морге  приблудная  кошка,
поняли, что сегодня особый день -  день  эмоциональных  переборов  и  далеко
идущих откровений.
   Кошка выразила свое понимание буквально  -  она,  словно  пытаясь  отмыть
смущение, принялась усиленно умывать мордочку.  Кстати,  как  только  кошки,
даже самые задрызганные и  завалящие,  приобретают  постоянное,  более-менее
комфортное, жилье, они обязательно, и  в  первую  очередь,  наводят  внешний
лоск.
   Муся, - так назвали этот серый  комочек,  -  еще  не  остыла  от  страсти
наводить порядок в своей природной одежде. Поразительно, что аристократ Граф
принял ее, как  родную.  Видимо,  он  тоже  умел  проникаться  состраданием.
Лаковый коккер-спаниель предоставил ей кусочек своей лежанки, и она  приняла
его благородство,  как  должное,  -  как  поведение  просто  цивилизованного
существа, а не как барское снисхождение.
   Он же, скорее всего, видел в ней  ребенка,  попавшего  в  силу  жизненных
обстоятельств в беду и решил протянуть лапу помощи и поддержки. Может  быть,
в нем проснулся инстинкт отцовства, который природа пока  еще  не  дала  ему
реализовать.
   Верещагин,  -  признанный  мастер  восточных  единоборств  и   буддийской
философии, - шире,  чем  обычно,  приоткрыл  глаза  и  взглянул  на  Музу  с
любопытством,  в   котором   можно   было   угадать   сомнение,   выражаемое
сакраментальной мужской фразой:  "Интересно,  если  бы  мы  встретились  лет
пятнадцать тому назад - трахнул бы я тебя или нет!?"
   Муза взглянула на него исподлобья и произнесла в пространство только одно
решительное:
   - Нет! - Как удалось ей угадать  мысли  Верещагина  -  остается  загадкой
восточной женщины.
   Чистяков сам  себе,  внутренним  голосом,  ответил  за  Олега:  "Конечно,
трахнул бы, не удержался бы". Он уже был под впечатлением от  происходящего,
загипнотизированный проявлением откровенного женского темперамента,  надумал
углубиться в приятные воспоминания периода былой молодости, как  вмешался  в
разговор Сергеев:
   - Наша  откровенная  дружеская  беседа  приобретает  все  более  и  более
интересные повороты. Вадик,  без  лукавства  скажу  вам:  либо  вы  колетесь
окончательно и тогда выходите от сюда живым,  либо,  сославшись  на  сильное
наркотическое  опьянение,  мы  вскрываем  вас  прямо  сейчас  -   секционная
свободна, инструменты готовы. В первые мгновения, вам будет больно, но затем
наступит   полнейшее   выключение   сознания.   Я   понятно   объясняю   для
врача-диетолога, человека редчайшей профессии, Вадик.
   Муза тоже вошла в роль и подыграла:  она  метнулась  к  входной  двери  и
заперла ее на  массивный  засов.  Затем  стала  лихорадочно  вытаскивать  из
стеклянного шкафа с медицинскими инструментами разные ножи  и  ампутационные
пилы - картина не для слабонервных.
   Вадим Генрихович, конечно, понимал, что речь Сергеева  -  это  буффонада,
гротеск, рассчитанный на неискушенных. В  таких  речах,  безусловно,  больше
юмора, чем страсти к шантажу. Но даже при полном понимании безопасности  вид
секционного стола, стеклянного шкафа, переполненного острыми ножами, пилами,
зацепами, расширителями, бужами и прочей блестящей металлической  прелестью,
вызвал  прилив  кошмарной  жути.  Мороз  и  дрожь   начали   пробираться   к
позвоночнику  и  стволовому  отделу  мозга  Глущенкова,  глаза  расширились.
Подозрение переходило в уверенность: "Черт знает этих пьяных идиотов. Еще  и
вправду прижмут к секционному столу - мгновение и резкий разрез по  Шору  от
горла до лобка".
