Она и в  "тяжкие"  ударилась  -
сплелась со змеем-искусителем - не ради наживы или  откровения  оргазмом,  а
исключительно мести ради!
   Феликс долго и тяжело переживал воспитательную  встряску,  даже  пробовал
обсуждать с Магазанником скорбно-пошлую идею о том, что  Муза  и  Сабрина  -
лесбиянки. Но Аркадий Натанович поднял его на смех. Феликс  утопал  в  своем
горе примерно неделю - не звонил Музе, не слал телеграммы, - но  затем,  как
побитая жопа, "приполз" на  самолете  в  Санкт-Петербург  с  извинениями  за
бестактность и дорогим золотым колье для  Музы.  Он  апеллировал  к  обычным
доводам - дескать "Бес попутал! Прости бесценная"!
   Феликс  не  подозревал,  что  напросился  еще  на  одну  выволочку.  Муза
воспитывала Феликса теми же методами, которые  применяются  при  дрессировке
цирковых тигров. Она не приняла колье, заявив,  что  не  в  ее  правилах  за
драгоценности предавать "драгоценный дуэт" истинных подруг.  Феликс  получил
даже не намек, а прямое указание впредь  делать  подарки  только  в  двойном
комплекте - ей и Сабрине. Если  уж  у  него  возникает  фантазия  дарить  ей
что-либо. Но, вообще-то, они с Сабриной женщины обеспеченные и  без  дорогих
побрякушек спокойно обойдутся. Когда он понял значение слова "принимать" ему
стало понятно, что и "давать" она ему ничего не собирается! Если  бы  Феликс
был моложе, то, конечно,  стал  бы  кусать  локти  и  катался  по  полу.  Но
житейская мудрость сделала правильный выбор. Помогло и  краткое  наставление
Магазанника: "Всему свое время"!  Истинное  наслаждение  испытывает  мужчина
(конечно, если он не садист отпетый!), когда женщина ему отдается по велению
сердца, а не когда обстоятельства вынуждают ее к этому.
   Последние месяцы беременности пролетели, как один день - уж слишком много
хлопот у созревающей матери. И вот настал тот  знаменательный  день,  когда,
как вечевой колокол в ночи, вдруг  рванули  свою  предупредительную  мелодию
предвестники родов - пока еще жалобные, отдаленные  схватки.  Большее  всего
волновалась не Сабрина, а Муза, - на ней лица не было! Решили добираться  до
Снегиревки  пешим  ходом:  медленно,  обстоятельно,  с   остановками,   ведя
душеспасительные беседы. Надо  следовать  советам  старых  акушеров!  -  был
вынесен вердикт обоими. Добирались без приключений. Вот  и  двери  приемного
покоя. Его уже успели перенести в другое  крыло,  и  роженицы,  прежде,  чем
взойти на эшафот, должны были тыркаться не в  те  двери,  отыскивая  вход  в
пыточную комнату. Но такие задачки - в российском стиле!
   Первый осмотр,  несложные  манипуляции  на  кушетке,  в  гинекологическом
кресле выявили раскрытие шейки матки в четыре пальца.  Сабрину  поволокли  в
"кричалку", на второй этаж. Там было примерно 10-12 почти солдатских коек  с
голыми   матрасами,   обтянутыми   клеенками.   Словно   обширный    сегмент
древнегреческого  цирка,  на  сцене  которого  дерутся  насмерть  взбешенные
гладиаторы, "кричалка" кипела страстями  и  муками,  разрывалась  криками  и
восторгами дикого варварства. Ее широкие  окна  полукругом  распахивали  всю
панораму боя во двор родильного дома. Нужно предлагать мужикам, состряпавшим
очередное потомство, большую плату в придачу к билету, дабы выявить желающих
понаблюдать, а самое главное, послушать рев несчастных,  обманутых  прежними
постельными ласками, женщин.
