есят лет  быдло  проживало  не  в
заводских бараках за Нарвской или Выборгской заставами, а в центре  столицы,
в домах, где должны жить по меркам любого цивилизованного государства только
избранные, люди освоившие не только элементарную,  но  и  высокую  культуру.
Отсюда: заплеванные и засранные парадные и лестницы, разграбленные  лифты  и
выкрученные лампочки, расписанные матершиной стены (даже святые  памятники).
Добавь сюда совместное обучение в школе, в  институте  мальчиков  и  девочек
совершенно разных пород. Вынужденные мезальянсы и неравные  брачные  пары  -
ведь большевистское быдло после революции принялось улучшать свою породу, да
расстреливать слишком умных - "бывших".
   Муза немного передохнула, упокоила возмущение и продолжала ровнее:
   - Сабринок, я тебе уже говорила, - тебя  ждут  глубокое  разочарование  и
занятное удивление. Где-то ты будешь весело  смеяться,  а  где-то  и  горько
плакать. Самое страшное, что уже очень скоро  ты  столкнешься  с  прелестями
отечественной  медицины.  Дай  Бог,  чтоб  не  угробили  тебя  или   ребенка
отечественные эскулапы, резво переходящие на рельсы страховой медицины.
   Безусловно, было от чего испугаться и Муза таки добилась своего  -  глаза
Сабрины зажглись беспокойством. Но, видимо, она была  фаталисткой  и  потому
решила: "Чему быть - того не миновать"! Ее  поддержала  в  таком  решении  и
Муза.
   Душевное равновесие быстро возвращается к  беременной  женщине,  конечно,
если она здорова и не окончательно раздавлена жизнью. Сабрина, надо  думать,
была из положительных персон. Она быстро  стряхнула  с  себя  оцепенение  и,
скорее всего, снова нырнула в приятные воспоминания. Они, естественно,  были
связаны с Сергеевым.
   - Музочка, понимаешь какая незадача, - обратилась она  к  подруге,  -  ты
интересно  рассказывала  об  истории  еврейства  и  прочих   социологических
феноменах. Я тебя слушала внимательно, но ловила себя на мысли,  что  память
сверлят другие слова. Меня не отпускает маленькое стихотворение  Сергеева  -
"Слова":

   Хрустальные слова - осколки от былого:
   Притихшая молва - забвение больного.
   Измена ранит всех - лекарства не найти:
   Не ищем здесь утех - покой придет в пути.
   И одиночества тишь
   Крадется, как мышь:
   Отпустит душу горе - боль успокоит море!

   Сабрина прочла вслух стихотворение, но потом еще долго  молчала,  как  бы
прислушиваясь к хрустальному звуку отзвеневших слов. Затем она обратилась  к
Музе, которая, как ей  показалось,  тоже  вслушивалась,  собирая  в  копилку
памяти еще звучавшее эхо:
   - Музочка, я не всегда правильно  понимаю  Сергеева,  как  человека,  как
личность, наконец. А после того, как я начала раскопки его архива, он вообще
стал представляться мне другим человеком. Правильнее сказать,  конечно,  тем
же - любимым, единственным, незаменимым, - но приоткрылась еще  одна  тайная
ниша его души. А я ведь прочитала только три его тетради. Представляю, с чем
я встречусь в его квартире. Муза, я хочу попробовать написать о  нем  книгу.
Скорее не столько о нем, сколько о людях его склада.
   Муза почему-то отреагировала быстро:
   - Сабринок, ты отгадала  мои  мысли.  О,  если  бы  я  умела  писать!  То
обязательно обобщила биографии  таких  людей.  Это  же  осколки  уже  далеко
ушедшего  генофонда,  растраченного  попусту.  Ты  почему  думаешь,  что  он
многоликий и ты открываешь в нем новые ниши души? Да потому, что тот  класс,
который уничтожен за годы советской  власти  был  квинтэссенцией  российской
популяции. Если угодно, это и есть, так называемое, национальное  достояние.
То, из чего, как из яйца, будет проклевываться будущее России.