   Вадик неоднократно видел,  как  мастерски,  молниеносно  выполняет  такую
работу Чистяков и Сергеев. Ну, а Верещагин  тоже  отпетый  бандит  -  ударом
голой руки в мгновенье крушит  доски,  кирпичи,  бетонные  блоки.  Трусливая
мысль влезла в голову: "Хватит  проводить  разведку-боем,  в  последний  раз
выполняю задание командиров. Если выберусь отсюда - всех  выведу  на  чистую
воду, сдам главному врачу и сниму дружеское обличие! Сволочи, сволочи -  все
сволочи"! …
   Выскользнула еще одна тревожная мыслишка: "Что-то сегодня сильно  повело,
- добавили разбойники чего-то в алкоголь". Что-то врачебное всколыхнулось  в
Вадике: "Может быть, проводят премедикацию?.. далее - полный наркоз и начнут
расчленять. Будут продавать органы поштучно богатеям здесь и за границей"…
   Над Вадиком нависло лицо Сергеева. Внимательные глаза заглядывали глубоко
в душу. Вадим воспринимал его взгляд, как  начинающийся  гипноз,  -  он  уже
терял сознание.
   Послышался отдаленный разговор:
   - Зрачки расширены. Муза, стерва, ты не подсыпала ему клофелин в пойло? -
это уже был энергичный вопрос Чистякова.
   Сергеев вмешался с успокоительными речами:
   - Миша, охолонись. Ну, не изверг же Муза. У Глущенкова банальный  обморок
- испугался основательно от угроз, немного перебрали с  суггестией.  Совесть
не чиста, знает стервец, что за шпионаж вешают или  расстреливают  -  вот  и
поплыл стукач. Возможно, парадоксальная  реакция  на  алкоголь,  к  тому  же
переволновался  около  жаркого  мартена  начальствующей  пассии   начинающий
альфонс.
   - Муза, неси нашатырь! И только не говори,  что  тебе  жалко  для  такого
говна даже аммиачной настойки.
   Через  некоторое  время  Глущенков  был  приведен  в  порядок,  и  с  ним
заговорили, как на настоящем следствии. Он, ослабленный недавним  обмороком,
поведал,  как  на  духу,  о  том,  что  Эрбек  уходит  на  повышение   -   в
райздравотдел.   Решается   вопрос   о   приемнике   и   среди    кандидатов
рассматривается Глущенков, либо Записухина - нынешний начмед.
   Из Глущенкова удалось  выдавить  и  признание  о  дисциплинарных  акциях,
которые планируются против диссидентской компании, но он скрыл свою истинную
роль в том процессе. Однако, о ней уже давно все догадались.
   В  конце  допроса  Сергеев   посоветовал   Вадику   сделать   развернутую
электрокардиограмму; а еще лучше будет, если он найдет время показаться ему,
как инфекционисту. Сергеев произнес эти слова, давая понять о  существовании
в них особого подтекста.
   Глущенков Вадим Генрихович был отпущен с миром, но ему было заявлено, что
поскольку он важное государственное лицо, на которое делает ставку верховное
главнокомандование, то ему нет никакого резона так тесно общаться с челядью,
особенно с имеющей диссидентский уклон в мыслях.
   Кто-то вспомнил, что по скромным подсчетам, компания "отбросов" задолжала
ему пятьдесят рублей. Деньги тут же были собраны  и,  как  не  сопротивлялся
избранник божий, ему их всунули в карман, а жирное тело выставили  за  двери
помещения морга. "Прощание прошло на высоком морально-политическом уровне" -
поджопника соискателю никто не давал.
   В комнате воцарилось молчание, - каждый  по-своему  оценивал  перспективы
надвигающихся перемен.  Тишина  была  прервана  резким  звонком  внутреннего
телефона, - звонил главный врач, он требовал к себе срочно Сергеева  "вместе
со всей его заблудшей душой". Эрбек умел и любил шутить  и,  иногда,  это  у
него неплохо получалось. Посиделки сами собой разваливались, но,  уходя  "на
задание", Сергее попросил Мишу дождаться его возвращения.

2.2

   Кабинет главного врача располагался в другом, дальнем,  крыле  здания  на
первом этаже (точнее, в бельэтаже).  В  этих  апартаментах,  спрятанных  так
ловко, что ни один пациент, в случае неутолимого желания высказать  главному
врачу лично свои  претензии,  не  сможет  найти  тайных  входов  и  выходов.
Придется отписывать жалобу и пересылать по почте. А это, как  показал  опыт,
сковывает решительность и активность жалобщиков.
   Приемная главного врача уже долгие годы была  покорена  двуликой  феей  -
Ириной Владимировной Бухаловской. То была, бесспорно, сладкая женщина  и  по
форме и по содержанию. Сергеев любил посиживать на кожаном  диване  напротив
взрослой  красавицы.  Им  овладевало  двоякое  чувство:  общение  со  зрелой
административной гордыней  смешивалось  с  контрастом  поведения  податливой
девочки с  задатками  французской  куртизанки,  отзывчивой  на  мужественную
страсть. Девочка та была уже трижды замужем и от каждого брака несла  святое
бремя материнства - три карапуза незаметно выросли  до  размеров  порядочных
балбесов. По мнению Сергеева, это только повышало активы Ирины Владимировны.