   Самое большое варварство и  скотство  всегда  присутствует  при  родах  в
России! Это ее особая, незабываемая стать. Еще  при  старике-немце  Отто,  в
институте, называемым в народе его именем,  все  было  устроено  так,  чтобы
максимально снять напряжение, страх  и  боль  с  души  и  тела  женщины.  Ей
помогали конструировать готовность выполнить ответственную функции, отчет за
качество которой будет отдаваться напрямую Богу. Тогда, при грозном  царском
режиме, в широких коридорах  института  перед  родильным  залом  разливались
успокаивающие звуки органа,  курились  благовония  из  специальных  лечебных
трав. Женщины, заложив руки за спину и гордо запрокинув  головы,  вышагивали
по кругу, элегантно выпячивая огромные  животы.  Эти  склады,  туго  набитые
генетическими откровениями, цитоплазматической мутотенью, природа собрала  в
дорогу нарождающимся поколениям. Ожидая своего  часа  -  момента  акушерской
истины - женщины отрешались от мирской суеты, чему-то тайному  улыбались,  -
видимо, пытались ублажать своего и ребячьего ангелов-хранителей. Это было не
только грандиозное шоу, но  и  акт  медицинского  милосердия,  использование
приятных  и  полезных  медицинских  технологий,  приводивший  к  практически
полному обезболиванию и физиологическому течению родов.
   Однако на  сей  раз  Сабрина  встретилась  с  тем,  что  предоставили  ей
организаторы городского здравоохранения: в "кричалке" творился  кошмар,  ад,
несчастье, трагедия души и плоти... Сабрина  видела  такое  впервые!  И  это
зрелище впечатляло так же эффектно, как показ пыточных камер или  крематория
Освенцима. В ее голове возникал только один вопрос: "А для  чего  весь  этот
садизм, откровенное скотство на рубеже двадцатого и двадцать первого веков"!
Она никогда не поверила бы заверениям мужей города о  том,  что  все  это  в
целях экономии народных средств и исключительно  для  рационального  ведения
родов.  Здесь  "бюджетные  деньги"  (как  любили  говорить   мужи   города),
отпускаемые на  службу  родовспоможения  тратились  с  эффектом,  близким  к
патологическому буйству!
   Момент был примечательным: оказывается, были закрыты несколько  родильных
домов на "проветривание",  косметический  ремонт,  и  всех  рожениц  свозили
скопом в Снегиревку. Вообще, за  такие  дела  администраторам-мужчинам  надо
отрывать не головы, а мошонки, ну а женщин-администраторш  -  стерилизовать,
причем, без наркоза - под "крикаином"!
   Для  того,  чтобы  выдержать  пытку  родами  в  условиях   общедоступного
отечественного здравоохранения, необходимо иметь очень  крепкое  здоровье  и
благоприятно протекающую беременность. У Сабрины все это было: роды  вторые,
срочные, предлежание плода затылочное, биомеханизмы родовой деятельности  не
собирались давать сбои, общая конституция была стандартная  -  благоприятная
для этого вида женских истязаний. Сабрина недолго слушала вопли соседок. Она
только успела зафиксировать одну роженицу, которую ввели  в  акушерский  сон
(видимо, та уже многие часы истязалась "помощниками  смерти").  Эта  женщина
была доброго среднего возраста, несколько толстоватая.
   У Сабрины не возникало поводов для крика, а это, как известно,  в  России
главное основание для того, чтобы тебе либо  поддать  жару,  либо  отнестись
небрежно. Ни дежурная акушерка, ни пожилая врач-гинеколог,  клевавшая  носом
(время  было  позднее),  ни  пара   практикантов-юнцов,   с   важным   видом
расхаживавших между солдатских коек и приободрявших  рожениц  фамильярным  -
"ну,  потерпи,  милая!",  не  обращали  на  Сабрину   внимания.   Она   сама
почувствовала начало  потуг  и  подозвала  юнца.  Тот  снизошел  до  беглого
осмотра. С видом императора Калигулы, возомнившим себя почему-то Александром
Освободителем, он приподнял рубашку на ногах у Сабрины. Мальчик-студент  был
глупым, но подавал надежды на исправление: его ударило  словно  током  -  из
расширившейся до предела, с  напряженными  краями  половой  щели  появлялась
головка  ребенка.  На  отчаянный  крик  молодого  эскулапа   сбежались   все
"ответственные  лица".  Было  от  чего  перепугаться:  Сабрину   в   охапку,
придерживая краем рубахи прущую на выход головку ребенка,  за  ноги  и  руки
поволокли в стерильный родильный зал. Там было и свежо, и тихо, а  ящеричный
цвет нарядов медицинского персонала, да матовый  блеск  софитов  успокаивал,
при всем при том, активизируя родовую деятельность.