   Муза явно входила в раж, еврейский темперамент в ней вершил бурю  эмоций,
мыслей  и  прагматических  проектов.  Она  продолжала  разговор,  словно  на
подъеме:
   - Сабринок, понимаешь, я ведь там,  с  нашими  мужиками,  не  свои  мысли
вываливала на стол, а повторяла лишь то, что было  неоднократно  говорено  и
переговорено Сергеевым, с моим Мишей. Они страсть как любили  эту  запретную
тему, - видимо, выговориться  им  было  не  с  кем!  А  я  подслушивала,  да
наматывала на ус. Все эти страсти-мордасти про быдло не  я  открыла,  а  они
подсказали.  Сергеев   говорил,   что   неопрятность,   тяга   к   грязи   и
разрушительству - это визитная карточка  людей  с  низкой  культурой,  проще
говоря, быдло. Он, кстати,  для  иллюстрации  порочной  логики,  рассказывал
такой анекдот: в коммунальной квартире на кухне идет разборка - кто  пачкает
дерьмом стену в туалете? Слесарь Семенов заявляет, что это делает  недобитый
жидяра  -  профессор-искусствовед  Соломон  Моисеевич   Шмуклер.   Коллектив
предлагает обосновать показания. Слесарь отвечает,  что  Шмуклер,  выйдя  из
туалета, всегда моет руки! Феноменально?! Прими во внимание,  Сабринок,  что
Шмуклер наверняка сын мелкого портного или аптекаря,  парикмахера,  -  иначе
его давно бы расстреляли. А, представляешь, какую ценность заключали в  себе
истинные профессора с голубой, аристократической кровью!
   Сабрина сморщила лоб  от  напряжения  и  чувства  ответственности,  затем
почему-то приблизилась к уху подруги и спросила почти шепотом:
   - Музочка, честно говоря, я никак  не  возьму  в  толк,  какой  смысл  ты
вкладываешь в понятие "быдло"? Это, во-первых. А во-вторых,  если  не  очень
сложно, то доскажи мне, пожалуйста, ту концепцию, которую развивала  недавно
перед "мужуками". В чем там соль, все-таки?
   Муза немного задумалась и заявила категорично:
   - "Быдло" диагностируется практически с первого взгляда, с первого слова,
если оно, вообще-то, в состоянии его  произнести.  Вспомни  в  Евангелии  от
Иоанна в 19 главе (стих 5) сказано: "Тогда вышел Иисус в терновом венце и  в
багрянице. И сказал им Пилат: се Человек!" Это тебе  один  образ  -  святой,
чистый! Твой  благоверный  для  убедительного  показа  антипода  нормальному
человеку. То есть  тому,  который  с  Богом  в  сердце,  приводил  сцену  из
Евангелия от Луки (23: 35): "И стоял народ и смотрел. Насмехались же  вместе
с ними и начальники". Вот тебе  образчик  поведения  быдло.  Таких  в  нашей
стране семнадцатый год расплодил несметное  число.  Причем,  не  обязательно
определяется такая категория дубиноголовых лишь образованием и положением  в
обществе. Среди равных из равных как  раз  и  находятся  Святые  и  дьяволы.
Сергеев очень уважал простых, но истинно петербургских рабочих. От них веяло
интеллигентностью и порядочностью. А  среди  "калифов  на  час"  как  раз  и
вылезали быдловские хари. Вспомни опять-таки Евангелие от Луки (23:  39-40):
"Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если ты Христос,  спаси
себя и нас. Другой же напротив унимал его и говорил: или ты не боишься Бога,
когда и сам осужден на то же"?
   Муза   помолчала   немного,   сосредотачиваясь   на    втором    вопросе,
чувствовалось, что она хотела быть  краткой,  но  понятной.  Здесь  же  речь
должна была идти о слишком серьезных понятиях:
   - Сергеевская теория максимально проста, как все  гениальное.  Понятийную
эту модель он, наверное, лучше всего отразил  в  маленьком  стихотворении  -
"Формула жизни". Попробую привести его наизусть:

   Замри терзанье мысли,
   Улягся, вязкая боязнь:
   Итог обрыдлой жизни -
   Приглашение на казнь!
   Христа, шутя, распяли,
   Забыв про "ласки" Ада.
   Затем Пророку вняли -
   Грядет похожая награда!
   Зачем мятутся народы
   И замышляют тщетное?
   Поиск мнимой свободы
   Не открывает заветное.
   Формула жизни проста:
   Сдавят объятья Креста!
   Бог казнит вялое тело,
   Душу шлифуя опрятно.
   Гляди в будущее смело,
   Молитву читая внятно!