   Но их мама никак не могла приобщиться к новому витку материнства, хотя по
привычке страстно того желала. Женщина, даже временно отбившаяся от надежных
мужских рук и прочих органов, склонна  терять  свою  самость.  К  ней  скоро
лепится всякая дешевая пошлость, скабрезность, примитив. Сергеев  с  грустью
отмечал, что у стола Ирочки  подолгу  засиживается  Записухина,  а  это  уже
верный  признак  готовящегося  душевного   разврата.   Есть   особая   форма
лесбиянства: его начало знаменуется перемыванием сплетен и слухов.  Все  это
своеобразная запальная мастурбация, от которой до лесбийских откровений один
шаг. Но тот шаг, скорее прыжок в никуда, - самый скользкий, чреватый утратой
здоровых женских начал - стремления к разнополому сексу.
   Отсутствие нового прочного брака отшвыривает ищущую  женщину  на  обочину
порочных страстей. Женщина  в  такой  ситуации  мельчает  и  в  прямом  и  в
переносном смыслах. Сергеев убеждался в том неоднократно  -  и  как  опытный
гинеколог, и как активный самец. Это  известный  афоризм.  С  ним  никто  не
собирается спорить, может быть,  только  легкое  сомнение  высказывают  сами
пострадавшие, - как  с  той,  так  и  с  другой  стороны  (имеются  ввиду  и
технические возможности брачных отношений). Но при таких опасных  социальных
болезнях одно лекарство, - оно имеет в русском просторечии  конкретное  имя,
произносить которое не имеет смысла,  дабы  не  наносить  глубокие  душевные
раны.
   Здесь требуется особая рациональная психотерапия направленного  действия,
а не пустые слова и уговоры, в которых, собственно говоря, объект влечения и
не нуждается.  Сергеев,  как  врач,  хорошо  понимал,  что  Бог  сделал  все
необходимое - создал наивную сексуальную пару, для которой все в первый раз,
все откровение.  Если  бы  не  вмешался  лысый  коварный  дьявол,  со  своим
облезло-гладким змеем, то процесс  бы  обязательно  пошел.  Может  быть,  по
первости с некоторыми перебоями, техническими  ошибками,  -  но  откровенный
беззастенчивый поиск как раз и приятен - он самое то!
   Сергеев еще раз внимательно взглянул на Ирочку и сообразил, что в  данном
случае откровения никакого не будет, но будет мастерство!  И,  если  к  тому
мастерству добавить  дружбу  и  хорошее  чувство  ритма,  то  медовый  месяц
превратится  в  совместный  полет  в  космос,  в  приближение  к  длительной
невесомости. Но Сергеев, к  сожалению,  прежде  всего  оставался  врачом!  А
потому сперва решил понаблюдать за пациенткой.
   Ирочка встретила Сергеева не  только  многообещающим,  но  и  досконально
изучающим взглядом. Первое,  что  было  необходимо  оценить  -  это  мужскую
породистость возможной жертвы. Второе - материальные перспективы. Третье - а
на третье просто уже и  не  оставалось  сил,  времени  и  женской  фантазии.
Видимо, Сергеев с трудом, но все же прошел фильтр тестирования.  Потому  что
за  обзором  пациента,  следовала  благожелательная  улыбка  и   предложение
присесть, обождать, когда шеф освободится.
   Сергеев не помнил, чтобы ему было когда-либо  скучно.  Он  легко  находил
интересное занятие своим глазам, ушам, обонянию и, наконец, мозгу. Как любой
воспитанный самец, он  при  входе  в  помещение,  снимал  шапку  и  раздевал
взглядом до нога всех женщин, попадавших в  поле  зрения  -  это  была  дань
профессии.
   Иногда  фантазия  уводила  его  и  в  область  воспоминаний.  Сексуальное
любопытство ученого всегда было неистощимо, но развивалось  оно  в  пределах
интересов пациенток, а не личных привязанностей: глазами он  раскрывал  силу
жизни, содержащуюся в теле, особенно, когда тело имело четкие женские формы.