   Роды прошли излишне быстро, что  вызвало  и  приличную  кефалогематому  у
новорожденного и разрывы у роженицы. Недотеп в белых халатах  (или  с  каким
другим окрасом), в приличном обществе штрафуют, если не хлещут по щекам.  Но
Сабрина не была мстительной. Однако, кроме Сабрины, на этой земле  еще  была
Муза. И она по моновению ока могла превратиться в тигрицу. Муза  скажет  еще
свое веское слово: Феклы и Кондраты от медицины, проглотившие клятву старика
Гиппократа, как несложную закусь во время очередной пьянки,  будут  отвечать
по всей строгости закона. Слишком  дорого  далось  Музе  это  приближение  к
материнству, к святому делу -  к  рождению  потомка  незабываемого  друга  и
любимого человека - Сергеева!
   Из "родилки", после отхождения последа, теперь уже счастливую родильницу,
увидевшую своего  новорожденного  мальчика  Володю,  отправили  в  маленький
закуток. Там на жестком  матрасе,  трясясь  от  холода,  Сабрина  дожидалась
остановки кровотечения и последнего аккорда пыток - штопки разрывов тоже под
"крикаином"!
   Палату новоиспеченных матерей заполняли разом, то есть  всеми  теми,  кто
примерно в одно время родил. Таких отмучившихся счастливец оказалось восемь.
Привезли сюда и толстушку,  успевшую  оклематься  от  акушерского  сна  и  с
некоторыми приключениями наконец-то родить  мальчика.  Это  была  женщина  с
довольно приятной  наружностью,  а  излишние  жировые  наслоения  делали  ее
волнительно-пикантной,  особенно  для  мужчин  среднего  возраста.   Сабрина
обратила внимание еще на одну страдалицу - сравнительно  молодую  женщину  с
приятными чертами лица (как  потом  оказалось,  большого  знатока  макияжной
техники), но с кровавыми трещинами стоп.  Можно  было  подумать,  что  перед
родами она прошла пешком, босиком, по бездорожью многие версты.
   Двух этих особ Сабрина выделила потому,  что  они  были  молчаливее  всех
остальных женщин, как будто несли  в  душе  тайну,  возможно,  общую  и  для
Сабрины. Та тайна витала в воздухе, определяя особую ауру и незримое родство
душ. Маленькая "честная компания" была скована габаритами палаты:  толстушка
оказалась соседкой справа, а молодая женщина-пешеход с шикарными каштановыми
волосами, заплетенными в тугую косу, лежала рядом, на койке слева.
   Присмотревшись  внимательно,  Сабрина  отметила,  что  у   товарищей   по
несчастью есть нечто  общее:  во  внешних  данных,  в  характере,  в  манере
говорить  и  вести  себя.  Выплывала  иллюзия:   встретились   жены   общего
"повелителя", содержавшиеся до сего момента  в  одном  гареме.  Они  как  бы
узнавали друг друга, но  по  понятным  причинам  стеснялись  и  обменивались
только  малыми  особыми  знаками  солидарности.  Их  общий  пароль  -  некое
биологическое  клеймо,  которое  ставится  природой  незаметно,   непонятно,
малоощутимо, - скорее всего, действовал на гормональном и клеточном уровнях.
Сабрина  остановила  эти  размышления  простым  выводом:  "А  не  психоз  ли
родильницы постучался в дверь палаты"? Но тут же упокоила себя: "Нет!.. Это,
верно, фантазия, следствие радости по поводу того, что все муки позади"!