   Муза уверенно заявила:
   -  Сергеев  верил,  что  высший  разум  -  Бог!  проводит  над  землянами
эксперимент  -  выводится  особая  порода  мыслящих   существ.   Они   будут
адаптивные, пластичные, способные приспосабливаться к  меняющимся  условиям.
Их будет украшать высокая культура мысли, чувств, стремлений,  поступков.  А
все это возможно только в сочетании  с  интеллектуальным  развитием.  Посему
народы разные, проведя через некоторые специфические испытания,  скрещивают,
добиваясь  искомого  результата.  Наверное,  такой  процесс   и   называется
"оцивилизовывание". Порой трудно определить, что в том процессе первично,  а
что вторично. Вот, например, известный еврейский тезис: "Где мне хорошо, там
моя родина". Посмотрим цифры: в 1939 году в  Австрии  и  Германии  проживало
всего 691 тысяча 163 еврея.; за годы войны их численность сократилась более,
чем  в  десять  раз;  к  восьмидесятым  -  девяностым  годам   отрицательное
миграционное сальдо продолжало нарастать. В Советском Союзе проживало в 1939
году 4 миллиона 706 тысяч 557 евреев; к  1949  и  59  годам  их  численность
уменьшилась и зависла в относительной стабильности - 2 миллиона  человек.  К
девяностым годам на тех же территориях проживало только 817 тысяч евреев. По
странам мира за период с 1939 до девяностых годов положительный миграционный
приток евреев отмечался лишь в Австралии,  Канаде,  Мексике,  США,  Уругвае,
Франции, Южной Африке. Естественно, что в Израиле  приток  Богом  избранного
народа возрос более, чем в 10 раз. Вроде бы выполняется  "еврейский  тезис".
Но так ли хорошо всем стало? Израиль и Палестина в  состоянии  не  утихающей
войны; многие евреи, уехавшие сюда из России, мечтают возвратиться  обратно.
Не с таким уж бурным восторгом принимают евреев в США,  Франции,  Канаде.  А
про арабские, мусульманские страны и говорить нечего. Невольно напрашивается
вывод о том, что миграции, совершаемые только по  собственному  желанию,  по
компасу - где  лучше,  в  противовес  воле  Божьей,  оказываются  не  всегда
благоприятными.
   - Такова была точка зрения Сергеева, - заключила Муза. - Он видел в  этих
процессах   погрешности,   свойственные   любому    биолого-социологическому
эксперименту.
   Сабрина сделала большие глаза, в которых застыл вопрос: "А  правильно  ли
все это"? Муза легко его прочитала и отвечала раздумчиво, неспешно:
   - Понимаешь, Сабринок, он ведь был профессиональным ученым, а значит имел
право на особые откровения, позволенные Богом. Но, а  то,  что  и  ему  была
уготовано приглашение на казнь - за смелость,  за  излишнюю  открытость,  от
которой удержаться не может ни один исследователь, -  это  абсолютно  точно!
Помнишь, в Евангелии от Матфея в главе 27, в  стихе  46  сказано:  "А  около
девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или!  Лама  савахфани?  То
есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил"? А народ любопытствовал,
тешился и ничего вроде бы не боялся.  Только  через  некоторое  время  вопль
повторился: "Иисус же, опять возопив громким  голосом,  испустил  дух"  (27:
50). Только тогда народ испугался и грянул гром!
   Муза настороженно взглянула на Сабрину, у той в глазах стояли  слезы.  Но
отступать было уже некуда, и Муза ударила словом наотмашь:
   - Так, скорее всего, и умирал  твой  Сергеев,  мучаясь  среди  незнакомых
людей, любопытствующих лишь по поводу срока кончины, да  подачки  за  мнимое
спасение потерпевшего кораблекрушение.  Сергеев  же  терзался  от  осознания
того, что не высказал всего  того,  что  хотел  сказать.  Он  был  абсолютно
уверен, что кара приходит только по заслугам, а будущая жизнь назначается по
достоинству. Но все вместе - это только отдельная функция в  космогоническом
эксперименте, проводимым высшим  разумом  -  Богом!  Потому  он,  наверняка,
просил Господа вселить его душу в твоего с ним ребенка.  Он  хотел  передать
свое  совершенство  потомству,  оставить  жить  свою   генетическую   линию,
объединив в ней вашу совместную плоть и его многоопытную душу. Вот и  пойди,
разберись: что здесь мистика, а что реальность!