   Ирочка, словно подчиняясь неотвратимой суггестии залетевшего, может быть,
на счастье, эскулапа (женщины всегда быстро определяют - кто  может,  а  кто
уже нет, кто хочет, а  кто  еще  нет),  выдала  весь  набор  привлекательных
действий. Во-первых, незаметным движением она  немного  прибавила  громкости
сладкой музыке, лившейся из портативной магнитолы. Во-вторых, она  встала  и
прошествовала близко от Сергеева к книжному  шкафу,  обдав  его  очарованием
редких духов. За одно была продемонстрирована стройность  ног,  линия  талии
(правда уже немного грузной) и,  самое  главное,  наличие  отменного  бюста.
Походка, жест, ритмика соблазнительной Ирины вызывала у  расслабившегося  на
мягком диване Сергеева вполне определенные и комплексные ассоциации. Но  все
их  можно  собрать  в  одну  словесную  формулу  -  "люблю  безобразие"!  Но
безобразие, конечно, не формы (упаси Господи!), а бушующей  плоти,  то  есть
допускался ответный восторг до безграничности.
   Сергеев  давно  заметил,  что  опыт  психотерапии  приводит,  видимо,  не
осознанно, к тому совершенству суггестии, когда не требуется магия слова,  а
достаточно  воздействия  мысли,  летящей  на  расстояние.  Что-то   подобное
телепатии случается в такие недолгие минуты.
   В преддверии кабинета главного врача сейчас  совершалось  что-то  близкое
сеансу психоанализа, задуманного Зигмундом  Фрейдом,  видимо,  все  же  ради
собственного развлечения. Иначе зачем Бог наказал известного  психоаналитика
смертельной дозой яда?! Сергеев  и  Ирочка  были,  одновременно,  послушными
пациентами  и  заинтересованными  терапевтами  по  простой  причине,  -  оба
проживали вне брака, а потому тянулись к первозданности отношений,  а  затем
уже к мистическим настроениям. Нетрудно догадаться, что в таком дуэте  легко
возникает эффект камертона. По несложной игре вегетатики, Сергеев определил,
что его нечаянные пассы попадают в цель.  Еще  немного  и  можно  приблизить
эффект психотерапии к состоянию рауш-наркоза, за которым распахивается дверь
в зазеркалье.
   С Ирочкой начались чудеса, свидетельствующие, что прямо, здесь и  сейчас,
на диване, ее можно брать тепленькой. Но лихие сексуальные  вариации  в  это
время, в этом кабинете были, безусловно, неприемлемы, хотя и  очень  желанны
обоим страстотерпцам.
   Сергеев отдавал  себе  отчет  в  силе  мстительности  женских  восторгов,
которые растаяли, не завершившись, не состоявшись. Игры в пустую на "жестких
кортах" даже среди новичков в теннисе не прощаются.  Необходимо  было  мягко
откатывать,  иначе  в  дальнейшем  -  несдобровать!  Сергеев  стал  медленно
выводить, сперва себя, а затем и Ирочку, из теплого ложа наивных желаний. Он
чувствовал, что она там застряла основательно и никак  не  хотела  разрывать
сладострастные объятья с ирреальностью. Требовалось воздействие голосом:
   - Ирина Владимировна, - молвил  эскулап  нежно,  насытив  голос  подобием
интимной тайны. - Всегда испытываю неповторимые ощущения, находясь  у  ваших
прекрасных ног. Как плохо, что вы так далеки от нашей медицинской  кухни,  -
редко удается вас видеть.
   Конечно, все сказанное было бредом собачьим, ибо "кто хочет,  тот  всегда
найдет"!  Совсем  не  обязательно  при  этом  ползать  у   ног   женщины   в
"предбаннике" кабинета главного врача. Но именно такая чушь начала оказывать
воспитательное воздействие на поплывшее сознание секретарши. Она  встряхнула
головой и молвила томно:
   - Однако! кажется мы увлеклись какой-то опасной игрой, да еще  в  рабочее
время. Такие дела не совершаются наспех и, практически,  прелюдно.  Бог  вас
простит, Александр Георгиевич, за ваши эксперименты! Но я должна все  хорошо
осмыслить.   -   многозначительно   произнесла   разбухавшая    раздражением
государственная служащая. Она начинала "загружать" и "строить" Сергеева - то
было очевидно. Месть все же подняла голову и высунула жало.