   Детей для первого кормления принесли через  три  часа:  начинался  первый
раунд священнодействия, преображающий  обычную  женщину  в  мать,  в  Святую
Марию, окончательно. То  превращение  в  заботливое  существо  начинается  с
понимания, что имеешь дело с полной своей биологической собственностью  -  с
комочком единой плоти.
   Дети были туго запеленованы. Очень хотелось  рассмотреть  все  членики  -
ручки, ножки, пальчики, поцеловать ягодички такой смешной попки. У мальчика,
слов нет, необходимо внимательно рассмотреть пиписю и мошонку.  В  последнем
акте - не простое любопытство, а женский искус,  конечно,  не  животного,  а
проективного плана. Но даже по мимике, по игре  вазомоторов  на  личике,  по
манере сосать, по скорости засыпания у груди уже  можно  определить  наметки
характера своего ребенка. Но и отношение матери к кормлению ребенка говорило
о многом.
   Сабрина ощутила в своем Владимире потенцию элегантной, но  прочной  силы:
грудь взял активно, словно понимая, что женщина желает этого, сосал  мощными
рывками, насыщая свою кишечную прорву с удовольствием  и  со  знанием  дела,
четко выполняя долг, повышая безопасность матери от застойного  мастита  или
вялого сокращения матки. Было приятно  общаться  с  этим  родным  существом,
умело передающим памяти знаки внимания, явно  идущие  от  души  его  отца  -
Сергеева. Умиление расползалось по лицу Сабрины, разглаживая следы усталости
от родовых мук, обид за то скотство, которое заставили претерпеть  нерадивые
медики, да государственные  мужи,  подарившие  больничное  нищенство  своему
народу.
   Толстушка при кормлении была несколько отстраненной  от  своего  ребенка,
что-то формальное чувствовалось в  ее  материнских  функциях.  Она  явно  не
заражалась  восторгом,  а  выполняла  только  знакомые  для  повторнородящей
действия. Грусть стояла в глазах Татьяны Леонидовны - именно так  ее  звали,
как потом выяснилось.
   Молодая мать - Катя, Екатерина Александровна! Первородящая  -  измотанная
авитаминозом, нехваткой микроэлементов  в  период  беременности,  была  куда
более чувствительной - так показалось Сабрине. Молодая мать неуклюже агукала
и угукала своему ребенку, улыбалась и все  пыталась  заглянуть  под  краешек
пеленки, распутать ее ненароком. Насосавшись, дети опрокинулись в  спячку  и
их быстро унесли в детскую палату. Женщинам же предстояло занимать очередь в
туалет и комнату гигиены, которых,  как  водится  в  российских  бестолковых
родильных домах вечно не хватает. Отныне вся жизнь матерей будет состоять из
утомительного прерывистого  сна,  ощущения  боли,  связанного  с  процессами
инволюции до физиологической и анатомической нормы родовых путей,  кормления
новорожденных и личной гигиены. А в таких огромных  коммунальных  квартирах,
как современные российские родильные дома, эти задачи не такие простые,  как
кажется с первого взгляда, особенно мужчинам.
   Ближе к  одиннадцати  часам  в  палату  пришла  заведующая  отделением  -
Ковалева Светлана  Николаевна,  стройная,  высокая,  крашенная  блондинка  с
сочными губами - почти секс-бомба! В ней было много  порочного  и  прочного,
притягательного. Она была  хорошим  примером  секрета  притягательной  силы,
идущей от женщины в белом халате - здоровой,  безупречно  чистой,  опрятной,
сексуальной, все умеющей и знающей,  способной  прочитать  мужчину  наперед.
Возраст ее, видимо, уже ограничивал  былые  возможности,  но  впечатление  о
бурной молодости все же оставалось. Сабрина, изучив ее пристальным взглядом,
почему-то почувствовала в сердце что-то, подобное  ревности,  даже  стиснула
зубы под действием какой-то магнетизма.