   Дамы сильно увлеклись беседой, их возвратило к мирской жизни долгожданное
объявление: "Наш самолет приземлился в Аэропорту Санкт-Петербурга"...

   Здравствуй, Родина-мать!.. или мачеха?!..

Тетрадь вторая:
Защита

   Во второй тетради шло продолжение литературно-критического эссе о будущем
великом  писателе  (БВП),  имя  которого  решено  не  называть.  Но  мишенью
критических  нападок  стал  роман,  началом  заголовка   которого   является
многообещающее, но и одновременно опасное  слово  "Защита…".  Известно,  что
художественное   произведение   остается   живым,   привлекающим   внимание,
интригующим, не столько благодаря генеральной идее, сколько  из-за  деталей.
Художественное мастерство автора как раз и обеспечивается умением  правильно
подать такие детали. Фабулу же возможно украсть, подарить, увидеть  во  сне,
заполучить случайно. Чехов с Буниным, например, готовы были на  спор  писать
рассказ  о  чернильнице,  стоящей  на  столе.  Идея  была   бы   общей,   но
разновидность деталей делало бы два рассказа, написанных великими  мастерами
уникальными каждый по своему. Метры художественной прозы обязательно спасали
бы задачу деталями, а не самой чернильной сутью рассказа.  Толстой  говорил,
что художественность произведения определяется понятием "чуть-чуть",  Пушкин
считал, что в поэзии главное уметь совершать тщательный отбор  нужных  слов,
максимально адаптивных, подходящих случаю. И то и  другое,  по  существу,  -
разговор о святых деталях художественного процесса.
   БВП, с которым связалось проводимое  исследование  уже  к  1929  году  (а
родился он в 1899) стал восприниматься, как  вполне  сложившийся  литератор,
мастерски  владеющий   писательской   техникой,   остро   чувствующий   нерв
художественного  слова.  Душу   его   давно   терзали   шахматные   страсти,
воспринимаемые  им,  по  всей   вероятности,   как   увлекательный   вариант
творчества. Психолог, психиатр, психотерапевт, скорее всего, отнес бы  такое
творческое  вхождение  доказательством  природной   шизотимности.   Наиболее
изощренный психопатолог (как говорится, без царя  в  голове)  заподозрил  бы
намек  на  шизофрению.  Наверное,  вяло  текущую,  ларвированную,   щадящую.
Творчество  -   это   ведь   своеобразная   игра,   требующая   определенной
предрасположенности, а потом уже знаний.
   БВП к тому времени сумел сразиться с такими шахматными авторитетами,  как
Нимцович и Алехин. Безусловно, он проиграл им, но не так разгромно, как  все
остальные   участники   сеанса    одновременной    игры    со    знаменитыми
гроссмейстерами. Ему  удалось  отхлебнуть  глоток  терпкого  вина  из  кубка
шахматных гениев.  Сделано  это  было  тайком,  когда  те  по  рассеянности,
свойственной большинству заумных людей, отвернулись на  мгновение,  то  есть
потеряли бдительность. Русский ведь не  заставит  себя  долго  ждать,  когда
появляется  возможность  выпить.  Легкое  опьянение,   видимо,   перешло   в
идею-фикс, суть которой - использование интересной модели  для  разговора  о
законах творчества. Тут еще припоминается  избирательность  путей-дорог,  по
которым не гурьбой, а в одиночку,  бредут  Божьи  избранники,  взбивая  пыль
всемирной литературы.
   БВП был уже подготовлен самой природой, сформировавшей  особую  личность,
для воплощения загадочного героя в жизнь, состоящую из вымысла. Он и сам был
довольно нелюдимым, сторонящимся  азартных  политических  толковищ.  Правда,
когда основательно подпирало безденежье острыми рогами в грудь и брюхо,  ему
удавалось   перевоплощаться   в   индивидуума    энергичного,    удачливого,
обаятельного, дружелюбного. Тогда заветным ключиком от всех дверей и запоров
становился его личный интерес.
   Он сам писал о своей позиции  очень  откровенно:  "Я  никогда  не  ощущал
необходимости помогать другим. Но с 1922 по 1939  я  помогал  матери,  когда
только мог. Ее собственная жизнь в Праге, сперва с  тремя  детьми,  потом  с
одним младшим, потом с  внуком  -  и  с  милой,  преданной,  но  смехотворно
беспомощной   Евгенией   Гофельд   -   отличалась   совершенно   трагической
бесхозяйственностью".