   Но, тем не менее, Сергеев понял, что Ирочка умнее, чем он думал. Осталось
разобраться, что первично, а что вторично. То ли Ирочка, долгие годы сидя  у
порога кабинета главного врача, набралась мудрости и  светлых  мыслей.  Либо
она здесь и сидит именно потому, что умна от рождения.
   Смущало, откровенно говоря, не это. Странным,  по  разумению  Сергеева  -
существа плотоядного,  сугубо  медицинского,  мыслящего  в  большей  степени
биологическими категориями, - было то, что его визави (волшебная  Ирочка)  -
безусловно, создание незаурядное в сексуальном отношении,  -  оставалась  не
востребованной многочисленными посетителями.
   То ли эти  посетители  носили  брюки  по  ошибке  и  оставались  все  без
исключения  персонами  среднего  рода.  Видимо,   что-то   сумрачное,   едва
различимое в тумане трансвестизма и  откровенного  гомосексуализма,  жило  в
душах огромной толпы приходящих и уходящих. Но,  возможно,  за  этим  стояло
(скорее, никогда у них ничего не  стояло),  лежало  на  правом  боку  что-то
величественно-государственное, смотрящее выше головы  простой  секретарши  -
человека иного класса, иной платежеспособности.
   Сергеева всегда возмущали такие  ошибочные  представления.  Ему  хотелось
крикнуть: "Господа, недоноски, обнимают в порыве страсти не денежный  мешок,
а живую, пульсирующую, стонущую от удовольствия женскую плоть"!
   Он невольно перенесся в свое прошлое и откопал в уголках памяти некоторые
былые переживания, кодированные именем Ирина.
   То была восхитительная блондинка с загадочной улыбкой Джоконды.  Но,  как
почти у всех женщин России, ее судьба была надломлена бестолковым  первым  и
вторым браком и не совсем благополучным материнством. По  инерции  мышления,
она тянулась к карьере, дабы доказать былым временам и  конкретным  персонам
их проигрыш, а  ее  -  выигрыш.  Но  при  этом  женщина,  приобретая  статус
успешного функционера, теряет  обаяние  и  магнетизм  интимных  чар.  Редкий
мужчина, желающий получать удовольствие,  а  не  исполнять  роль  мазохиста,
долго мирится с раздвоением личности избранницы. "Вот, в третий раз я  готов
идти к вам, и не буду отягощать вас, ибо  я  ищу  не  вашего,  а  вас"  (2-е
Коринфянам 12: 14).
   Бог, конечно, и эту красавицу заставил заплатить за отклонения от  Божьей
воли, которая заключается в возвышенном  -  "Плодитесь,  размножайтесь"!  Ее
настигла  нежданно  интрига  раздвоения  личности,  которая,  как   правило,
действует через заурядный женский алкоголизм. Это верный путь к безумию,  за
которым следует преждевременная смерть.
   Сергеев давно  заметил,  что  некоторые  подруги  только  потому  и  были
неудачливы в жизни, рано познакомились с холодом объятий старухи-смерти, что
отступали от Божьих заветов: одни - пытались ловчить и кокетничать  с  волей
Всевышнего, другие -  чрезмерно  дорожили  общественным  мнением,  третьи  -
тянулись к карьере.
   Но самой поразительной была,  наверное,  та  категория  резвых  гордячек,
которые, самоутверждаясь, слишком спешили, как говорят в народе,  выпрыгнуть
и собственных порток. К ним Сергеев относился с состраданием. Они  забывали,
что  нагое  тело  производит  приятное  впечатление  только,  если  наделено
природой - изяществом, а культурой  -  опрятностью.  Много  полезнее  сперва
принять душ и вспомнить не забыт ли  год  тому  назад  тампекс  в  пикантном
месте. Не  дай  Бог,  откуда  ни  возьмись  вынырнет  что-нибудь  кособокое,
неряшливое. Вообще, путать технику служебных функций и курортной прыти - это
явно дурной тон.
   Сергеев неоднократно убеждался в том, что если человек  верит  в  солнце,
дождь и ветер, то он обязательно поверит и в Бога. А  для  того  необходимо,
как минимум, оставаться откровенным и безудержным в страсти, презирать догмы
и интриги моралистов. Бог не требует  от  человека  ничего  необыкновенного:
плодитесь и размножайтесь, но не торгуйте телом и совестью! Именно за  такую
избирательность  и  награждал  Всевышний  Сергеева  своим  покровительством.
"Спокойно ложусь  я  и  сплю,  ибо  Ты,  Господи,  един  даешь  мне  жить  в
безопасности" (Псалом 4: 9).
   Но то