   Заведующая начала осмотр с середины палаты - с  Кати,  и  по  нескольким,
брошенным друг другу, фразам стало понятно, что беседуют мать  и  дочь.  Так
была приоткрыта первая тайна. Закончив  осмотр  и  потрепав  дочь  по  щеке,
Светлана  Николаевна  обойдя  постель   Сабрины.   Присела   около   Татьяны
Леонидовны. Разговор велся довольно тихо,  но  когда  нечего  делать,  а  ты
прикован  к  больничной  постели,  то  органы  слуха  и  зрения,   вкупе   с
пролетарской смекалкой, начинают действовать в особом режиме. Было ясно, что
доктора  волновал,  прежде  всего,  психологический  настрой  пациентки.   В
разговоре доктора с пациенткой даже промелькнул такой термин, как  "отказной
ребенок".  Стало  ясно,  что  и  режим  беременности,  родов  был  не  очень
благоприятным. Татьяна Леонидовна, оказывается, рожала здесь год тому назад:
тогда на свет появился желанный, здоровый мальчик, отношение к которому было
совершенно иное, чем теперь. Ковалева посетовала на "скорость"  материнства:
надо же давать себе  отдохнуть,  а  не  бросаться  во  вторую  беременность,
практически без перерыва. Пациентка отвечала  на  вопросы  доктора  довольно
вяло, видимо, не считая нужным откровенничать.
   Только по окончании этой беседы Светлана Николаевна  подсела  к  Сабрине.
Она долго  и  пристально  изучала  ее  лицо,  даже  не  пытаясь  маскировать
любопытство, освободила живот пациентке от белья, профессионально помяла его
и вдруг неожиданно задала подряд несколько вопросов, мало связанных  друг  с
другом:
   - Ваше фамилия Сергеева, не так ли? Вы  недавно  в  России?  У  вас  есть
претензии к медицинскому персоналу, проводившему роды?
   Сабрина не собиралась ни на  кого  жаловаться,  но  постаралась  уйти  от
ответов на  сугубо  личные  вопросы,  хотя  и  их  при  желании  можно  было
воспринимать, как формальные.
   Врач заметила это и попыталась довольно нелепо исправить  положение,  она
заявила Сабрине:
   - Не обижайтесь. Просто я была когда-то  очень  давно  знакома  с  врачом
Сергеевым Александром Георгиевичем - вместе работали - вдруг, думаю, от  вас
к нему тянется ниточка.
   Сабрина и на сей раз не стала отвечать и уточнять родственные  связи.  Но
ее что-то больно полоснуло по сердцу.
   Светлана Николаевна переместилась к другой пациентке  и  скоро  закончила
осмотр всей палаты. Прощаясь, она махнула рукой дочери и ненадолго задержала
взгляд на Сабрине.
   День снова втянул женщин в обычный круговорот: кормление детей,  гигиена,
завтрак, обед, ужин, сон при каждой малейшей возможности.
   Ночью Сабрину словно что-то  отсветило:  она  проснулась  резко,  как  бы
всплыла с большой глубины на поверхность океана. Лихорадочно глотнув воздуха
и пробудив сознание полностью, она вытащила маленький ридикюль из  тумбочки,
в котором, кроме маленького несессера и несложного женского  тайного  скарба
(например, прокладок Шмуклера-Бромменталя), находились листочки  со  стихами
из архива Сергеева. Сабрина вышла в  коридор,  присела  к  лампочке  ночного
освещения и стала перебирать  листочки.  Она  быстро  наткнулась  на  нужные
тексты. Первым было стихотворение "Татьяна":

   Татьяна, ты была лишь жертвой:
   Твое отчаянье приляпано судьбой,
   Такой, как грязный, липкий гной,
   Прорвавшийся из раны на одежду.
   Лишь идиота, быдло (один разряд)
   Способен успокоить бодрый взгляд.
   Возможно, для тебя он откровенье,
   Но нет в нем гимна... - песнопенье!
   И слезы, горе - не твоя беда, а суета
   Души греховной у чужого человека,
   Его виновность до скончанья века.
   Любви полета, скорее, ты не знала:
   Отринув маскировки покрывало,
   Сперва, споткнувшись, ты упала -
   Так любопытство плоти насыщала.
   Но Богом угодным даруется счастье -
   Топчет судьба алгоритмы несчастья.
   Его величество случай (мгновенно)
   Приходит на помощь и откровенно
   Ведет