   Надо помнить, что в Кембридже до произнесения  этих  крамольных  фраз  он
учился только благодаря продаже жемчужного ожерелья матери,  вывезенного  из
большевистской России. Короче: эгоизм творческой личности был присущ  ему  в
полной мере, но определять мотивы его однозначно никто не  имеет  право!  Во
всяком случае, сам писатель так считал  и  убеждал  в  том  читателей  своих
романов.
   К тому времени БВП пережил трагедию смерти отца от руки  убийцы-фанатика.
Перед его глазами протекало нищенское существование матери и других  близких
ему людей, а оказать серьезную помощь им он  не  имел  никакой  возможности.
Рядом с ним была верная женщина - жена. Она волокла по бездорожью творческих
мифов роль модели  для  изучения,  художественного  перевоплощения,  копилки
деталей непростой психологии отношений мужчины и женщины.
   Его отец в свое время очень уж старался  расшатывать  ладью  политической
плавучести. Тогда общими усилиями еще было можно удержать Россию на плаву, а
значит оставаться в своих владениях,  в  пределах  своего  класса  сытыми  и
хорошо упакованными. Может быть потому в романе БВП превращает отца в  некую
карикатуру  -  в  творца  сусальных  книжечек  для  юношества.  Мораль  отца
оказалась фикцией, а поступки - бессильной попыткой самоутверждения за  счет
краха всей, пусть хромой, вялой, нелепой в частностях,  но  все  же  системы
устройства России.
   Любимую матушку благодарный отрок в некоторых произведениях превращает  в
малокультурную  прачку.  Посыл  на  отвержение  и  смещение   с   пьедестала
авторитетов приводит к тому, что недруги или,  если  угодно,  сотоварищи  по
писательскому ремеслу ухватились за заманчивую версию и скоренько превратили
его самого в кухаркиного сына.  Оглобля  оскорблений,  конечно,  двинула  по
голове, прежде всего, родителей, а уж потом плод любви.
   Было еще много штрихов и штришочков, деталей  и  деталичек,  которые  БВП
мастерски выделил, размотал из своей жизни, особенно из  детства,  а  затем,
разложив  на  кучки,  отправил  на  поденщину  в  разные  произведения.  Но,
наверное, самой ценной при этом остается формула,  которая  была  найдена  в
памятном детстве, - изящная и лаконичная, очень русская, -  словно  "быстрое
дачное лето, состоящее из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья".  Эта
формула  давила  на  перетруженный  мозг,  видимо,  всегда.   Отголоски   ее
резонировали практически во всех  его  произведениях.  Но  обращение  к  ней
приносило ощущение отдыха и  возвращения  в  благодатную  стихию,  зовущуюся
Родиной. Разные ракурсы той детали столь органично переплетались с  природой
и сущностью переживаний нарождающегося  литератора,  что  помогали  рождению
незабываемых ассоциаций. Все  вместе  выводило  автора  на  уровень  высоких
литературных  откровений,  приближало   к   особым   личностным   свойствам,
называемым скромно - гениальность! Недаром соотечественники, метры искусства
отмечали, что в романе, о котором идет речь, "видна львиная лапа гения".
   При всем при том, "гений" - еще и азартный  homo  ludens  (игрун,  игрок,
любитель игр), что помогало ему так основательно  запутывать  повествование,
что создавалось впечатление оригинальных открытий. Он, например, вначале  (в
детстве) заставляет главного героя влезть в спасительное "окно", а в  зрелые
годы - вылезти через него и отправиться в свободный полет с высоты  восьмого
этажа. Маститый Бунин так расчувствовался от восторга общения  с  эффектными
творческими приемами, что заявил: "Этот мальчишка выхватил пистолет  и  всех
нас перестрелял".
   Но рассматривая даже психологические катаклизмы зрелого мужа  -  главного
героя  романа,  -  автор  все  же  основательно  и  часто  ныряет  в  память
собственного детства. Да  он  просто  оставляет  его  гуляющим  по  детству,
большим ребенком. Нет в том ничего  удивительного.  Он  сам  вынес  приговор
думающему и чуткому человеку. Правда, разговор в том случае велся о женщине.
Видимо, такой адрес выбран из-за явного преклонения п